– Нет. С Джоном Габриэлем…
Тогда я испытал двойственное чувство. С одной стороны, половина меня отказывалась верить. То, что сказала Изабелла, невероятно! Этого просто не может быть!
Однако, с другой стороны, я вовсе не был удивлен. Словно внутренний голос насмешливо твердил: «Ну конечно, ты так и знал…» Теперь я вспомнил, как Изабелла, не поворачивая головы, узнала шаги Джона Габриэля за окном… Припомнил выражение ее лица, когда она в ночь турнира по висту поднималась с нижней террасы… И стремительность, с которой она действовала в истории с Милли Берт. Я вспомнил, как она говорила: «Скорее бы приехал Руперт…» – и в голосе ее слышалось странное нетерпение. Она тогда боялась – боялась себя и того, что с ней происходило.
Я понимал, хотя и не вполне, что могло подтолкнуть ее к Габриэлю. Все-таки – неизвестно почему – он нравился женщинам. Тереза давно предупреждала меня…
А Изабелла? Любила ли она его? Я сомневался в этом… С таким человеком она не могла быть счастлива! Он желал ее, но не любил.
С его же стороны бегство было подлинным сумасшествием. Тем самым он ставил крест на своей политической карьере. Конец всем его честолюбивым планам… Почему он решился на такой безумный шаг? Любил ли он ее? Вряд ли. Я думаю, что Габриэль ее ненавидел. Ведь Изабелла являлась частью того мира, который его унижал с тех пор, как он явился в наши края. Замок, старая леди Сент-Лу… Может, это и была скрытая причина – месть за унижение? Неужели он был способен вдребезги разбить свою жизнь только для того, чтобы заодно разбить и то, что унижало его? Месть «простого мальчика»…
Я любил Изабеллу. В ту ночь я понял это. Я любил ее так сильно, что радовался ее счастью – а она ведь действительно была счастлива, когда вернулся Руперт и сбылись ее мечты о жизни в Сент-Лу… Тогда, раньше, она боялась одного – что внезапно проснется… Что все окажется сном…
Что же тогда было явью? Джон Габриэль? Да нет, то, что она делает, – безумие! Ее необходимо остановить – уговорить, убедить…
Слова так и рвались с моих губ, но… остались невысказанными. До сих пор не знаю почему…
Я ничего не сказал.
Наклонившись, она поцеловала меня. Это не был детский поцелуй. Ее губы были губами зрелой женщины – холодные и свежие, они прижались к моим губам так сладко и крепко, что я никогда не забуду ее поцелуя. Ощущение было такое, словно меня коснулся цветок…
Она попрощалась и вышла – ушла из моей жизни туда, где ее ждал Джон Габриэль.
И я не смог помешать ей…
Глава 24
Бегством Джона Габриэля и Изабеллы Чартерис из Сент-Лу заканчивается первая часть моей истории. Понимаю: история больше их, чем моя, ведь, с тех пор как они уехали, я не могу припомнить никаких происшествий. Так, какие-то бессвязные обрывки…
Прежде я никогда не интересовался политической жизнью в Сент-Лу. Политика была для меня лишь фоном, на котором двигались главные герои драмы. Однако та история должна была иметь далеко идущие политические последствия.
Имей Джон Габриэль хоть каплю политического сознания, он не совершил бы свой безумный поступок. Его устрашила бы перспектива поражения его партии. Его поступок действительно привел к поражению партии. Возмущение жителей округа было столь велико, что, не откажись он добровольно от только что завоеванного места, его бы заставили отказаться. Этот поступок в значительной степени дискредитировал всю Консервативную партию в глазах избирателей. Человек, воспитанный в старых традициях и обладающий честью, не остался бы равнодушен к таким последствиям. А Джона Габриэля, по-моему, они нисколько не смутили. Задеть его могла лишь собственная карьера, а ее он сознательно перечеркнул своими действиями. Именно так он и относился к последствиям. Он был со мной вполне откровенен, когда заявлял: его жизнь может сломать только женщина. Однако тогда он и представить не мог, кем окажется та женщина!
В силу своего характера и воспитания он не мог понять, какое потрясение и ужас пережили люди, подобные леди Трессильян и миссис Бигэм Чартерис. Леди Трессильян с молоком матери впитала убеждение: быть членом парламента – почетный долг, отдаваемый мужчиной его родине. Именно так относился к своему посту ее отец.
Подобные взгляды Габриэлю были совершенно чужды – можно сказать, они были ему несвойственны. Он смотрел на дело по-иному: Консервативная партия с ним потерпела неудачу. Они поставили не на ту карту – и проиграли. Если бы все шло как надо, обе стороны остались бы вполне довольны друг другом. Но… всегда существует один шанс из тысячи – и выпал именно такой шанс.
Странно, но такой же точки зрения придерживалась и вдовствующая леди Сент-Лу.
Она высказалась о произошедшем один-единственный раз – в гостиной «Полнорт-Хаус», наедине со мной и Терезой.
– С нас, – заявила она, – нельзя снять нашей части вины. Мы видели, что он за птица. Мы выдвинули постороннего, не принадлежавшего к нашим кругам, без каких-либо убеждений, без корней, лишенного подлинной целостности. Мы прекрасно понимали, что перед нами – авантюрист, и ничего больше. Мы приняли его, потому что он обладал качествами, которые привлекали массы, хороший послужной список, обаяние… Мы были готовы позволить ему использовать нас, потому что сами собирались его использовать. Мы оправдывали себя тем, что должны идти в ногу со временем. Но, если традиции консерваторов действительно существуют, а не являются пустым звуком, если они имеют какое-то значение, Консервативная партия и должна жить в соответствии со своими традициями… Пусть наши представители в парламенте и не хватают, как говорится, звезд с неба, они должны быть людьми искренними, радеющими за страну, готовыми принять на себя ответственность за тех, кем они руководят… Консерваторы не стыдятся и не смущаются оттого, что принадлежат к правящему классу, поскольку они принимают не только привилегии, но и обязанности правящего класса.
Я словно слышал голос умирающего режима. Я придерживался иных взглядов, но ее точку зрения я уважал. В то время зарождались новые идеи, новая жизнь, для старых взглядов не оставалось места, но леди Сент-Лу, достойнейшая представительница старого, стояла на своем. Такие, как она, не меняют своих убеждений до самой смерти.
Об Изабелле она не упоминала. Однако ясно было, что внучка ранила ее в самое сердце. Старая леди твердо придерживалась той точки зрения, что Изабелла предала свой класс. Леди Сент-Лу была бескомпромиссной поборницей суровой дисциплины. Джона Габриэля еще можно было извинить. Для него, безродного, закон не писан. Но Изабелла! Она предала своих.
По-другому об Изабелле говорила леди Трессильян. Говорила она со мной. Думаю, потому, что больше ни с кем не могла поделиться, а еще, видимо, потому, что ей казалось: из-за того, что я инвалид, я не в счет. Ее материнское отношение ко мне нисколько не изменилось, она все так же опекала меня, жалела за беспомощность. Думаю, ей доставляло удовольствие говорить со мной так, как если бы я и правда был ее сыном.
– Аделаида, – жаловалась она, – неприступна как скала, Мод вскидывает голову и немедленно уходит гулять с собаками.
Леди Трессильян не с кем было облегчить свою сентиментальную душу. Обсуждать свои семейные дела с Терезой она не решалась. Со мной дело обстояло по-другому. Она любила Изабеллу, любила всем сердцем и ни на минуту не переставала думать о ней. Поступок девушки ужаснул и озадачил леди Трессильян.
– Это так не похоже на нее… Совершенно не похоже, Хью! Тот человек словно бы околдовал ее. Я всегда считала его весьма опасным… А она? Она ведь была так счастлива – они с Рупертом, казалось, были созданы друг для друга. Не могу понять. Они ведь были счастливы – на самом деле! А вы как считаете?
Я отвечал, видя дело с несколько иной точки зрения: да, по-моему, они были счастливы. Я хотел добавить: «Но иногда одного счастья недостаточно», но боялся, что леди Трессильян меня не поймет…
– Не могу отделаться от мысли, что тот ужасный человек, должно быть, увлек ее, каким-то образом загипнотизировал! Адди не согласна. По ее мнению, Изабелла не способна сделать что-либо под давлением. Я не знаю, просто не знаю…
По-моему, леди Сент-Лу была права.
– Как вы думаете, они поженились? – спросила леди Трессильян. – И где они, по-вашему, сейчас?
Я поинтересовался, сообщила ли Изабелла им что-нибудь о себе.
– Нет. Ни слова, кроме того письма, что она оставила. Оно было адресовано Адди… Изабелла написала: она не ждет, что Адди когда-нибудь ее простит, и, возможно, Адди права. И еще она писала: «Нет смысла просить прощения за ту боль, которую вам причиню. Если бы я чувствовала свою вину, я бы не сделала того, что делаю. Возможно, Руперт меня поймет, но, скорее всего, нет. Я всегда буду любить всех вас, даже если мы с вами больше никогда не увидимся». – Леди Трессильян подняла на меня глаза, полные слез. – Бедный мальчик… Бедный, милый Руперт… мы все так любили его.
– Он, наверное, очень тяжело воспринял известие о бегстве Изабеллы?
После побега я не видел Руперта Сент-Лу. Он уехал на следующий же день. Не знаю, куда он поехал и что делал… Спустя неделю он вернулся в свою часть, в Бирму.
Плача, леди Трессильян покачала головой:
– Он был с нами так добр, так мягок! Но он не хотел говорить о ней. Никто не хочет говорить о ней… – Она тяжело вздохнула. – А мне так хочется узнать, где они и что с ними. Поженятся ли они? Где будут жить?
У леди Трессильян был исключительно женский склад ума: прямой, практичный, занятый событиями повседневной жизни и бытовыми вопросами. Готов был поспорить, она уже рисовала перед своим внутренним взором неясную картину семейной жизни Изабеллы. Свадьба, домик, дети… Она легко простила ее. Она любила Изабеллу. То, что совершила ее любимица, было ужасно, постыдно, недостойно. Она опозорила семью. Но ее поступок был также романтичным, а леди Трессильян могла ценить подобные вещи.
Как я уже говорил, события двух последующих лет почти не отложились у меня в памяти. Были назначены дополнительные выборы, на которых победу при подавляющем большинстве голосов одержал мистер Уилбрэм. Даже не помню, кто был кандидатом от Консервативной партии, – какой-то сельский джентльмен с безупречной репутацией и, видимо, лишенный качеств, привлекающих массы. Без Джона Габриэля политика перестала быть для меня интересной.