Я находил, что «забавно» – совсем не то слово, которое тут уместно, но согласился, что тогда отказ от помолвки действительно был бы забавным, а также весьма счастливым исходом.
– А потом, – продолжала Милли, – все прошло. Джим объяснил, что все мужчины иногда теряют рассудок, и я с ним согласилась. Тогда мне не показалось это важным. Видите ли, я считала, что сумею сделать его таким счастливым, что он никогда не потянется к бутылке и не впадет в ярость. На самом деле именно потому я и хотела выйти за него замуж – я хотела сделать его счастливым.
– Сделать другого счастливым не является истинной целью брака, – заметил я.
Она с удивлением посмотрела на меня:
– Но ведь если вы кого-то любите, разве не хотите вы в первую очередь сделать любимого человека счастливым?
– Одна из наиболее коварных форм самообольщения! И к тому же широко распространенная. По статистике, такое заблуждение разрушило больше браков, чем что-либо еще.
Она выжидательно смотрела на меня, по-прежнему ничего не понимая. Я напомнил ей грустные строчки Эмили Бронте:
Любовь по-разному приходит. Но лишь к раскаянью ведет!
– По-моему, это ужасно! – возразила она.
– Любовь, – продолжал я, – означает обременение любимого почти непосильной ношей.
– Какие вы странные вещи говорите, капитан Норрис!
Казалось, Милли сейчас захихикает.
– Не обращайте на меня внимания, – заявил я. – Я не придерживаюсь общепринятых взглядов только потому, что в прошлом имел печальный опыт…
– Значит, вы тоже были несчастливы? – оживилась Милли. – А вы…
Я поспешил снова перевести разговор на Джима Берта. К несчастью, слабой и легкоранимой Милли совершенно не стоило выходить замуж за такого человека, как Берт. Из того, что я о нем слышал, я заключил, что и в женщинах, и в лошадях его привлекает сила характера. Какая-нибудь сварливая ирландка сумела бы удержать его в узде, и он бы невольно уважал ее за это. Таким, как он, противопоказано иметь власть над животным или над человеком. Его садизм подпитывался страхом, который испытывала перед ним жена, ее слезами и вздохами. Самое же обидное, что, по моим представлениям, из Милли вышла бы прекрасная жена для большинства мужчин. Она бы слушала мужа, расхваливала его на все лады, окружала бы его заботой и тем самым способствовала бы росту самоуважения мужа и его хорошему настроению.
Вдруг мне пришло в голову: из нее вышла бы прекрасная жена для Джона Габриэля. Может, она и не подогревала бы его честолюбие, но так ли уж он честолюбив на самом деле? Вряд ли. И ей удалось бы смягчить горечь и неверие в себя, то и дело проглядывавшие через его обычную, почти нестерпимую, самоуверенность.
Как выяснилось, Джеймс Берт не только презирал жену. Он был еще и ревнив – не такое уж редкое сочетание, кстати. Браня жену за бесхарактерность и глупость, он в то же время яростно негодовал, если другой проявлял по отношению к ней повышенное внимание.
– Трудно представить, капитан Норрис, но он говорил совершенно неприличные вещи о майоре Габриэле! И все только из-за того, что тот на той неделе пригласил меня выпить с ним кофе в «Рыжем коте». Он был такой славный – майор Габриэль, а не Джим, разумеется, – и мы довольно долго там просидели, хотя я знаю, что у него совсем нет времени, и мы так хорошо поговорили… Он расспрашивал меня о моем отце, о лошадях и о том, как мы раньше жили здесь, в Сент-Лу. Он вел себя безупречно, а потом… Джим говорил такие жуткие вещи… и так взбесился… выкрутил мне руку… я убежала и заперлась в своей комнате. Иногда я просто боялась Джима… О капитан Норрис, я так несчастна! Иногда мне хочется умереть.
– Ну что вы, нельзя так говорить, миссис Берт!
– Да, да! Что у меня за жизнь? Мне нечего ждать, не на что надеяться. Дальше будет только хуже… Джим теряет практику из-за того, что пьет. И оттого бесится еще больше. А я боюсь его. Правда боюсь…
Я попытался ее утешить. Мне казалось, что все не так плохо, как она представляет. Конечно, ее жизнь хорошей не назовешь, но…
…Я поделился с Терезой подробностями жизни миссис Берт, однако она не выказала признаков заинтересованности.
– Тебе не интересно? – спросил я укоризненно.
– Не особенно, – ответила Тереза. – Все несчастные жены так похожи друг на друга, и их истории довольно скучны.
– Да что ты, Тереза! – воскликнул я. – Какая ты, однако, бесчеловечная!
– Признаю, – согласилась моя невестка, – что сочувствие к другим никогда не было моей сильной стороной.
– Меня вот что беспокоит, – продолжал я. – Кажется, несчастная глупышка влюбилась в Джона Габриэля.
– Я в этом почти не сомневаюсь, – сухо парировала Тереза.
– И тебе ее нисколько не жаль?
– Если и жаль, то не по этой причине. По-моему, роман с Джоном Габриэлем был бы… довольно приятным приключением.
Уловив мой удивленный взгляд, Тереза быстро продолжила:
– Только не для меня. Меня возмущает и всегда возмущало, когда чувства берут верх над разумом.
– Я тебе верю, – сказал я. – Верю, что ты говоришь правду. Но почему? Я не в состоянии понять.
– А я не в состоянии объяснить.
– А ты попробуй, – настаивал я.
– Милый Хью, как ты любишь вечно докапываться до сути! Наверное, так происходит потому, что у меня отсутствует инстинкт к жизни. Для меня невыносимо сознавать, что мои воля и разум могут быть поглощены чувствами! Я хозяйка своих поступков и до известной степени своих мыслей… неспособность контролировать свои чувства уязвляет мою гордость и унижает меня.
– Значит, по-твоему, между Джоном Габриэлем и миссис Берт ничего опасного не происходит?
– О них ходят слухи. Карслейк забеспокоился. По словам миссис Карслейк, об этой парочке уже сплетничают.
– Вот стерва! Наверное, она-то и распускает слухи!
– Наверное. Однако она представляет общественное мнение. Мнение всех сплетниц Сент-Лу. Понимаю, Берт не стесняется в выражениях, когда пропустит лишнего, что с ним случается частенько. Конечно, все знают, какой он ревнивец, и не придают особого значения его словам, однако его пьяные выкрики порождают слухи.
– Габриэлю придется вести себя поосторожнее, – заметил я.
– Да, но такая линия поведения ему несвойственна, – спокойно возразила Тереза.
– А тебе не кажется, что она ему действительно нравится?
Тереза ответила не сразу:
– По-моему, он ее жалеет. Его легко можно подвигнуть на жалость.
– Как ты думаешь, он не убедит ее бросить мужа? Вот была бы катастрофа!
– Неужели?
– Дорогая Тереза, из-за этого весь спектакль провалится!
– Знаю.
– Такое поведение будет иметь роковые последствия.
– Для кого? Для Джона Габриэля или для Консервативной партии? – поинтересовалась моя невестка каким-то странным голосом.
– Я-то имею в виду Габриэля. Но, разумеется, и для партии его действия будут роковыми.
– Я, конечно, не политик, – заявила Тереза. – Мне абсолютно все равно, кто пройдет в парламент от нашего округа, хотя, не дай бог, Карслейк узнает о моих взглядах! Но интересно, станет ли провал на выборах катастрофой для нашего кандидата? А может, он в результате станет только счастливее!
– Но ведь ему больше всего на свете хочется победить на выборах! – воскликнул я.
Тереза заявила, что счастье и успех – вещи совершенно разные.
– По-моему, – закончила она, – они редко идут рука об руку.
Глава 14
Утром того дня, когда должен был состояться турнир по висту, ко мне зашел капитан Карслейк. Его терзали дурные предчувствия, и ему не терпелось облегчить душу.
– Разумеется, между ними ничего нет, – заявил он. – Я всю жизнь знаю маленькую миссис Берт. Она девушка порядочная, воспитана в строгих правилах. Исключительно славная молодая женщина. Но вам известно, каковы люди!
Мне был известен характер его жены. Очевидно, он являлся критерием для суждений и о прочих.
Карслейк расхаживал взад и вперед по комнате, раздраженно потирая нос.
– Габриэль парень добрый, он ее жалеет. Но он неосторожен, а такую роскошь во время предвыборной кампании позволять себе нельзя.
– Вы хотите сказать, нельзя позволить себе роскошь быть добрым.
– Вот именно… вот именно. Он был к ней слишком добр, причем на публике. Сидел с ней в кафе «Рыжий кот», а это уже нехорошо. Ну зачем он пригласил ее туда?
– Почему бы и нет?
Карслейк нетерпеливо взмахнул рукой:
– Все наши старые сплетницы в то время там завтракали. А на следующий день он, кажется, еще и прогулялся с ней по городу и помог ей тащить хозяйственную сумку!
– По-иному настоящий джентльмен-консерватор поступить и не мог, – пробормотал я.
Карслейк по-прежнему не обращал на мои реплики никакого внимания:
– А еще один раз он подбросил ее на своей машине – за городом, по пути на ферму Спрэга. Словно они вдвоем поехали, так сказать, кататься!
– В конце концов, у нас на дворе сейчас тысяча девятьсот сорок пятый год, а не тысяча восемьсот сорок пятый!
– Ну и что? С тех пор не так сильно все и изменилось, – сказал Карслейк. – Я не имею в виду новые бунгало и всех этих художников – у них взгляды современные, то есть у них нет никакого понятия о морали, да только они-то голосуют за лейбористов. А нам надо беспокоиться о мнении людей респектабельных, придерживающихся старомодных взглядов. Да, Габриэлю просто необходимо проявлять осторожность.
Полчаса спустя в мою комнату ворвался объект нашего разговора собственной персоной. Он находился в состоянии, близком к точке кипения. Карслейк тактично поговорил с ним, и в результате… Словом, всем известно, что бывает в результате вовремя сделанных «тактичных» замечаний.
– Карслейк – мерзкий старикашка! – выпалил он. – Знаете, что он имел наглость мне заявить?
– Знаю. Я знаю все. Кстати, в это время суток я обычно отдыхаю и никого не принимаю.
– Чушь, – отрезал Габриэль. – Вам отдыхать ни к чему. Вы и так все время отдыхаете. Придется вам выслушать все, что я хочу сказать! Черт побери, мне просто необходимо выпустить пар, и потом, я ведь говорил вам, что больше вы ни на что не годитесь! Поэтому извольте выслушивать то, что другие желают высказать, когда им приходит охота услышать звук собственного голоса!