Миссис Карслейк извинилась перед Терезой за своего мужа:
– Извините Дика за опоздание. Не представляю, из-за чего он так задерживается. Он обещал быть дома к половине пятого.
– По-моему, – неожиданно вмешалась в разговор Изабелла, – у него сейчас майор Габриэль. Примерно четверть часа назад он проходил по террасе.
Я удивился. Я не слышал, чтобы кто-то прошел мимо наших окон. А Изабелла, поскольку она сидела спиной к окну, вряд ли могла бы кого-либо заметить: почти все время я не сводил с нее взгляда и мог ручаться, что она не поворачивала головы и не выказывала осведомленности о чьем-либо появлении. Разумеется, я знал, что у нее очень острый слух, но все равно удивился. Как она по звуку шагов распознала, что мимо окна прошел Габриэль?
– Изабелла, если вы не против, – сказала Тереза, – нет-нет, миссис Карслейк, сидите, пожалуйста, – вы не постучите к ним и не спросите, не хотят ли они присоединиться к нам и выпить чаю?
Подождав, пока высокая, стройная фигура Изабеллы скроется за дверью, миссис Мордаунт заметила:
– Изабелла совершенно не изменилась. Такая же, как прежде. Она и в школе была самой странной из всех девочек. Вечно бродила как во сне. Мы-то думали – это все потому, что она такая умная.
– Умная? – переспросил я резко.
Она повернулась ко мне:
– Да, а вы не знали? Изабелла такая умная, что иногда просто страшно становится. У мисс Кертис, нашей директрисы, чуть удар не случился из-за того, что она не стала поступать в Сомервилл. Она сдала туда вступительные экзамены в возрасте пятнадцати лет с отличием по нескольким предметам.
Я недоверчиво воззрился на Анну Мордаунт. Понимаете, я все же склонен был до сих пор считать Изабеллу хотя и очаровательным созданием, но не слишком, так сказать, блещущим умом.
– Какие у нее были любимые предметы?
– Астрономия и математика. В математике она была особенно сильна. А еще латынь и французский. Она запоминала абсолютно все! Потрясающая память. И при всем том успехи в учебе ее совершенно не волновали. Она буквально разбила сердце мисс Кертис. Казалось, все, чего она хочет, – вернуться сюда и навеки поселиться в своем старом замке.
Тут вернулась Изабелла, а за ней вошли капитан Карслейк и Габриэль.
Чаепитие было в самом разгаре…
– Просто поразительно, – делился я в тот вечер с Терезой, – до чего мы всегда плохо представляем себе сущность других людей. Взять хоть Изабеллу Чартерис. Анна Мордаунт считает ее отличительным свойством ум, в то время как я раньше склонен был считать ее чуть ли не слабоумной. В то же время я признавал, что наиболее яркой ее чертой является честность, а вот миссис Карслейк заявила, что, по ее мнению, Изабелла хитрая. Хитрая! Какое гнусное слово! Джон Габриэль считает ее надменной и самодовольной. Ты… собственно говоря, я понятия не имею, что думаешь о ней ты, потому что ты редко высказываешь свое мнение о других. Так что же на самом деле представляет собой человеческое существо, если оно предстает перед разными людьми в столь различных ипостасях?
Неожиданно заговорил Роберт, который вообще редко вмешивался в наши разговоры:
– Но разве так бывает не всегда? Один и тот же человек по-разному предстает в глазах других людей, как и вообще все предметы и явления. Возьмите, например, деревья или море. Два художника совершенно по-разному изобразят, скажем, порт Сент-Лу.
– Хочешь сказать, один художник нарисует картину в стиле натурализма, а другой – символизма?
Роберт устало покачал головой. Он теперь не мог говорить об искусстве, так как никогда не мог подобрать нужных слов для объяснения своих мыслей.
– Да нет же! Два художника на самом деле видят порт совершенно по-разному. Наверное, каждый… ну, я не знаю… выбирает из общего те детали, которые важны именно для него.
– По-твоему, то же самое и с людьми? Но ведь нельзя одновременно обладать двумя взаимоисключающими действиями или качествами! Вот, например, Изабелла. Не может она одновременно быть умницей и слабоумной!
– Хью, по-моему, здесь ты ошибаешься, – сказала Тереза.
– Что ты говоришь!
Улыбнувшись, моя невестка медленно и задумчиво произнесла:
– Можно обладать свойством или качеством, но не пользоваться им. То есть не пользоваться, если к цели можно прийти простейшим путем или, что более вероятно, если это более затруднительно. Вот в чем дело, Хью: мы все, все человечество, совершили такой скачок в своем развитии, так удалились от простоты, что даже не знаем, как обращаться с таким качеством. Ощущать гораздо легче… намного легче, чем думать. Только с развитием цивилизации наши чувства несколько усложнились…
Давай я поясню свою мысль. Например, тебя спрашивают, какое сейчас время суток – утро, день, вечер или ночь. Ты ведь отвечаешь не раздумывая, для того чтобы ответить, тебе не нужны никакие приборы и приспособления, вроде солнечных или водяных часов, хронометра, будильника и так далее. Но когда ты договариваешься о встрече, назначаешь свидание или спешишь на поезд, тебе уже приходится все обдумывать и пользоваться сложными механизмами, для того чтобы быть точным. По-моему, мой пример очень подходит для изображения отношения к жизни. Счастье, грусть, гнев, привязанность, ненависть… Люди вроде нас с тобой, Хью, имеют обыкновение размышлять о своих чувствах, рефлексировать, анализировать их. Они оценивают все свои мысли, чувства и поступки и обосновывают их для себя. «Я счастлив потому-то и потому-то… Мне нравится то-то по такой-то причине… мне грустно сегодня потому-то». Однако очень часто люди, подобные нам, ошибаются в своих предположениях и намеренно вводят себя в заблуждение. А вот Изабелла, по-моему, вообще не рефлексирует и не задается вопросами о причинах возникновения тех или иных мыслей и чувств. Ибо, очевидно, они ее совершенно не интересуют. Попроси ее подумать и сказать, почему она относится к чему-то или кому-то именно так, и она наверняка даст тебе великолепный анализ мотивов своего поведения. Она напоминает мне человека, у которого на каминной полке стоят очень ценные – хорошие и дорогие – часы, но который никогда их не заводит, потому что при той жизни, которую он ведет, знать точное время нет никакой необходимости.
– Но ведь в школе, когда требовалось, она прекрасно проявляла свои способности, свой интеллект… Однако ее способности какие-то… теоретические, что ли. У нее склонность к математике, иностранным языкам, астрономии. Все это науки точные, не требующие богатого воображения. Мы используем размышления и воображение, чтобы убежать от себя. Изабелле же этого не нужно. Она находится в гармонии с собой, и ей ни к чему осложнять себе жизнь.
– Наверное, в Средние века все люди были такими, даже в Елизаветинскую эпоху [4]. Я где-то прочла, что в те дни словосочетание «великий человек» имело только одно толкование: богатство и знатность. Во фразу «великий человек» не вкладывали понятий духовности и моральных принципов, как сейчас, она не обозначала свойств личности.
– Ты хочешь сказать, что тогда леди относились к жизни прямо и конкретно и много не размышляли.
– Да. Гамлет, с его раздумьями «быть или не быть» кажется совершенно чужеродной фигурой для своего времени. Он был настолько далек от народа, что и тогда, и много позже критики признавали пьесу «Гамлет» никуда не годной на основании роковой слабости сюжета. Один из критиков писал: «Почему бы Гамлету не убить короля в первом акте? Очевидно, он не убивает его только потому, что в таком случае не было бы пьесы!» Им казалось невероятным, что пьеса может быть посвящена исключительно характеру отдельной человеческой личности, одного-единственного персонажа. А в наши дни практически каждый – Гамлет или Макбет. Все мы без конца спрашиваем, – голос Терезы вдруг зазвучал устало, надломленно, – «быть или не быть». Лучше жить или лучше умереть? Удачливых, преуспевающих собратьев мы анализируем, подобно тому как Гамлет анализирует Фортинбраса, завидуя ему при этом. Именно Фортинбрас в наши дни остался бы непонятым. Целеустремленный, уверенный в себе. Много ли сегодня отыщется людей, которые не копаются в себе и не задают вопросов? Думаю, нет.
– Значит, по-твоему, Изабелла – Фортинбрас в юбке? – Я улыбнулся.
Тереза тоже улыбнулась.
– Она не такая воинственная. Но столь же прямая и целеустремленная. Вот уж кто никогда не мучается вопросами типа: «Почему я такая, какая есть? Что я чувствую на самом деле?» Она прекрасно знает, что она чувствует и какая она, на что способна. – Подумав, Тереза добавила: – И она выполнит то, что ей суждено.
– Ты хочешь сказать, она – фаталистка?
– Нет. Но для нее, по-моему, вопрос выбора не стоит. Она никогда не рассматривает различные способы действия. Для нее возможен только один. И еще – отступление для нее невозможно. Она идет только вперед. Для таких, как Изабелла, нет пути назад…
– Интересно, возможно ли движение вспять вообще для кого-либо? – с горечью воскликнул я.
– Наверное, нет, – спокойно ответила Тереза. – Но многие используют… как бы сказать, лазейки.
– Что ты имеешь в виду?
– Я хочу сказать вот что. Большинству из нас часто предоставляется возможность спастись или избавиться от опасности, но понимаешь это лишь впоследствии, оглядываясь назад…
Несколько секунд я ничего не говорил – сидел и молча курил. Слова Терезы живо напомнили мне о прошлом… Я вспомнил, как пришел в гости к Каро Стренджуэйс. Некоторое время я стоял на пороге, ожидая, пока глаза привыкнут к тусклому освещению и накуренной атмосфере. И тут в противоположном конце зала я вдруг заметил Дженнифер. Она разговаривала с кем-то в свойственной ей оживленной манере и не видела меня.
Как ни странно, в тот момент во мне боролись противоречивые чувства. С одной стороны, я торжествовал – ведь знал же я, что мы с ней еще увидимся. Я радовался, что мое предчувствие меня не обмануло. Та наша встреча в поезде не была случайной! И в то же время, несмотря на обуревавшую меня радость, мною владело сильное искушение развернуться и уйти прочь… И навсегда сохранить в сердце и в памяти ту встречу в поезде. Словно внутренний голос подсказывал мне: «Именно тогда ваши отношения достигли наивысшей точки. Ничего лучше уже не будет».