— А мне — нет, — отрезала леди Эвелин. — Как думаете, это можно классифицировать как угрозу?
Виктор усмехнулся:
— Попробуйте. Однако, как полицейский, не советую вам писать на мистера Грея заявление. Битву с его адвокатами вы проиграете. Вообще, какой честный человек пользуется услугами адвокатов… — пробормотал он с досадой. В силу специфики своей работы, адвокатскую братию он откровенно недолюбливал.
— Я пользуюсь, — сообщил я одновременно с леди Эвелин.
Эйзенхарт только хмыкнул:
— Quod erat demonstrandum [9], - ответил он, видимо, нам обоим. — В любом случае, я все же вынужден вас разочаровать: это не я. Удачи в поисках.
Положив трубку, он смущенно на меня посмотрел:
— Кто-то прислал леди Гринберг цветы, и она почему-то решила, что я таким образом решил выразить ей благодарность за помощь в расследовании, — объяснил он. — Глупость какая.
— Определенно, — согласился я. — Причем даже не знаю, что более глупо: то, что ты даже не подумал это сделать, или то, что леди Эвелин все еще слишком хорошего о тебе мнения, — внезапно мне в голову пришла мысль, заставившая похолодеть пальцы. — Ты не думаешь, что цветы… что их прислал леди Эвелин тот же человек, который отправлял и тебе?
Моя гипотеза вызвала у Эйзенхарта искреннее удивление.
— С чего бы? До сих пор он присылал цветы прямо мне, а не надеялся на посредников. К тому же, кому вообще нужна леди Эвелин?
— И все же…
Слишком часто, на мой взгляд, в этом расследовании фигурировали цветы от неизвестного отправителя.
Возможно, Виктор тоже это понимал, поэтому так легко согласился "доказать мне, что я все выдумываю и зря трачу свои нервы".
— Я только что получил звонок с Каменного острова. Соедините меня опять с этим номером, — попросил он телефонистку. — Да, леди Эвелин. Хотел кое-что уточнить. Что это были за цветы, которые вам прислали? Вот как? Нет, точно не я. И вам хорошего дня, — он вновь положил трубку. — Райские птицы. Что, согласно языку цветов, переводится как "свобода", "радость" или "предвкушение". Как видишь, ничего, что можно было бы приобщить к делу.
Несмотря на его уверения, беспокойство не отпускало меня.
— Кенари, — понял я, что напоминало мне название этих цветов. — Когда на островах только стали появляться курорты, их рекламировали как "рай на востоке", — Эйзенхарт смерил меня внимательным взглядом, пытаясь понять, к чему я клоню. — А канареек стали называть райскими птицами.
Что, если в этот раз цветок не оглашал причину смерти, а указывал на следующую жертву?
Глава 9
На этот раз убедить Эйзенхарта оказалось не так просто. Дошло до того, что я сам взял телефон в руки. Леди Эвелин не подходила к аппарату, взявший трубку дворецкий заявил, что леди велела никого не беспокоить, и я встревожился еще сильнее.
— Может, ей просто надоели мои звонки? — предположил Виктор.
Или с ней что-то случилось.
В конце концов, мне все так надоело, что я отправился к леди Эвелин сам. Кэбмен высадил меня возле знакомого уже особняка — при свете дня тот казался не менее мрачным, чем в прошлый раз, — где я незамедлительно попал в руки дворецкого. Разумеется, он не горел желанием меня впустить. Боюсь, в тот момент я был не слишком похож на приличного посетителя в его понимании — слишком сильным было мое беспокойство. Я удивлен, что меня не спустили с крыльца до того, как…
— Пропустите его, — потребовали у меня за спиной. — Полиция.
Я обернулся и увидел Эйзенхарта.
— А ты думал, я оставлю тебя одного? — подмигнул он мне и вновь обратился к дворецкому. — Мне необходимо срочно увидеть леди Эвелин Гринберг. Этот человек со мной.
На затянутого в форму мужчину это не произвело никакого впечатления.
— Это исключено. Но вы можете оставить свою карточку, и лорд Гринберг вызовет вас, когда сочтет нужным.
— Послушайте, — недовольно засопел Эйзенхарт. — Вы, должно быть, не поняли. Полиция, — он вновь помахал перед носом дворецкого медным полицейским жетоном.
— Я прекрасно понял вас с первого раза, сэр.
— Я должен сейчас же войти в дом. Пропустите.
— Только если покажете ордер.
Мы бы пререкались дольше, если бы в доме не закричала женщина. Этого было достаточно, чтобы мы с Эйзенхартом одновременно метнулись наверх. Все это время я удивлялся, как леди Эвелин еще не вышла на шум сама. Теперь я знал, почему. Мы нашли ее в кабинете, леди Эвелин лежала на полу возле письменного стола.
— Она жива, — пульс под моими пальцами бился с пугающей частотой. Я осторожно похлопал ее по щекам. — Эвелин! Очнитесь!
Веки дрогнули, лицо исказила боль.
— Доктор, — сфокусировала она взгляд на мне.
— Помоги перенести ее на диван, — потребовал я у Эйзенхарта.
— Нужно вызвать врача!
Я обернулся: девушка, чей крик мы услышали, стояла в дверях, испуганно прижав руки к груди.
— Вызывайте. Только скажите, чтобы поторапливался: иначе, боюсь, он может не успеть.
С дивана донесся смешок.
— Вы всех так утешаете, доктор? — слабо прошептала леди Эвелин.
— Все будет хорошо, — пообещал я, подходя к ней.
Мне не нравилось, что я видел. Пульс под сто пятьдесят. Редкое, затрудненное дыхание. Серое от бледности лицо. Расширенные зрачки. Судороги. Острая боль в желудке. Рвота. Это было отравление — но что именно его вызвало?
Я обратил внимание на кофейный столик, стоявший чуть поодаль. Похоже, чаепитие закончилось совсем недавно, слуги даже не успели убрать посуду: тарелку с морковно-яблочным кексом, две чашки, одну из которых украшал отпечаток бледно-розовой губной помады… Повинуясь инстинкту, я схватил вторую, к счастью, в ней еще оставался чай.
— Что там? — напряженно спросил Эйзенхарт, наблюдавший, как я допиваю отраву.
— Цикута.
Причем концентрации неизвестная мне дама не пожалела.
Эйзенхарт побледнел:
— "В моей смерти будешь виноват ты", — пробормотал он.
— Понадобится промывание желудка, — я обратился к дворецкому, — Велите подогреть воду. Много воды. Принесите порошок активированного угля или хотя бы угольные бисквиты. Заварите крепкий кофе. Если в доме есть барбитуратовое успокоительное, принесите и его на всякий случай.
Мои указания не нашли отклика, пока леди Эвелин не подозвала девушку к себе:
— Дора… — никто из нас не слышал, что она прошептала, но блондинка кивнула и бросилась прочь из комнаты, выталкивая вслед за собой и дворецкого.
Через минуту она вернулась и протянула мне шкатулку с лекарствами. На пожелтевших от времени картонных упаковках стояла храмовая печать — первое время после воскрешения людей, как правило, мучали ужасные кошмары, и потому Дрозды не скупились на рецепты на снотворное. Похоже, кому-то из родственников леди Эвелин не повезло умереть не своей смертью и быть возвращенным в наш мир, но сейчас было не время об этом думать.
— Врач уже в пути. Все, что вы просили, сейчас принесут. Я могу помочь как-то еще?
— Можете сказать, кто был здесь до нашего прихода, — попросил Эйзенхарт.
— Милфорд, — ответила вместо нее леди Эвелин. Ее состояние ухудшалось, посиневшие губы едва справлялись со словами. — Милфорд Хоторн. Она видела нас… в саду.
Мне это ни о чем не говорило, но вот Эйзенхарту… Детектив изумленно замер:
— Но это невозможно.
Потоптавшись немного вокруг дивана, он виновато пробормотал:
— Я должен идти.
— В таком случае иди, — разрешил я. Леди Эвелин на его слова не отреагировала, вновь впадая в забытье.
В дверном проеме вновь появился дворецкий, командовавший целой процессией из слуг.
— От тебя здесь все равно никакого толка… — тихо добавил я, надеясь, что Эйзенхарт не услышит моего ворчания.
Леди Хоторн он нашел на кладбище. Черная карета с фамильным гербом стояла у ограды городского некрополиса. Темноволосый возничий, которого Эйзенхарт вспомнил по своему визиту к леди Милфорд, кивнул ему, когда полицейский проходил мимо:
— Она там.
Леди Милфорд сидела на скамье возле относительно свежей для этой части кладбища могильной плиты. Она должна была слышать, как он подошел, но не повернула головы, продолжая неотрывно смотреть на высеченную в мраморе надпись.
"Любимой сестре".
Встав за ее спиной, Эйзенхарт с отвращением произнес официальную формулировку:
— Леди Милфорд Хоторн, вы обвиняетесь в доведении до самоубийства, убийствах первой степени и покушении на убийство. Попрошу проследовать за мной в полицейское управление. Там вы сможете вызвать адвоката, до тех пор вы имеете право хранить молчание.
Сначала ему показалось, что она не услышала его слов. Он уже думал повторить, когда она произнесла:
— Я не поеду с вами в Управление.
— Еще как поедете!
— Нет, — спокойно возразила она. — Я просто не смогу.
На могильной плите лежал букет нежно-сиреневых астр. "Прощай", — автоматически перевел их для себя Эйзенхарт и в ужасе повернулся к леди Хоторн.
— Что вы наделали?
— У меня осталось меньше получаса, детектив, — то, что Эйзенхарт принял за спокойствие, оказалось слабостью. Прислушавшись, он понял, что слова даются ей с трудом. — А потом все будет так, как и должно было давно случиться. Вы можете остаться здесь. Или вы можете затолкать меня в машину, но до участка я не доеду. Не трудитесь бежать за врачом, — предупредила она, — он ничем не поможет.
Потрясенный, Эйзенхарт опустился рядом с ней на скамейку.
— Вы сказали, покушение на убийство. Значит, вы нашли Эвелин раньше, чем я ожидала. Она еще жива?
— Пока да, — Виктор не стал говорить, что это обстоятельство могло уже измениться с тех пор, как он уехал из дома Гринбергов. Из растительных ядов цикута была самой опасной, и его собеседница об этом знала.
— Жаль, — равнодушно бросила леди Хоторн.
На этот раз Эйзенхарт не сдержался:
— Она была вашей подругой!