Изабелла наконец остановилась и посмотрела на меня. Она как будто преподносила на блюде нечто, ей самой совершенно непонятное.
Словно эхо донеслось ко мне из прошлого… Дженнифер, которая, нахмурив прелестные бровки, мужественно взваливала на свои плечи вину за все, что сделали другие.
Тогда это мне казалось одной из милых черт Дженнифер. Однако теперь, когда Милли Барт проделывала то же самое, я понял, что подобное поведение может изрядно раздражать. «В сущности, — с иронией подумал я, — разница лишь в том, чья это черта — любимого человека или просто славной маленькой женщины».
— Ну что же, — задумчиво произнес я, — по-моему, она может так чувствовать. Вы согласны?
— Нет! — Ответ был, как всегда, однозначный.
— Почему? Объясните!
— Вы же знаете, что я не умею объяснять, — с упреком сказала Изабелла. Она помолчала, а когда заговорила опять, голос ее звучал неуверенно. — События происходят или не происходят. Я понимаю, что можно беспокоиться заранее…
Я видел, что даже такое утверждение для Изабеллы не было вполне приемлемым.
— …но продолжать беспокоиться потом… О! Это все равно, что во время прогулки в поле наступить на коровью лепешку. Я хочу сказать — какой смысл только об этом и говорить всю дорогу! Сожалеть, что это случилось; сокрушаться, что вы не пошли другой дорогой; что все произошло потому, что вы не смотрели под ноги и что с вами постоянно происходят подобные глупости. Но ведь коровья лепешка уже все равно на вашем ботинке — тут ничего не поделаешь! Незачем к тому же еще и думать о ней! Есть и все остальное: поля, небо, кусты, человек, с которым вы идете. Вам придется подумать о коровьей лепешке, когда вы вернетесь домой и займетесь своими ботинками.
«Постоянные самообвинения, — подумал я, — к тому же преувеличенные, — интересный предмет для размышлений. К примеру, Милли Барт все время позволяет себе чрезмерное самобичевание. Хотелось бы знать, почему одни люди подвержены этому в большей степени, чем другие. Тереза как-то дала мне понять, что те, кто, подобно мне, стараются подбодрить человека и утешить, на самом деле оказывают не такую уж большую услугу, как им кажется. Это, однако, объясняет, почему некоторым представителям рода человеческого доставляет удовольствие преувеличивать свою ответственность за происходящее».
— Я подумала, что вы смогли бы поговорить с Милли, — с надеждой повторила Изабелла.
— Предположим, ей нравится… гм… обвинять себя, — сказал я. — Почему бы ей этого не делать?
— Потому что, по-моему, это скверно для него. Для майора Гэбриэла Должно быть, страшно утомительно постоянно уверять кого-то, что все в порядке.
«Безусловно!» — подумал я и вспомнил, как невероятно утомительна была Дженнифер. Но у нее были прелестные иссиня-черные волосы, большие серые грустные глаза и забавный, совершенно восхитительный носик…
Как знать, может, Джону Гэбриэлу нравятся каштановые волосы Милли, добрые карие глаза, и он вовсе не прочь то и дело уверять ее, что все в порядке.
— У миссис Барт есть какие-нибудь планы? — спросил я.
— О да! Бабушка нашла ей место компаньонки в Сассексе[93], у людей, которых она хорошо знает. Работы немного и приличная плата. К тому же хорошее железнодорожное сообщение с Лондоном, так что Милли сможет встречаться со своими друзьями.
«Очевидно, Изабелла имеет в виду Джона Гэбриэла, — решил я. — Милли влюблена в него. Возможно, он тоже немного влюблен. Пожалуй, это вероятно».
— Я думаю, она могла бы развестись с мистером Бартом. Только развод стоит дорого. — Изабелла встала. — Мне пора. Вы поговорите с Милли?
Уже у самой двери Изабелла задержалась.
— Через неделю мы с Рупертом поженимся, — тихо сказала она. — Вы бы смогли быть в церкви? Если день будет хороший, скауты отвезут каталку.
— Вы хотите, чтобы я был в церкви?
— Да, очень.
— Значит, буду.
— Спасибо. Мы с Рупертом сможем пробыть неделю вместе, прежде чем он вернется в Бирму. Я не думаю, что война еще долго продлится. Как вы полагаете?
— Вы счастливы, Изабелла? — тихо спросил я.
Она кивнула.
— Даже страшно — когда то, о чем так долго мечтал, сбывается. Я все время думала о Руперте, но понемногу все как-то стало бледнеть…
Изабелла посмотрела на меня.
— До сих пор не верится… Это происходит на самом деле, но кажется ненастоящим. Как во сне. Я все еще чувствую, что могу проснуться! Получить все… Руперта… Сент-Лу… Исполнение всех желаний… О-о! Я не имела права так долго задерживаться! — Она вскочила. — Мне дали двадцать минут, чтобы я могла выпить чашку чаю.
Получилось, что все свое время Изабелла потратила на меня и осталась без чая.
После полудня пришла Милли Барт. Освободившись от макинтоша, капюшона и галош, она пригладила волосы, тщательно припудрила нос и села около меня. По-моему, она выглядела очень хорошенькой, и не симпатизировать ей было просто невозможно! (Да и зачем бы?)
— Надеюсь, вы не чувствуете себя покинутым? Вы уже свели свой ленч, и все в порядке?
— Да, конечно! — заверил я Милли. — Чуть позже мы с (Вами будем пить чай.
— Это очень хорошо, — сказала Милли и тут же озабоченно спросила: — Ох! Капитан Норрис, как вы думаете, он пройдет?
— Об этом говорить слишком рано.
— Мне хотелось бы знать, что вы думаете.
— По-моему, у него есть шанс. — Я старался как-то ее успокоить.
— Если бы не я, он прошел бы наверняка! Как я могла быть такой глупой и скверной! О капитан Норрис, я постоянно думаю об этом. И ужасно себя упрекаю.
«Ну вот, началось!» — подумал я.
— На вашем месте, Милли, я перестал бы об этом беспокоиться.
— Но как я могу?! — Большие карие глаза Милли широко раскрылись.
— С помощью силы воли и самоконтроля, — наставительно сказал я.
Лицо Милли приняло скептическое и слегка неодобрительное выражение…
— Я не могу, не должна относиться к этому легко. Ведь это моя вина.
— Дорогая моя, этим вы не поможете Гэбриэлу попасть в парламент.
— Не-ет… конечно, не помогут. Но, если пострадает его карьера, я себе никогда не прощу.
Это было так знакомо! Я прошел через все это с Дженнифер. Разница только в том, что сейчас я говорил хладнокровно, не испытывая романтического влечения. Большая разница! Милли Барт мне нравилась, но ее причитания в высшей степени раздражали.
— Ради Бога! — воскликнул я. — Незачем все так преувеличивать и накручивать! Хотя бы ради самого Гэбриэла.
— Но ведь он-то меня и беспокоит!
— Вам не кажется, что у него хватает забот и без ваших слез и сожалений?
— Но если он проиграет…
— Если он проиграет (чего пока еще не произошло) и если вы содействовали такому результату (чего невозможно знать наверняка — может быть, это вообще не соответствует действительности), бедняге, надо думать, хватит того разочарования, и вряд ли стоит дополнять его переживания женскими терзаниями. От этого будет еще хуже.
Милли хоть и пришла в замешательство, но продолжала упрямо повторять свое:
— Я только хочу загладить то, что сделала.
— Скорее всего вы не сможете этого сделать. Разве только вам удастся убедить Гэбриэла в том, что поражение на выборах для него большая удача, так как даст ему свободу для более интересных перспектив.
— О-о! — Милли испугалась. — Я не думаю, что смогу это сделать!
Я тоже так не думал. Это было бы под силу лишь находчивой и неразборчивой в средствах женщине. Да еще Терезе, если бы Гэбриэл ей нравился, она тоже могла бы справиться с этой задачей. Она, по-моему, всегда воспринимала жизнь как непрекращающуюся борьбу.
Для Милли Барт жизнь, безусловно, была чередой романтичных поражений. Но, быть может, Джону Гэбриэлу нравится подбирать трогательные обломки крушения и пытаться их склеить. Мне самому это когда-то нравилось.
— Вы его очень любите, не так ли? — спросил я.
Карие глаза Милли налились слезами.
— О да!.. Да! Он… Я никогда не встречала никого похожего на майора Гэбриэла.
И я тоже. Но меня, разумеется, это не трогало так, как Милли Барт.
— Я бы все для него сделала, капитан Норрис! Правда, все-все бы сделала!
— Если вы его так любите, — это само по себе уже много значит. Оставьте все как есть!
Кто это сказал: «Любите их и оставьте в покое». Какой-нибудь психолог, который давал совет матерям? Мудрость эта применима не только к детям. Однако в состоянии ли мы оставить кого-нибудь в покое? Возможно, лишь наших врагов, да и то с трудом.
Я оторвался от бесплодных размышлений и распорядился, чтобы подали чай.
За чашкой чаю я намеренно повел разговор о кинофильмах, которые смотрел в прошлом году. Милли любила ходить в кино.
Она ввела меня в курс последних киношедевров. Мы славно провели время. Я получил большое удовольствие, и мне было жаль, когда Милли ушла.
С отдаленных избирательных участков стали появляться «боевые отряды». Настроения варьировали от оптимизма до отчаяния. Только Роберт пришел домой бодрый и веселый: в заброшенном карьере он нашел поваленный бук, точно такой, какого жаждала его душа художника. К тому же он вкусно поел в пабе. Деревья и еда — две основные темы разговоров Роберта. Кстати сказать, не худшие!
Глава 22
На следующий день поздно вечером Тереза вошла в мою комнату и, устало отбросив прядь темных волос со лба, сказала:
— Он прошел!
— С каким преимуществом?
— Двести четырнадцать голосов.
Я присвистнул.
— Только-только!
— Да. Карслейк считает, что, не будь всей этой истории с Милли Барт, перевес был бы не меньше тысячи.
— Карслейк не понимает, о чем говорит.
— Невероятный успех левых по всей стране. Почти везде победили лейбористы. Победа консерваторов в Сент-Лу — одна из немногих.
— Гэбриэл был прав, — сказал я. — Ты помнишь, он это предсказывал.
— Да, помню. Поразительное предвидение!
— Ну что же, сегодня маленькая Милли Барт может наконец заснуть спокойно. Все-таки она не испортила все дело. Какое это для нее облегчение!