– Я рискну, – сдвинув брови, отозвался дядя Алек – он всегда хмурился при упоминании матери девочки.
– Попомни мои слова, ты еще пожалеешь!
С этим мрачным пророчеством тетя Майра черной тенью исчезла в глубине коридора.
Надо признать, доктор не был лишен недостатков, и одним из них, впрочем, присущим многим мужчинам, была крайняя нетерпимость к непрошеным советам. К мнению старших тетушек он всегда прислушивался, к миссис Джесси часто сам обращался за помощью, однако остальные три дамы нещадно испытывали его терпение бесконечными предостережениями, жалобами и увещеваниями. С тетушкой Майрой ему было особенно сложно ладить и хотелось спорить с каждым словом. Он ничего не мог поделать и, откровенно признаваясь в упрямстве, посмеивался над собой. Вот и сейчас – он и сам раздумывал, не стоит ли Розе отложить прогулку, пока ветер не стихнет и солнце не станет пригревать сильнее. Однако стоило тетушке Майре выразить свое мнение, он решил поступить ей наперекор и отпустить Розу гулять, несмотря на мороз. Он не боялся за здоровье племянницы и несколько минут спустя с гордостью наблюдал через окно, как девочка спешит по аллее с коньками на плече, в теплом костюме из тюленьей кожи и со щечками розовыми, как у маленькой эскимоски. За ней мрачной тенью следовала тетушка Майра.
«Надеюсь, она долго не задержится на улице, ветрина такой, что проберет до костей не только Майру!» – подумал доктор Алек полчаса спустя, когда отправлялся в город по старой дружбе навестить нескольких пациентов.
Эта мысль еще не раз к нему возвращалась, поскольку день выдался морозным и доктора бил озноб даже в шубе из медвежьей шкуры. Впрочем, он достаточно доверял Розе и не сомневался, что она не будет изображать из себя Касабьянку[24] и заживо сгорать – а в ее случае замерзать на посту.
Случилось так, что Роза с Маком условились встретиться после немногочисленных уроков, которые ему было позволено посещать, и прокатиться на коньках. Роза ждала в условленном месте, и преданность обошлась ей очень дорого, поскольку Мак о ней совершенно забыл и после уроков увлекся химическими опытами. И только когда в лаборатории нечем стало дышать от продуктов горения, он вспомнил о Розе и, конечно, поспешил бы на встречу, но мама запретила ему выходить, чтобы не повредить глаза на холодном ветру.
– Она же будет ждать, мама! Она всегда держит слово, а я просил ее дождаться! – пытался объяснить Мак, представляя маленькую замерзшую фигурку на вершине холма.
– Дядя ее никуда не отпустит в такой день! А если отпустит, ей, вероятно, хватит ума зайти за тобой или вернуться домой, если ты не появишься! – закончила разговор тетушка Джесси и вернулась к сочинениям Уоттса.
– Может быть, Стив сбегает и проверит, если уж мне нельзя? – с надеждой начал Мак.
– Стив никуда не пойдет! Ему тоже охота погреть пяточки у огня и отведать горячего ужина! – возмутился Денди; он только что вернулся из школы и с трудом стягивал с замерзших ног сапоги.
Мак сдался, а Роза исправно ждала до самого ужина. Она пыталась не замерзнуть – сначала каталась, пока не вспотела и не устала, затем наблюдала за другими, пока не закоченела; затем побегала, чтобы согреться, однако это не помогло. Затем девочка печально сжалась в комочек, прислонившись к сосне, и стала смотреть на дорогу и ждать. Когда она решила вернуться домой, ее тело уже совершенно онемело от холода, а ветер хлестал путницу с удвоенной силой.
Доктор Алек, вернувшись от больного, грелся у камина в кабинете и, услышав сдавленные всхлипывания, немедленно поспешил в холл. Дрожащая Роза свернулась в клубок на полу. Она пыталась раздеться, однако обмороженные руки, попав в тепло, отозвались острой болью, и девочка оставила попытки, лишь шевелила онемевшими пальцами, из последних сил сдерживая рыдания.
– Что с тобой, дорогая? – воскликнул дядя Алек, быстро подхватив племянницу на руки.
– Мак не пришел… я не могу согреться… у огня так больно! – и Роза горько заплакала, ее трясло, зубы стучали, а носик посинел так, что жалко было смотреть.
Доктор Алек в мгновение ока уложил девочку на диван, завернув в шубу из медвежьей шкуры и принялся растирать холодные ручки, пока Фиби проделывала то же самое с ногами. Тетушка Изобиллия принесла теплое питье, тетушка Идиллия велела передать «бедняжке» свою грелку и лучшее покрывало.
Доктор Алек, мучимый угрызениями совести и полный сочувствия, суетился около пациентки, пока та не уверила, что ей гораздо лучше. Он не позволил ей подняться и собственноручно кормил ужином. Сам же совершенно забыл о еде и сидел рядом с Розой, пока та не задремала после травяного отвара тетушки Изобиллии.
Дрема перешла в глубокий сон, и Роза провела на диване несколько часов, а доктор Алек, ни на минуту не оставлявший свой пост, с нарастающей тревогой наблюдал, как на щеках девочки разгорается нездоровый румянец, как затрудняется и учащается дыхание. Затем она болезненно застонала, вздрогнула и проснулась. Увидев склонившуюся над ней тетушку Изобиллию, Роза по-детски протянула к ней руки и жалобно сказала:
– Я бы хотела лечь в постель, тетя!
– Правильно, дорогая! Алек, отнеси ее сейчас же! Вода уже готова. Примешь теплую ванну, выпьешь шалфеевой настойки, завернешься в одеялко, выспишься хорошенько – простуду как рукой снимет! – ответила неунывающая тетя Изобиллия и поспешила наверх давать указания.
– Что-нибудь болит, дорогая? – спросил дядя, пока нес девочку по ступеням.
– Режет в груди, когда вдыхаю, и тело будто не мое; но вы не тревожьтесь, дядя, мне не так уж плохо! – прошептала Роза, обхватывая горячей ручкой его шею.
Бедный дядя, разумеется, тревожился, и не зря – когда в комнату вбежала Дебби с несколькими грелками, Роза попыталась рассмеяться, но не смогла – у нее перехватило дыхание, и она даже вскрикнула от боли.
– Плеврит… – вздохнула тетушка Изобиллия, поднимая голову из глубокой ванны, которую начищала.
– Пневмония! – простонала Дебби, засовывая под одеяло грелку за грелкой, словно собиралась таким образом вытеснить коварный недуг.
– Это очень плохо? – ахнула Фиби, чуть не уронив ведро с горячей водой; она мало знала о болезнях, но слово, произнесенное Дебби, звучало угрожающе.
– А ну тихо! – решительно прервал медицинскую дискуссию доктор, и все молча вернулись к работе.
– Устройте ее поудобней, я зайду позже пожелать спокойной ночи, – добавил он, когда ванна была готова, а одеяла грелись у огня.
Затем он отправился к тетушке Идиллии уверить ее, что у Розы «всего лишь простуда», а после долго мерил шагами холл, нервно теребя бороду и хмурясь.
– А ведь почти продержался целый год без серьезных неприятностей! Будь проклято мое упрямство! Почему я не послушался Майру и не оставил Розу дома? Бедная девочка страдает из-за моей дурацкой самоуверенности! Это несправедливо! Неужели дело кончится пневмонией? Не бывать этому!
Он остановился около уродливой фигурки индейского идола и потряс кулаком, словно это глупое божество было причастно к страданиям его собственной маленькой богини.
Однако, когда он увидел Розу, гнев его утих, сменившись отчаянием. Боль в груди усилилась, грелки, одеяла, теплая ванна и щалфеевый отвар не помогли. Бедная девочка провела долгие мучительные часы, а ее встревоженных друзей терзали самые ужасные предчувствия.
Во время одного из самых тяжелых приступов пришел Чарли с весточкой от мамы; на лестнице ему повстречалась Фиби с горчичниками, не принесшими больной облегчения.
Повинуясь предостерегающему жесту Фиби, Чарли перестал насвистывать веселую мелодию и удивленно спросил:
– Что, черт возьми, происходит? Вид у тебя похоронный!
– Мисс Роза тяжело больна.
– Какого дьявола?
– Не ругайтесь, мистер Чарли! Правда больна, а виноват в этом мистер Мак!
Фиби поведала грустную историю; по ее тону было понятно – в данный момент она считает всех мальчиков без исключения врагами рода человеческого.
– Я ему задам, будь уверена! – угрожающе сжав кулаки, сказал Чарли и встревоженно добавил, видя, как просеменила наверху тетушка Изобиллия, яростно встряхивая бутылек с лекарством: – Но ведь это не опасно, правда?
– Очень даже опасно! Доктор толком не объясняет, но больше не говорит «простуда»… Теперь уже – «плеврит». Как бы ни оказалась «пнимания» к утру… – горестно вздохнула Фиби, глядя на бесполезные горчичники.
Чарли прыснул, услышав новый вариант произношения слова «пневмония», чем изрядно возмутил Фиби.
– Как вы можете смеяться, когда она мучается? Вот послушайте-ка!
До Чарли донеслись стоны Розы, сердце его сжалось, а лицо стало таким же мрачным, как у Фиби.
– О дядя, пожалуйста, сделайте что-нибудь! Пусть боль пройдет хотя бы ненадолго! Не говорите мальчикам, что я плохо держалась! Я правда стараюсь, но мне так ужасно больно, что я не могу не плакать! – говорила Роза.
Слыша слабый голосок, Чарли тоже прослезился, но считал, что мальчикам плакать не полагается, поэтому раздраженно сказал, вытирая рукавом глаза:
– Не суй мне под нос эти проклятые штуковины, от горчицы глаза слезятся!
– Так ли уж от горчицы? Она уж выдохлась! Доктор сказал – от нее пользы не больше, чем от муки. Я пошла за новой, – сказала Фиби, ничуть не стесняясь своего горя и щедро орошая слезами не оправдавшее себя средство.
– Я схожу! – Чарли и след простыл, он был рад предлогу скрыться с чужих глаз.
Вернулся он уже спокойным – без лишних эмоций и с новыми наисвежайшими горчичниками, затем отправился «дать взбучку» Маку, что считал своим долгом. Он яростно отчитал бедного Червя, тот погрузился в пучину отчаяния и лег в постель уверенный, что позорит род человеческий и несет печать Каина на челе.
Благодаря умелости доктора и преданности его помощников Розе стало легче к полуночи, и забрезжила надежда, что худшее позади. Фиби была в кабинете и делала для мистера Алека чай – он не ел и не пил с того времени, как Роза заболела, и тетушка Изобиллия настояла на «чашечке хорошего травяного чая», чтобы подкрепить силы. Вдруг раздался стук, кто-то заглядывал в окошко. Фиби не успела испугаться, она быстро поняла, что это не грабитель и не призрак, а всего лишь Мак – правда, бледный и непохожий на себя в лунном свете.