— Жанна! — вдруг вскрикнул мальчик, как будто увидел ее в первый раз.
Он обхватил ее шею и заплакал. «Слава тебе Господи, — подумала Жанна, — он остался человеком». И тоже заплакала.
Дени поднял голову. Жанна подумала, что у него могут быть вши. Она взъерошила Дени волосы, ничего подозрительного не обнаружила, но не успокоилась.
— Первым делом, Дени, — сказала она, — надо помыться и переодеться. Я отведу тебя в баню, а потом купим тебе одежду.
Этот план пришелся Дени по душе. Жанна показала ему чулан и сказала, что подождет его внизу. Через несколько минут они вышли из дома. В окошечке бань Патриарха, тех самых, куда она когда-то — уже когда-то! — послала Матье, Жанна заплатила за Дени и попросила прислать к ней мальчика из банной прислуги. Когда тот явился, девушка дала ему монетку и попросила отдраить брата, как новенький медяк. Дени попал в баню впервые в жизни, ибо в Нормандии мылся в ручейке Ла-Кудрэ. А потом… Жанна велела особенно тщательно вымыть волосы.
— Мылом и камфорой!
Она вернется через час, предупредила Жанна и внимательно посмотрела на ноги Дени, чтобы прикинуть размер башмаков.
Потом она отправилась к торговцу, чья лавка была неподалеку, и описала ему своего брата. Жанна купила белье, штаны, рубаху из тонкой ткани, красную подбитую куртку, синий плащ и башмаки того фасона, который назывался «догони ночь». Забрав все это, Жанна вернулась к бане.
Юный банщик привел Дени. Оба сверкали, как новенькие монетки.
— Вот видите, он словно заново родился! — сказал банщик.
И это было истинной правдой. Вместо толстого слоя грязи Жанна снова увидела бледную и почти прозрачную кожу брата, к которой она привыкла с детства. И пахло от него чистотой.
— Он меня всего выскоблил! — воскликнул Дени.
Жанна протянула ему сверток с одеждой и велела надеть белье, штаны, рубаху и башмаки, затем куртку и плащ. Дени был невероятно горд и красив как ангел. Брат и сестра отправились к цирюльнику, где Дени постригли. Когда они вернулись в лавку, Гийоме при виде их вытаращил глаза.
— Да ты настоящий сеньор! — сказал он.
Но самое трудное Жанне еще предстояло. Выслушать рассказ брата. И рассказать самой.
— Их было пятеро. Пятеро англичан. Солдаты. У них и оружия не осталось. Сломанный кинжал — и все. Я знаю, что это были лучники. У всех были колчаны, но только два лука. Они бежали и появились словно из-под земли. Сразу схватили большой нож, которым мать как раз нарезала сало. Она ведь ждала тебя с грибами. Солдаты спросили, где она припрятала денежки. Мать сказала, что мы бедняки и едва сводим концы с концами. Они не поверили. Тут вернулся с поля отец. Они схватили его и связали. Спросили, где деньги. Он велел им убираться к черту. Тогда они перерезали ему горло.
Жанна сглотнула. Гийоме слушал вытянув шею. Лавка была заперта. Ужин был готов, и стол накрыт на этаже Жанны.
— Мать закричала, зарыдала. Я зажмурил глаза. Я тоже кричал и плакал. Они пригрозили, что тоже перережут мне горло. Мать рухнула на колени и молилась. Один из мерзавцев схватил ее за волосы. В руках у него был нож, которым зарезали отца. Он сказал, что это ее последний шанс, потом бросил ее головой в очаг. Я кричал, пытался вырвать нож из его рук, убежать. Они поймали меня. Потом раздался страшный крик. Когда я открыл глаза, матушка лежала с перерезанным горлом. У нее горели волосы.
Нелегко было заставить его продолжать. Целых два дня он не желал ни о чем говорить. Жанна все понимала и убедила его, только сказав:
— Я тоже имею право все знать.
Лишь на третий день, когда они возвращались с могилы Бартелеми, Дени неохотно пробурчал:
— Хорошо, когда придем домой, я все расскажу.
Присутствие Гийоме, почти ровесника, казалось, придавало ему уверенности. Дени продолжил рассказ:
— Они были голодны. Они отыскали лестницу и поднялись на сеновал, но там ничего не нашли. Они не знали, что в доме есть погреб, а я им не сказал. Они съели весь суп, хлебали прямо из котелка. Они съели весь хлеб из ларя и выкинули его на улицу. Еще и ссорились из-за хлеба. Главным был самый старый из них, тот, кто держал нож. Они повели меня в лес. Я упирался. Человек с ножом угрожал мне. Они говорили, что найдут кому меня продать. Мы пришли к лесу Тюри. Есть было нечего. Я уже падал от усталости и думал, что вот-вот умру. Я боялся волков. Они спали по очереди, двое всегда сторожили. На третью ночь они украли на хуторе яйца и кур. Зарезали кур и велели мне ощипать их, но побоялись дать нож, чтобы вынуть внутренности. Человек с ножом сам выпотрошил их и развел огонь. Я сварил кур и испек яйца в золе. Я, как учил отец, наблюдал за солнцем. Мы шли все время на запад.
Дени замолчал и выпил стакан ипокраса.
Жанну поразила монотонность рассказа. Дени говорил словно во сне.
— Они плохо с тобой обращались?
— Нет. Они хотели меня продать и старались не изуродовать. Говорили, что я стою не меньше сотни денье и что я хорошенький. Я считал дни. Через десять дней они о чем-то заспорили в лесу, по-английски, и я не все понимал, мы же не говорили по-английски дома. Один из них, молодой крепыш по имени Элиот, швырнул на землю человека с ножом. Они катались по земле, молодой выхватил нож и ударил старика, а потом перерезал ему горло. Как отцу. Как матери. Они бросили его валяться в лесу, а мы ушли. Их оставалось четверо, и я сказал себе, что если они вот так друг друга поубивают и останется только один, я смогу одолеть его или убить во сне. Потом мы пришли к морю. Они хотели вернуться в Англию. Они говорили, что их командир, Сомерсет, кажется, надутый каплун и еще какой-то Кириель тоже каплун, а французы все сплошь предатели и ублюдки. Мы добрались до какого-то порта. Они выбросили луки и колчаны, чтобы их не узнали. Украли платье, вывешенное на просушку. Мы встретили каких-то уродливых монахов в огромных шляпах с ракушками на тульях и посохами в руках. Они меня все время разглядывали, и мне стало страшно. Англичане продали меня одному из них, старику, от которого жутко воняло. Не за сотню денье, всего за восемьдесят, но на это они могли сесть на корабль и вернуться домой.
Гийоме принес новую порцию ипокраса.
— Я не хотел идти с этим монахом. Я его очень боялся, но англичане сказали, что если я буду упираться, он утащит меня силой и я умру с голода. Монах все время твердил, что я чудо какая прелесть и что со мной он заработает кучу денег. В первую ночь мы спали в каком-то заброшенном сарае. Я никак не мог заснуть, но притворялся, будто сплю. Я хотел убежать и ждал, когда он заснет. Уже под утро я заметил, что он тихо крадется ко мне. Я понял, что он задумал недоброе. Он держался за нож, висевший на поясе. Он схватил меня за ногу и вытащил нож. Я бросил ему прямо в глаза горсть земли. Он закричал и отпустил меня. Он ничего не видел, плевался и протирал глаза. Я увидел на земле его толстую палку, схватил ее и огрел монаха по голове. Я бил его, пока он не перестал двигаться. Я боялся, что он все-таки жив и догонит меня. Тогда я взял его нож и сделал как англичане. Перерезал ему горло.
Он произнес это тем же ровным голосом. Жанна едва не вскрикнула. Мальчик посмотрел на нее с удивлением:
— Либо он, либо я, верно? Я взял себе его нож. Монах не давал мне еды, и я ужасно хотел есть. Я пришел на ближайший хутор. Какая-то старуха увидела меня и спросила, откуда я. На хуторе было много народу, мальчики и девочки моего возраста. Женщина принесла мне миску супа и рыбу. И все говорила: «Но что же нам с ним делать?» Она спросила меня, обучен ли я чему-нибудь и смогу ли отработать обед. Потом велела мне помыться, ведь я был весь в грязи. Я пошел к речке, к Вир. На хуторе я оставался до самой жатвы. Спал с лошадьми. Как-то раз на рынке, где старуха продавала птицу и яйца, один человек спросил ее, не новый ли это сыночек. Она ответила, что я приблудный и она не знает, что со мной делать. Тот человек арендовал землю где-то недалеко от Шартра; они поторговались, и он купил меня. За двадцать ливров. Потом мы сели в его повозку. Он вроде бы не собирался отрезать мне ногу. Был даже приветливым. Он сразу поставил меня на работу, на виноградник. Потом велел собирать яблоки. Иной раз я доил коров, помогал там и сям по хозяйству, а оно было большое.
— Он тебе платил? — спросил Гийоме.
— Нет, я работал за пищу. Однажды я упал с дерева и поранил ногу. Он отвел меня к цирюльнику, тот обработал рану. Потом меня увидел его сын. Как раз этому сыну и принадлежит дом, куда они тебя привезли. Но это всего лишь домик кучера. Сын был очень богат. Он знал много людей в городах, знатных господ, как те, которых ты видела. Они иногда приезжали к нему, когда он давал званый ужин. Там всегда много пили. Я помогал кучеру отвозить снедь на рынок, чаще всего в Шартр. Он был со мной очень ласков. Пять дней назад он сказал, что мы пойдем к нему посмотреть на потаскушку, которая переспала с королем и родила ему сына. Так я тебя и увидел. Я сразу понял, что они задумали недоброе.
— Ты меня сразу узнал? — спросила Жанна.
— Как только увидел тебя у повозки. Ты была связана. Почему они хотели тебя повесить?
Жанна была без сил. Она не знала, с чего начать, что можно говорить и чего нельзя. Она сразу сказала Дени, что люди с ракушками на шляпах никакие не монахи, поскольку не хотела, чтобы тот принял отца Мартино за одного из этой братии. Подробно, насколько могла, Жанна рассказала о своей жизни после ухода из Бук-де-Шен, ни разу, понятно, не упомянув об Исааке, Матье и Франсуа.
— А тот, кто был здесь, когда я вернулся из Ронс-о-Фе?
— Франсуа? Он научил меня читать и писать.
Искоса взглянувший на нее Гийоме, по-видимому, имел на этот счет другое мнение.
— Тебе тоже надо научиться читать и писать, — добавила Жанна.
— А отчего твоего сына зовут, как его?
— Так звали отца Бартелеми.
Дени задумался, а потом спросил:
— Так ты стала богатой?
Жанна взглянула на него с изумлением. Ни слова о перенесенных ею страданиях, о тех усилиях, которые привели ее к относительному благополучию, о горе после смерти мужа, о кошмаре двух похищений.