Иван Андреевич слушал ее взволнованный рассказ, крутил баранку и поигрывал желваками, серьезный и злой. «Неужели Гаденыш и есть наш убийца?» — в потоке прочих мыслей крутилось в голове Замятина. Хотя почерк, конечно, не тот, но кто его знает…
Майор отвез Лис на медицинское освидетельствование, оставил у врача и строго-настрого наказал Сусликову после процедуры сопроводить ее домой. Ему же предстояло заняться Гаденышем. Ох и долгий у них будет разговор…
«Это не он…» — с досадой думал Замятин, глядя на затравленно озирающегося Толика. Погодин, сидящий в углу кабинета, тоже скептически качал головой. На задержанного он посматривал изредка, без интереса, и выводил карандашом в блокноте линии, очень напоминающие силуэт женского тела со спины.
Задержанный нес какую-то чушь про «Черную Скрижаль» и зачатие колдуна. Мирослав кивал и морщил губы, майор вообще ничего не понимал. Ему хотелось только одного: хорошенько треснуть Елизара по башке, чтоб мозги на место встали. Но с этим искушением Замятин мужественно боролся.
— Мирослав Дмитриевич, что этот гражданин пытается нам донести? Переведите, пожалуйста, на человеческий язык, — не выдержал майор.
Погодин хмыкнул на замятинский оборот речи и почесал подбородок.
— Этот гражданин пытается поведать нам, Иван Андреевич, о таинствах древнего ритуала, который описал некто Тэрций Сибеллиус предположительно в трехсотых годах нашей эры. Его труд называется «Тайны червя». Согласно этому ритуалу, гражданин Елизар намеревался совершить оплодотворение Лис, чтобы произвести на свет колдуна.
«Тьфу!» — не сдержался Замятин. Елизар тем временем посмотрел на Погодина с уважением.
— Где ты хоть откопал-то эту дичь? Небось, в школе ваш верховный упырь подсунул? Скажи, Толик, честно.
— В Интернете…
— В Интернете, — грубо передразнил Замятин. Нервы у него, похоже, начали сдавать. — Запомни, Толик, раз и навсегда: Забелус этот — такой же дебил, как и ты, только хуже!
Толик покосился на Погодина, тот авторитетно закивал.
— Так, ладно. Тебе знакомо имя Евгения Павловича Заславского?
Задержанный отрицательно помотал головой.
— Милены Соболь?
— По телевизору слышал.
— Владилена Сидорова?
— Нет.
— Назови три карты, которые есть в Старшем аркане Таро Тота, но нет в традиционных колодах, — вмешался Мирослав.
Толик подвис и чуть было не пустил слюну из приоткрытого рта. Молчание длилось секунд тридцать, ответа не последовало.
— Что ты делал в эти дни? — майор начал перечислять даты, в которые были совершены убийства.
Толик чесал макушку и вспоминал. Жизнь его была не сильно насыщена событиями. Большую часть времени он проводил дома или в гараже, если не считать систематических вылазок в школу магии. Вот и в те дни, которые перечислил майор, Толик, как он утверждал, находился дома с мамой. Компания собственной мамы — алиби, конечно, весьма сомнительное, но майор по этому поводу не сильно обольщался.
«Это не он», — думал Замятин. Почерк другой. Тот, кого он ищет, никого в гаражах не прятал, расправлялся с жертвами на месте быстро и четко. А Толику, похоже, есть дело только до процесса оплодотворения, замаскированного под сакральное действо. Вон и Погодин сидит, головой качает, задумчиво выводит что-то в блокноте, особого интереса к задержанному не проявляя.
«Ладно, утро вечера мудренее», — наконец решил Замятин и вызвал конвой.
— Можно я маме позвоню? — прогундосил Толик через плечо, переступая порог кабинета.
— О маме, Толик, надо было думать, когда ты совершал противоправные действия в отношении гражданки Шмидт, — устало ответил Иван Андреевич.
— Я не думаю, что это он, — высказался Погодин, пожимая на прощание майору руку. — Не тем он бредит. К тому же в его голове не так много простора для фантазии, чтобы умело разложить Старший аркан Таро.
— Согласен, — ответил Замятин. — Ладно, Мирослав. Спасибо за помощь, и до связи. Поаккуратней там.
Погодин кивнул, легкой походкой дошел до машины и дал по газам. Майор вздохнул, потер руками лицо, посмотрел на рыжеющее небо над плоскими крышами, вышел за ворота.
— Иван… — послышалось откуда-то сбоку.
Замятин обернулся. У кольчатого забора чуть поодаль стояла Лис. На ней было легкое шифоновое платье, босоножки на высоких каблуках тонкими жгутиками оплетали ступни. Копна ржаных, вьющихся мелким бесом волос была небрежно заколота сзади, непослушные прядки обрамляли шею и лицо, золотились в лучах закатного солнца. Никогда еще Иван Андреевич не видел оперуполномоченного Шмидта в таком образе. Лис двинулась в сторону обескураженного майора.
— Иван, пожалуйста, можно я поехать с тобой? Мне страшно быть один.
Замятин молча довел ее до машины, открыл переднюю дверь. Он вез Лис домой и старался ни о чем не думать, испытывая при этом странное волнение. В салоне машины было тихо. Лис расслабленно облокотилась на спинку сиденья, повернула голову к окну, прикрыв глаза. На ее коленке то и дело мелькал солнечный зайчик.
Проводив гостью внутрь своей берлоги, Замятин пожал плечами, обведя рукой комнату, и сказал:
— Располагайся, если сообразишь, как…
Лис смотрела на него и улыбалась.
— Ты еще не пожалела, что приехала в Россию? — спросил он, чтобы нарушить неловкое молчание.
— Нет. Я лублю русский людя… — ответила норвежка и снизу вверх посмотрела в глаза Замятину так, что в груди у него екнуло.
«Ну же, майор, не будь ослом!» — мысленно прошептал себе Замятин. Ни о чем больше не думая, он положил свою огромную ладонь на тонкую шею Лис. По его телу пробежала дрожь, пальцы непроизвольно слегка сжались. Он увидел в ее больших глазах смесь восторга и страха, рывком притянул ее к себе, и…
Через час майор наблюдал, как обнаженная Лис стоит перед зеркалом, пытаясь собрать волосы на макушке, прежде чем отправиться в душ, и думал, что входить в Евросоюз местами очень даже приятно.
XVФортуна
Фрида падала в темную пустоту, но полет не пугал ее. Она парила и знала: у пустоты нет дна. Ощущая мягкие касания воздушных струй и совершенную легкость собственного тела, она наслаждалась падением, которое обещало быть бесконечным. Значит, можно ни о чем уже не думать. Никогда. Больше нет прошлого и будущего, есть лишь блаженное здесь и сейчас, оно невыразимо прекрасно и легко. Не важно, сколько времени пройдет, прежде чем темная пустота обернется ночным небом, на котором Фрида засияет звездой в сонме других звезд. Она и сама не заметит этого момента. Все теперь будет ей безразлично. Всегда, как сейчас.
Однако скоро темнота начала рассеиваться, под собой Фрида различила мягкое свечение. Через мгновенье она уже сидела на берегу залива, у самой кромки воды, ощущая ладонью теплые гладкие валуны. По воде гуляла мелкая рябь, море с едва различимым шелестом облизывало камни. Впереди она видела небо, не панораму — лишь часть, обзор закрывали каменистые своды просторной высокой пещеры, в углублении которой она и находилась. Но даже небольшого кусочка неба, открывшегося ее взору, было достаточно, чтобы залюбоваться его красотой. С одной стороны на нем клубились серые облака, объемные, рельефные, с округлыми ватными боками, позолоченными светом. С другой — в воду широкими струями лился густой желтый предзакатный свет. Он походил на столпы из молочного тумана. Казалось, времени здесь не существует и все дышит покоем.
«Это не рай», — почему-то подумала она. И тут же решила: ну и пусть, главное, чтобы так спокойно было всегда. Сбоку в пещере темнело углубление, до которого едва дотягивались редкие косые лучи. Фрида увидела в сумерках большой вытянутый камень высотой, пожалуй, с три ее роста. Едва освещенный, одним боком он терялся во мгле. Она присмотрелась внимательнее и различила в очертаниях огромного валуна подобие силуэта, верхнюю часть которого венчали длинные полукруглые рога. «Так вот ты какой, не свирепый, не лютующий — бесстрастный», — без малейшей толики страха констатировала она. От силуэта исходило ощущение полного безразличия, невозмутимого покоя. Фриде казалось, что эти флюиды пронизывают абсолютно все вокруг, камни и воду, свет и тень. И вот они уже рассеялись в ней самой, отчего Фриде стало невыразимо хорошо. Это чувство не имело ничего общего с прыгающим, будто солнечный зайчик, земным счастьем, от которого все трепетало внутри. Это была блаженная пустота, которая не касается нутра, не колышет его, не волнует. Но именно за эту пустоту Фрида сейчас готова была отдать все на свете.
«Я хочу остаться здесь», — пронеслось в ее голове, но пейзаж тут же сменился. Она оказалась посреди бескрайней дюны с молочно-кремовым песком. Дюна раскинулась насколько хватало взгляда, песчаные насыпи походили на покатые холмы, с которых тонкими струйками осыпался песок, будто атласные ленточки играли на ветру. Однако ветра Фрида не чувствовала, воздух был в меру свежим и в меру теплым. Наверху однородным светом сияло бледно-голубое, почти белое небо. Вокруг было тихо. Абсолютная тишина, но не такая, которая будто навалится тяжестью, закладывая уши, а другая — сотканная из легкости и пустоты, существующая и несуществующая одновременно. И снова Фрида ощутила радость обитания в небытие.
Вдруг тело ее стало тяжелеть, тишина становилась плотнее. Сознание словно вытягивало в воронку, куда-то вверх. Она поднималась над дюнами, удаляясь от них все больше. Она возвращалась к реальности. Фрида поняла это еще в полусне и пыталась всеми силами удержать неземное ощущение, которое ей довелось испытать в забытье. Она цеплялась за сон и молила: «Еще немножко!», но все же проснулась. Веки ее дрогнули, открывать глаза она не торопилась. Слишком легко было «там» и слишком тягостно «здесь».
Когда сон окончательно растаял, Фрида подумала: «Мне все это приснилось. Все-все…», припомнив, что еще до пещеры и дюн ей привиделся Давид, склонившийся над ней с кинжалом во время пугающей мессы. «Я схожу с ума», — мелькнуло в голове, и она открыла глаза. Первое, что она увидела, — мольберт, стоявший в центре соседней комнаты, в которую вела открытая дверь. На нем был установлен чистый холст, на подставке — карта «Дурак». «Следующим я собиралась написать „Дурака“», — как в тумане вспоминала Фрида. И вдруг она поняла, что лежит на кровати в одежде поверх покрывала, а правая ее рука перевязана в районе запястья эластичным бинтом, сквозь который проступает кровь.