– И скажите спасибо, – продолжал он, – что у меня такие скромные запросы! Жадные корыстолюбцы не сотрясают основ мироздания – их вполне устраивает сложившийся порядок вещей. Кстати, именно таким людям больше всего пристало управлять, находиться у власти. Страны, которыми управляют так называемые идейные люди, можно только пожалеть. Идейному правителю ничего не стоит топтать простых людей, он способен растереть их в порошок, обречь женщин и детей на голод и страдания… Он даже не заметит всего этого. Окружающие его совершенно не волнуют. Он глух к ним. А от честолюбивого хапуги большого вреда не будет: его цель – всего лишь обустроить собственный уютный уголок. И когда он получает такой уютный уголок, нишу, он склонен стремиться к тому, чтобы и обычные люди тоже были довольны и счастливы. На самом деле хапуге милее, когда так называемый средний человек доволен и счастлив, – так ведь безопаснее. Мне известны стремления большинства. Уверяю вас, они хотят не так уж много. Чувствовать свою значимость, преуспевать чуточку больше соседа и чтобы не слишком помыкали. Помяните мои слова, Норрис, когда лейбористы победят на выборах, они совершат большую ошибку именно здесь…
– Если победят лейбористы, – поправил его я.
– Они победят – можете не сомневаться. – Габриэль доверительно наклонился ко мне. – И они, говорю вам, совершат ошибку: начнут помыкать людьми. И все из лучших побуждений. Все, кто не является твердолобыми тори, люди с отклонениями! Боже, спаси нас от людей с отклонениями, от чудиков с возвышенными идеями. Такие бог знает к каким страданиям могут привести порядочную, законопослушную страну.
– Значит, – возразил я, – вам все-таки виднее, что лучше для народа, для страны?
– Ничего подобного. Мне виднее, как лучше для Джона Габриэля. Народ может спать спокойно: я буду слишком занят собой и тем, как бы получше устроиться. Мне совершенно не хочется становиться премьер-министром.
– Вы меня удивляете!
– Осторожнее, Норрис, не ошибитесь! Если я захочу стать премьер-министром, я им, скорее всего, и стану. Просто поразительно, какие перспективы открываются перед человеком, понявшим, что от него хотят услышать, и использующим свои знания. Однако пост премьер-министра предполагает тяжелую, грязную работу, а я рассчитываю всего лишь сделать себе имя…
– А на какие шиши? Шесть сотен в год – это совсем немного.
– Если победят лейбористы, зарплата членов парламента сразу вырастет – возможно, до тысячи фунтов. Только не думайте, будто у политического деятеля нет иных источников дохода – прямых или побочных. А потом, выгодная женитьба…
– Вы и выгодную женитьбу запланировали? Хотите получить титул?
Я не ожидал, что он так покраснеет.
– Нет. – Он энергично помотал головой. – Я не возьму себе жену выше по положению. А свое место, смею вас уверить, я знаю. Я не джентльмен.
– Значит ли это что-нибудь в наши дни? – скептически спросил я.
– Само слово ничего не значит, а вот то, что за ним скрывается, все еще имеет большое значение.
Он замолчал и уставился невидящими глазами прямо перед собой. Потом заговорил – как-то задумчиво и отчужденно:
– Помню, однажды я вместе с отцом зашел в усадьбу… Отец чинил там в кухне котел. Меня он оставил в саду. Ко мне подошла девочка и заговорила со мной. Милая девчушка, на год или два старше меня. Она повела меня в парк – помню, парк был роскошный: террасы, фонтаны, высокие кедры, зеленый бархатный газон… Там был и ее брат, немного помладше. Мы играли в прятки, в салки носились как сумасшедшие. Было здорово… А потом из дома вышла няня – такая чопорная, в накрахмаленном переднике и чепце. Пэм, так звали девочку, вприпрыжку подбежала к ней и заявила, что хочет, чтобы я вместе с ними выпил чаю в детской… До сих пор помню, как няня застыла и поджала губы, до сих пор слышу ее жеманный голос: «Что ты, дорогая, как можно! Он же всего лишь простой мальчик!»
Габриэль замолчал. Я был потрясен до глубины души. Вот что может наделать жестокость – неосознанная, бессмысленная жестокость! Он до сих пор слышит тот голос, видит то лицо, хотя прошло столько лет… Тогда его оскорбили, обидели, ранили до глубины души.
Я пробовал возражать:
– Но послушайте… Ведь не мать ваших новых друзей так поступила с вами. Если отвлечься от жестокости… так поступила, можно сказать, прислуга…
– Вы ровно ничего не поняли, Норрис. – Он угрюмо покачал головой. – Согласен, благородная дама не сказала бы про меня ничего подобного. Она вела бы себя деликатнее. Однако факт остается фактом: мне дали понять, что я – простой мальчик, им не ровня. Я и сейчас такой же простой мальчик. Я и сдохну простым мальчиком.
– Не говорите глупости. Какое все это имеет значение?
– Никакого. Теперь никакого. На самом деле в наши дни быть джентльменом – скорее недостаток. Все эти чопорные старые леди и джентльмены с гордой осанкой и богатыми родственными связями, но притом бедные как церковные мыши, вызывают только смех. Сегодня ценится только хорошее образование. Образование – вот чему сегодня все поклоняются. Но проблема в том, Норрис, что я не хотел быть «простым мальчиком». Придя домой, я заявил отцу: «Папа, когда я вырасту, я хочу стать лордом. Хочу быть лордом Джоном Габриэлем». – «Нет, – сказал отец, – лордом тебе не бывать. Лордом надо родиться. Если ты когда-нибудь разбогатеешь, тебя могут сделать пэром, но все равно это не то же самое». Да, кое-чего у меня никогда не будет… Я не имею в виду титул. Аристократы с рождения уверены в себе. Они уверены в своих словах и поступках. Они грубы только тогда, когда и намерены именно грубить, а не тогда, когда им, скажем, жарко, неудобно и хочется показать, что они ничем не хуже прочих. Их не заботит взмокший от пота воротничок; им наплевать на то, что думают о них другие. Для них главное – что они думают о других. Бедность, чудаковатость, причуды – ничто не имеет ни малейшего значения, поскольку они – аристократы…
– Например, леди Сент-Лу, – подсказал я.
– Проклятая старая карга!
Я улыбнулся.
– Знаете, вы и в самом деле очень интересная личность.
– Но ведь вы, кажется, в этом сомневаетесь? Вам меня не понять. Вам кажется, что вы понимаете, однако в действительности ничего подобного.
– Так и знал, – продолжал я, – что в прошлом вы пережили нечто подобное – какое-то сильное потрясение… В каком-то смысле вы так и не сумели пережить свою обиду…
– Оставьте свою психологию, – поморщился Габриэль. – Но теперь-то вам, надеюсь, понятно, почему я люблю общаться с девушками вроде Милли Берт? Именно на такой девушке я и хочу жениться. Разумеется, я женюсь не на бесприданнице, но деньги – вопрос второстепенный. Моя жена должна быть мне ровней. Представляете, какой будет ужас, если я возьму в жены этакую чопорную девицу с лошадиным лицом и всю жизнь буду из кожи вон лезть, чтобы быть достойным ее? – Помолчав, он вдруг спросил: – Вы ведь были в Италии. А в Пизе бывать вам случалось?
– Да, случалось – несколько лет назад.
– По-моему, в Пизе… Есть там одна фреска – рай, ад, чистилище, все как полагается. Ад там довольно веселое местечко; чертенята протыкают грешников вилами и все такое. Рай нарисован выше – под деревьями сидят праведники и праведницы с самодовольным выражением на лицах. Боже мой, какие там праведницы! Они понятия не имеют об аде, о грехе и грешниках – вообще ни о чем! Сидят в своем раю и самодовольно улыбаются! – Он продолжал, начиная горячиться: – Чопорные, надменные, самодовольные! Как мне хотелось вырвать их из блаженного рая и швырнуть прямо в адский пламень! Пусть корчатся там в муках! Мне хотелось заставить их чувствовать, заставить их страдать! Какое право они имеют не знать о том, что такое страдание? Сидят себе, улыбаются, и ничто их не трогает… Витают в облаках… Да, именно витают в облаках… – Он вскочил с места, возвысил голос; рассеянный взгляд его блуждал где-то вдали от меня. – Витают в облаках, – еще раз повторил он. – Вдруг он рассмеялся. – Извините, что вывалил вам все. Но кстати, почему бы и нет? На Харроу-роуд вас здорово помяло, однако кое на что вы еще годитесь! Вы можете слушать меня, когда мне придет охота поговорить… Вскоре вы обнаружите, что люди охотно говорят с вами.
– Я уже это обнаружил.
– А знаете почему? Вовсе не потому, что вы так замечательно умеете слушать или сопереживать. Чушь! Просто ни на что другое вы не годитесь.
Склонив голову набок, он злобно изучал меня. Наверное, ему хотелось, чтобы я рассердился. Но его слова на меня не действовали. Наоборот, я почувствовал сильное облегчение. Наконец-то кто-то вслух произнес те слова, которые я многократно проговаривал в мыслях…
– Не знаю, как вы терпите такое существование, – продолжал он. – Может, не знаете, как покончить со всем разом?
– Знаю, и средство подходящее у меня есть. – Я сжал в руке свой заветный флакончик.
– Понятно. Значит, вы лучше, чем я о вас думал…
Глава 11
На следующее утро ко мне заглянула миссис Карслейк. Эту женщину я не любил. Она была худощавой, смуглой, язвительной особой. Во время всего пребывания в «Полнорт-Хаус» я не слышал, чтобы хоть о ком-то она отозвалась хорошо. Иногда мне просто доставляло удовольствие в разговоре с ней упоминать общих знакомых и слушать, как после первых сладких слов она начинала злословить.
В тот день она выбрала своей мишенью Милли Берт.
– Славное создание, – начала она, – и так хочет помочь! Конечно, она просто дурочка и в политике ничего не смыслит. Обычно женщины ее социального слоя довольно аполитичны.
По-моему, Милли Берт принадлежала к тому же социальному слою, что и сама миссис Карслейк. Чтобы позлить ее, я сказал:
– На самом деле Тереза тоже довольно аполитична.
Казалось, миссис Карслейк была потрясена до глубины души.
– Ну что вы! Миссис Норрис – такая умница… – Она не смогла удержаться от обычной порции яда: – По мне, она слишком уж умная. Иногда у меня складывается впечатление, будто она всех нас презирает. Вам не кажется, что интеллектуалки всегда слишком заняты собой? Разумеется, в полном смысле слова эгоисткой миссис Норрис не назовешь, но… – Она снова вспомнила о Милли Берт. – Я рада, что у нее появилось хоть какое-то занятие. Видите ли, боюсь, ее семейная жизнь не слишком удалась.