– Прискорбно слышать.
– Ее муж постепенно опускается. До закрытия торчит в «Гербе» и выползает оттуда чуть ли не на четвереньках. Удивляюсь, как его еще обслуживают. Подозреваю, что он плохо обращается с бедняжкой, – соседи поговаривают, он ее бьет… Милли боится его до смерти.
Кончик носа у нее задрожал, как у лисицы в предвкушении лакомого кусочка.
– Почему она не уйдет от него? – спросил я.
– Ну что вы такое говорите, капитан Норрис! – изумленно воскликнула моя собеседница. – Куда ей идти? Родни у нее нет. Иногда я думала: хоть бы ей повстречался какой-нибудь сочувствующий ей молодой человек… видите ли, не думаю, что она – женщина с твердыми принципами. И она довольно привлекательна.
– Вам она, наверное, не слишком нравится?
– Да нет, почему… Просто я ее почти не знаю. Ветеринар – он ведь, знаете, не совсем то же, что врач.
Очертив таким образом четкие социальные границы, она заботливо поинтересовалась, не может ли она чем-нибудь мне помочь.
– Спасибо большое. Мне вроде бы ничего не нужно.
Я выглянул в окно. Она проследила за моим взглядом.
– О! – воскликнула она. – Изабелла Чартерис!
Мы вместе наблюдали, как Изабелла подходит к дому, входит в калитку, поднимается по ступеням.
– Славная девочка, – заметила миссис Карслейк. – Хотя больно уж тихая. В тихом омуте, знаете ли… Такие тихони часто на поверку оказываются двуличными, хитрыми и коварными.
То, что она назвала Изабеллу хитрой, двуличной и коварной, так меня возмутило, что до самого ухода миссис Карслейк я не раскрыл рта. Хитрая – какое ужасное слово! Особенно применительно к Изабелле. Наиболее очевидным, ярким ее качеством была честность – бесстрашная и почти трудоемкая честность… Но постойте-ка… Вдруг я вспомнил, как спокойно, без спешки и суеты, она набросила шарф на мои таблетки. Как ловко притворилась, что мы разговариваем. И все так просто, естественно, словно она проделывала такие трюки всю жизнь! Может, это и есть то, что миссис Карслейк называет хитростью?
Я решил позже спросить Терезу, что она думает об этом. Тереза была не из тех, кто охотно делится своими взглядами и мыслями, – разве что попросить ее специально.
По виду Изабеллы, когда она вошла, я понял, что она чем-то взволнована. Не знаю, заметил бы ее волнение кто-нибудь еще, но я понял сразу. Я научился видеть и понимать ее душевное состояние.
Она приступила к делу сразу, не тратя времени на приветствия.
– Знаете, – выпалила она, – Руперт приезжает! Может быть здесь с минуты на минуту. Он, конечно, летит домой…
Она села и улыбнулась, сложив руки на коленях. Позади нее на фоне неба высился тис. Она сидела с каким-то блаженно-спокойным выражением на лице. Внезапно я почувствовал, что ее вид что-то мне напоминает… Что-то виденное или слышанное совсем недавно…
– Вы очень ждете его приезда? – спросил я.
– Да, очень… Знаете, – добавила она, – я так долго его жду!
Она немного напоминает… кого? Может быть, одну из героинь Теннисона?
– Вы соскучились по Руперту?
– Да.
– Вы… так его любите?
– Думаю, я люблю его больше, чем кого-либо другого… – Помолчав, она повторила с совершенно иной интонацией: – Да… люблю.
– Вы не очень уверены?
Внезапно она смерила меня страдальческим взглядом:
– Разве можно быть в чем-то до конца уверенной?
Она не говорила о своих чувствах. Она просто задавала вопрос. Она спрашивала меня потому, что я, возможно, знал ответ на ее вопрос. Ей было невдомек, как ранят меня ее слова.
– Да, – с горечью подтвердил я, – до конца ни в чем уверенным быть нельзя.
Она приняла мой ответ и, опустив глаза, посмотрела на свои руки, спокойно лежащие на коленях.
– Понятно, – сказала она. – Понятно…
– Сколько лет вы его не видели?
– Восемь.
– Вы, Изабелла, романтическое создание!
Она не поняла:
– Почему? Потому, что я верю в то, что Руперт вернется и мы поженимся? Какая же здесь романтика? Нам так предначертано судьбой – мне и ему… – Ее тонкие пальцы водили по узору на платье. – Нам суждено соединиться. Наверное, я никогда не покину Сент-Лу. Здесь я родилась и прожила всю жизнь. Я хочу и дальше жить здесь. Наверное… здесь я и умру. – Произнеся последние слова, она слегка вздрогнула, и в тот же момент на солнце набежало облако.
Я снова мысленно удивился, до чего она боится смерти.
– Изабелла, по-моему, вы умрете очень и очень не скоро, – попытался я ее утешить. – Вы вполне крепкая и здоровая девушка.
В ответ она энергично кивнула:
– Да, я крепкая. Я никогда не болею. По-моему, я способна прожить до девяноста лет или даже до ста. Доживают же некоторые!
Я попытался представить себе Изабеллу в возрасте девяноста лет, но как-то не сумел. А вот леди Сент-Лу я с легкостью представлял и столетней. Но леди Сент-Лу – сильная и деятельная натура. Она активно вторгается в ход событий и ощущает себя как бы режиссером и творцом. Леди Сент-Лу борется за жизнь, а Изабелла принимает жизнь такой, какая она есть.
Неожиданно дверь распахнулась, и в комнату вошел Габриэль.
– Послушайте, Норрис… – начал он с ходу, но при виде Изабеллы осекся. – Доброе утро, миссис Чартерис, – вежливо поздоровался он.
Он держался с ней немного неуклюже и застенчиво. «Может, – подумал я, – он видит на Изабелле тень леди Сент-Лу?»
– Мы обсуждаем проблемы жизни и смерти, – бодро пояснил я. – Я тут как раз напророчествовал, что мисс Чартерис доживет до девяноста лет.
– Не думаю, что ей захочется дожить до девяноста лет. – Габриэль покачал головой. – Да и кому захочется?
– Мне, – заявила Изабелла.
– Зачем?
– Я не хочу умирать, – сказала она.
– Никто не хочет, – радостно ответил Габриэль. – Никто этого не говорит, но все боятся смерти, боятся умирать в мучениях.
– Я боюсь именно смерти, а не боли, – возразила Изабелла. – Я могу вытерпеть почти любую боль.
– Вам только так кажется, – заметил Габриэль.
Изабелла вспыхнула. Видимо, его презрительный, насмешливый тон задел ее за живое.
– Я не боюсь боли.
Они посмотрели друг на друга. Он – все так же насмешливо, она – вызывающе.
И тут Габриэль совершил нечто такое… Я не поверил собственным глазам. Перегнувшись через меня, он схватил недокуренную сигарету, которую я положил на край пепельницы, и прижег ею руку Изабеллы!
Она не вздрогнула от боли и не отдернула руку.
Кажется, я громко протестовал, я кричал, но они не обратили на меня никакого внимания. Он прижал горящий кончик сигареты к ее коже. В тот момент я в полной мере ощутил весь ужас и позор своего положения. Беспомощный, неподвижный калека, неспособный к активным действиям! Возмущенный диким поступком Габриэля, я ничем не мог ему помешать!
Я видел: от боли лицо Изабеллы постепенно бледнеет. Она плотно сжала губы и не шевелилась, неотрывно глядя перед собой.
– Вы что, Габриэль, с ума сошли?! – закричал я. – Прекратите немедленно!
Он не обратил на меня абсолютно никакого внимания – словно меня вообще не было в комнате.
Так же внезапно он отнял сигарету от руки девушки и швырнул ее в камин.
– Извините, – сказал он. – Теперь я вижу: вы действительно можете вытерпеть боль. – И, не сказав больше ни слова, вышел из комнаты.
Я не находил слов, чтобы выразить свое возмущение.
– Зверь… дикарь… убить его мало…
Изабелла, глядя на дверь, медленно оборачивала обожженную руку носовым платком. Ее действия были, насколько я видел, совершенно автоматическими. Мысли ее блуждали где-то далеко…
Наконец, словно вернувшись из долгого путешествия, она посмотрела на меня. Казалось, она слегка удивлена.
– Что с вами?
Я попытался высказать свое мнение о поступке Габриэля.
– Я не понимаю, – она покачала головой, – почему вы так рассердились. Майор Габриэль хотел проверить, действительно ли я способна терпеть боль. Теперь он знает: я говорила правду.
Глава 12
В тот день мы пригласили к чаю гостей… К миссис Карслейк приехала племянница, которая училась в школе вместе с Изабеллой. Мне как-то не удавалось представить себе Изабеллу в школе, поэтому я охотно согласился с предложением Терезы пригласить к нам племянницу, в замужестве миссис Мордаунт, вместе с ее теткой к нам. Тереза пригласила и Изабеллу.
– Приезжает Анна Мордаунт. По-моему, вы с ней учились в школе.
– У нас было несколько девочек по имени Анна, – рассеянно отозвалась Изабелла. – Анна Тренчард, Анна Лэнгли и Анна Томпсон.
– Я забыла ее девичью фамилию. Миссис Карслейк мне говорила…
Оказалось, что до замужества Анна Мордаунт носила фамилию Томпсон. Бойкая молодая особа, слишком, на мой взгляд, самоуверенная и напористая. Она служила в каком-то министерстве в Лондоне, муж ее служил по другому министерству… Был у нее и ребенок, который, впрочем, жил где-то в другом месте, дабы не мешать Анне Мордаунт вносить вклад в дело победы над врагом.
– Моя мать считает, что теперь, когда бомбежек больше нет, мы могли бы взять Тони к себе. Но по-моему, сейчас ребенок в Лондоне – только помеха. У нас такая тесная квартирка, а приличную няню не найти, и его надо чем-то кормить, и потом, меня целыми днями нет дома.
– Как вы вообще решились завести ребенка? – спросил я. – У вас ведь столько важной работы…
Тереза, сидевшая за большим серебряным чайным подносом, исподтишка улыбнулась мне и покачала головой.
Но Анна Мордаунт не поняла скрытой в моих словах издевки. Я ей даже, кажется, польстил.
– Я сознавала свою ответственность, – заявила она. – Сейчас на свет рождается так мало детей – особенно в наших кругах. – Только потом ей пришло в голову добавить: – Разумеется, я обожаю Тони.
Потом, повернувшись к Изабелле, она углубилась в воспоминания о славных деньках, проведенных в школе Сент-Ниниан. Их разговор, если это можно было назвать разговором, все время буксовал, так как одна из собеседниц, казалось, не знала, что сказать. Несколько раз Анне Мордаунт приходилось выручать Изабеллу и говорить за нее.