– По-вашему, он далеко пойдет?
– По-моему, он может подняться на самую вершину власти. Энергии ему не занимать.
Мнение леди Сент-Лу по данному поводу было передано мне Терезой, которую приглашали в замок. Услышав о подвиге Габриэля, леди Сент-Лу хмыкнула:
– Разумеется, он работал на публику…
Мне стало понятно, почему Габриэль называет леди Сент-Лу не иначе как старой каргой.
Глава 8
Погода стояла прекрасная. Меня выкатывали на освещенную солнцем террасу, где я и проводил большую часть дня. Вокруг благоухали розы; неподалеку высился очень старый тис. С террасы открывался вид на море и на зубчатые стены замка Сент-Лу. Мне было хорошо видно и Изабеллу, когда она, направляясь в «Полнорт-Хаус», шла к нам от замка напрямик, через поля.
Постепенно она привыкла приходить к нам и навещала нас почти каждый день. Иногда она брала с собой собак, иногда проходила одна. Подходя, она с улыбкой здоровалась со мной и усаживалась на большую резную каменную скамью возле моей инвалидной коляски.
Странная у нас завязалась дружба, однако отношения между нами можно охарактеризовать именно этим словом. С ее стороны и речи не было о доброте, жалости или сочувствии к инвалиду. Ее влекло ко мне другое. С моей точки зрения, между нами наметилась симпатия. Изабелла приходила в сад и усаживалась рядом со мной именно потому, что я ей нравился. Ее поведение было таким же естественным и таким же преднамеренным, как поведение животного.
В разговорах мы по большей части обсуждали то, что видели: очертания проплывающих над нами облаков, маяк на море, поведение птиц…
Именно птица открыла для меня Изабеллу с другой стороны. Мертвая птичка… Она разбила голову об оконное стекло студии и валялась под окном, на террасе. Окоченевшие лапки задрались вверх, глазки были закрыты.
Изабелла первая заметила трупик. Страх и ужас в ее голосе поразили меня.
– Смотрите, – прошептала она. – Птица… мертвая!
В голосе ее послышались панические нотки, и я испытующе посмотрел на нее. Она была похожа на испуганную лошадку: поджала губы и дрожала.
– Поднимите ее, – попросил я.
Она яростно затрясла головой:
– Я не могу к ней прикоснуться.
– Вы не любите прикасаться к птицам? – Знаю, некоторые не любят.
– Я не могу прикасаться к мертвым… Ни к чему мертвому.
Я молча смотрел на нее.
– Я боюсь смерти, – продолжала она. – Ужасно боюсь. Больше всего на свете. Не выношу ничего мертвого… Наверное, не выношу напоминаний о том, что и я… когда-нибудь умру.
– Мы все когда-нибудь умрем, – сказал я, думая о некоем предмете, лежащем у меня под рукой.
– И вы против этого не возражаете? Вам все равно? Только подумайте – вас ждет смерть. С каждым днем она ближе и ближе. И однажды… – Она прижала к груди длинные красивые руки в редком для нее драматическом порыве. – Смерть придет! Жизнь кончится!
– Вы странная девушка, Изабелла! Я не ожидал от вас таких чувств.
– Какое несчастье, – с горечью проговорила она, – что я родилась девочкой, а не мальчиком. Иначе мне пришлось бы пойти на войну, и я бы опозорила свой род. Сбежала с поля боя или сделала бы еще что-то постыдное. Да… – Постепенно она успокоилась и продолжала медленно, почти задумчиво: – Как ужасно быть трусихой…
Я не смог не улыбнуться на такие речи.
– Думаю, вы в соответствующей ситуации повели бы себя достойно. Большинство людей – трусы, но на самом деле все больше всего боятся собственного страха.
– А вы боялись?
– Господи, конечно!
– Но когда требовалось, вы вели себя… как надо?
Я припомнил один день на фронте. Напряжение от ожидания в темноте… Мы ждали приказа наступать… все внутри сжимается в комок…
Я не стал ее обманывать:
– Да нет, не могу похвастать, что вел себя «как надо». Но оказалось, что вынести страх мне вполне по силам. То есть я обнаружил, что справляюсь с собой и веду себя не хуже других. Понимаете, спустя какое-то время начинает казаться, что пули тебя не тронут… Может, заденет другого, но не тебя.
– Как по-вашему, майору Габриэлю тоже так казалось?
Я отдал ему дань уважения.
– По-моему, – сказал я, – Габриэль принадлежит к редкому числу счастливцев, не ведающих страха.
– Да, – кивнула она. – Мне тоже так показалось.
На лице ее появилось какое-то странное выражение.
Я спросил, всегда ли она боялась смерти. Может, она в прошлом пережила какое-то сильное потрясение, внушившее особый страх?
Она покачала головой:
– Да нет… Конечно, отца убили еще до моего рождения. Может, из-за этого… не знаю…
– Может быть, – согласился я. – Вполне возможно. По-моему, смерть вашего отца – достаточная причина.
Изабелла нахмурилась. Мысли ее блуждали в прошлом.
– Когда мне было около пяти лет, умерла моя канарейка. Еще накануне вечером она была веселая и здоровая, и вот утром я нашла ее на полу клетки… Она вытянула окоченевшие лапки – совсем как та сегодняшняя птичка. Я взяла ее в руки… – Она вздрогнула. – Птичка была холодная… – От воспоминаний о пережитом ужасе Изабелла с трудом подбирала слова. – Понимаете… ее… больше не было! Она стала… предметом… она не видела, не слышала, не чувствовала… моя птичка перестала жить… она словно исчезла! – Она обратилась ко мне и с внезапным жаром спросила: – А вы не считаете ужасным то, что придется умереть?
Не знаю, каких слов она от меня ждала. Но, вместо того чтобы дать обдуманный, взвешенный ответ, я выпалил ей правду – мою личную правду:
– Иногда, кроме смерти, больше и ждать нечего!
Она посмотрела на меня непонимающими глазами:
– Что вы имеете в виду?..
– Не знаете? – с горечью произнес я. – Раскройте глаза, Изабелла! Как вы думаете, что за жизнь я влачу? По утрам меня поднимают из постели, словно младенца, одевают, умывают, словно мешок с углем… Я бесполезный, никому не нужный обрубок! Валяюсь тут на солнце… Мне нечего делать, нечего ждать и не на что надеяться… Будь я сломанным стулом или столом, меня бы просто выкинули на помойку, но, поскольку я человек, меня одели, прикрыли пледом самые неприглядные части моего тела и выкатили сюда!
Она широко раскрыла глаза от изумления и любопытства. Мне показалось, что она впервые смотрит не сквозь меня, а на меня. Она сосредоточила на мне свое внимание. Но даже и теперь она ничего не видела и не понимала, кроме внешних, очевидных вещей.
– Но ведь вы все же лежите на солнышке… Вы живы… Вы чудом избежали смерти…
– Да, чудом. Как вы не понимаете, что смерть была бы мне избавлением?
Нет, она не понимала. Для нее я изъяснялся на иностранном языке. Она робко спросила:
– Наверное, вам постоянно… очень больно? Да?
– Время от времени меня действительно мучают сильные боли, но я желаю смерти не из-за этого. Изабелла, неужели вы не понимаете? Мне не для чего жить!
– Но… простите мне мою глупость… разве обязательно жить для чего-то? Зачем? Разве нельзя просто жить?
От такой простоты у меня перехватило дыхание… И вдруг я сделал неловкое движение, пытаясь повернуть кресло, коляска задела флакончик с ярлыком, на котором было написано: «Аспирин», стоящий рядом со мной на земле. Колпачок отлетел, и маленькие белые таблетки рассыпались по траве.
Я чуть не закричал. Мой голос звучал неестественно, почти срываясь на истерику:
– Их нельзя терять… ох, поднимите их… найдите… соберите…
Изабелла встала на колени и принялась проворно собирать таблетки. Повернув голову, я заметил, что из дома к нам направляется Тереза. Сдавленным голосом, чуть не рыдая, я выкрикнул:
– Тереза идет!..
И тут, к моему изумлению, Изабелла сделала то, чего я никак от нее не ожидал.
Мгновенно, но без суеты и спешки она развязала цветной шарф, прикрывавший вырез ее летнего платья, и легким движением набросила его на рассыпанные по траве таблетки… И заговорила как ни в чем не бывало, словно продолжая прерванный разговор:
– Так что, видите ли, может быть, все изменится, когда вернется Руперт…
Подойдя к нам, Тереза спросила:
– Хотите чего-нибудь выпить?
Я что-то промямлил в ответ. Повернувшись, чтобы уходить, Тереза наклонилась, собираясь поднять шарф. Изабелла неторопливо сказала:
– Пожалуйста, не трогайте его, миссис Норрис. Он так красиво смотрится на траве!
Тереза улыбнулась и вошла в застекленную дверь.
Я в изумлении уставился на Изабеллу:
– Зачем вы это сделали, дорогая моя?
Она ответила мне застенчивой улыбкой:
– Я подумала, что вам не хочется, чтобы она видела таблетки…
– Вы правильно подумали, – мрачно ответил я.
Дело в том, что еще в больнице, едва начав поправляться, я разработал план спасения. Я ясно представлял свое беспомощное состояние и полнейшую зависимость от других. Необходимо было иметь под рукой средство, с помощью которого можно уйти…
Пока мне кололи морфий, я был бессилен. Но настало время, когда уколы заменили снотворным в форме микстур или таблеток. Нельзя было упускать такую возможность. Вначале я мучился, поскольку мне давали хлорал в жидком виде. Однако позднее, когда я уже был передан на попечение Роберта и Терезы и врачи навещали меня реже, мне выписали снотворные таблетки – кажется, секонал, а может, амитал. Во всяком случае, мне настоятельно советовали пытаться постепенно отказываться от снотворных, но одна-две таблетки лежали у меня под рукой на случай бессонницы. Мало-помалу я пополнял свои запасы. Я продолжал жаловаться на бессонницу, и врач выписывал мне новые рецепты. Ночь за ночью проводил я без сна, терпя мучительные боли. Меня поддерживало только одно: сознание того, что ворота к спасению открываются все шире. Ко времени моего рассказа я уже накопил более чем достаточно таблеток для того, чтобы осуществить задуманное.
Однако, когда замыслы мои осуществились, я уже не чувствовал насущной потребности немедленно ставить точку. Мне уже хотелось немного по