— И что вам ответил на это капитан Лахути?
— Как ни странно, ничего, — обескураженно пожал плечами Нассири. — Просто замолчал и задумался. Я, кстати, не думаю, Аматула, что Шахриар подозревает вас в чем-либо, — добавил он поспешно. — Просто служба у него такая — проводить по любому поводу расследование. К тому же он неравнодушен к вам, Аматула, я же вижу. Думаю даже, что влюблен в вас, и серьезно. А человек он неплохой, поверьте! Я даже уверен, что Лахути сделает всё возможное, чтобы отвести от вас все подозрения. Просто он вынужден докладывать обо всем, что происходит в миссии, своему руководству. Вот как и я вынужден был рассказать ему о вашем ожоге. Я и рад бы смолчать, ханум, — Нассири виновато потупился, — но у меня семья…
— Я понимаю вас, Сухраб, и ни в чем не виню, — дружески улыбнулась ему Джин. — Да, Шахриар выполняет приказы начальства, а у того тоже есть свои начальники. И все они подчиняются верховному рахбару Ирана. Так что Шахриар и его коллеги узнали бы о моем ожоге и без вашего участия, Сухраб. Я даже рада, что подробности моего заболевания изложили капитану Лахути именно вы, а не кто-то другой. Вы, по крайней мере, всегда были рядом со мной и, как честный человек, переиначить историю не могли. Однако сейчас важнее другое, — она снова перевела взгляд на красные розы на подоконнике. — Нам надо подумать, как спасти Али Агдаши и других больных в обход местной службы безопасности и тегеранской делегации. Ведь они, похоже, никаких мер для их спасения предпринимать не собираются… Кстати, Сухраб, — опять повернулась Джин к собеседнику, — американская актриса Сандра Буллок восстановила на свои деньги клинику в Новом Орлеане, и вы снова могли бы там работать.
— Вы предлагаете мне… переехать в США? — растерялся Нассири.
— Нет, не предлагаю. Не обладаю такими полномочиями, — развела Джин руками. — Только вы сами, посоветовавшись со своей совестью, должны решить, как вам поступить: продолжить борьбу за облученных пациентов или отойти в сторону и равнодушно наблюдать за их кончиной. А о возрожденной в Новом Орлеане клинике упомянула лишь для того, чтобы вы знали: если решитесь бороться за жизнь больных до конца, у вас всегда найдутся союзники. Здесь, к примеру, поддержит миссия Красного Креста, а в Штатах примут на работу в ту самую клинику, где вы когда-то уже работали. И тогда ваше прошлое, которое, как вы говорите, вам дорого, снова станет для вас реальностью. Как говорил великий американец Уильям Фолкнер: «Прошлое не мертво. Оно даже не прошлое».
Джин замолчала, исподволь наблюдая за реакцией Нассири. Но он тоже молчал, уставившись в какую-то точку перед собой.
— Ситуация далеко не безвыходная, Сухраб, — мягко нарушила Джин затянувшееся обоюдное молчание, — даже если, с подачи иранских правителей, вам так не кажется. Персию отнюдь не окружают страшные агрессоры, якобы ненавидящие всех персов поголовно и жаждущие их уничтожить, как это преподносится обществу местными СМИ. Мы открыты к сотрудничеству со всеми людьми доброй воли, со всеми, кто борется против смерти в любом её воплощении — хоть свинцовом, хоть полониевом, хоть видимом, хоть невидимом. И мы никогда не отступимся от борьбы с теми, кто будет угрожать этой смертью всему человечеству.
— А «мы» — это кто, Аматула? — опасливо поинтересовался Нассири.
— Я же сказала вам, что у меня много союзников, — уклончиво ответила Джин. — Ведь я нахожусь по ту сторону баррикад, где попавшего в беду человека никогда не бросят на произвол судьбы. Напротив, всегда протянут ему руку помощи. Вы слышали о русском агенте, погибшем в 2006 году в Лондоне от рук соотечественников, отравивших его полонием? — Нассири кивнул. — А ведь он верой и правдой служил своей родине целых двадцать пять лет, безукоризненно выполнял все её приказы! Английским гражданином и побыть-то толком не успел — отравили бывшие коллеги… И при этом английские врачи и ученые бились за его жизнь не покладая рук. Скажите, Сухраб, возможно ли подобное отношение к иностранному пациенту у вас в Иране? — Плечи Нассири разом поникли, он снова отвел взгляд. — То-то и оно… И успокойтесь, пожалуйста: произнося слово «мы», я подразумеваю всего лишь своих коллег, сотрудников миссии Красного Креста. Я очень хочу спасти Али Агдаши и уверена, что никто из них не отказал бы мне в помощи. Но, к сожалению, мы находимся сейчас в чужой и враждебно настроенной к нам стране, поэтому без вашего содействия, дорогой доктор, нам не обойтись. — Он вскинул на нее удивленные глаза, и она пояснила: — Если вы не обратитесь ко мне за помощью и не пригласите в госпиталь, сама я не смогу туда попасть. И тогда юноша, за жизнь которого мы с вами бились целый день, может погибнуть. А вместе с ним и его коллеги по несчастью, которые в случае нашего с вами врачебного вмешательства могли бы прожить потом еще лет сорок-пятьдесят, не меньше. Хотим мы того или нет, Сухраб, но рано или поздно Всевышний устраивает каждому из нас испытание: способны ли мы, оставшись один на один со Злом, не испугаться его и продолжать бороться за победу Добра? И каждый проходит эту проверку по-своему. Если кто-то бежит с поля боя, Всевышний, конечно же, прощает ему его слабость, но потом редко обращает на него внимание. Если же кто-то принимает бой, тогда Всевышний становится его другом навсегда и во всем ему помогает… — Устав от довольно эмоциональной для её всё еще слабого состояния тирады, Джин в изнеможении откинулась на подушки.
Нассири молчал, но Джин и без слов видела, что в душе его происходит сейчас нешуточная борьба. Страх и повиновение, за последние двадцать с лишним лет ставшие привычными, начинают отступать перед осознанием высшего жизненного долга. Джин тоже больше ничего не говорила. Она знала: бывают мгновения, когда лишнее слово может вызвать у слушателя обратный эффект. А ей этого совсем не хотелось. К тому же она понимала, что сказанного ею уже достаточно, чтобы доктор Нассири принял то или иное решение.
— Мне надо срочно вернуться в госпиталь, — поднял он наконец голову, его глаза лихорадочно блестели, — пора запускать в действие аппарат искусственной почки. Хотя, видит Аллах, я бы хотел остаться с вами подольше…
— Не терзайте себя, Сухраб, я всё прекрасно понимаю, — мягко остановила она его. — Сейчас главное для вас — выздоровление Али. И спасение тех, кого еще можно снасти.
— Я позвоню вам сразу по окончании сеанса гемодиализа, ханум, — пообещал Нассири, поднявшись. Неуклюже одернув защитный костюм и едва не зацепившись о ковер ботинком, направился к двери. На пороге оглянулся: — Постараюсь навестить вас вечером, Аматула. Я оставил Марьям указания насчет вашего лечения.
— Теперь я и сама смогу руководить ею, — слабо улыбнулась в ответ Джин.
Дверь за доктором тихо закрылась.
Поправив одной рукой подушки, Джин запрокинула голову к потолку и задумалась. То, что правительство Ирана будет молча и отстраненно наблюдать за гибелью отравленных полонием людей, Джин должна была предвидеть изначально. Да, она знала об отношении тоталитарных режимов к человеческой жизни по рассказам матери и из многочисленных печатных и электронных источников, однако как это обстоит на практике, представляла себе, оказывается, из рук вон плохо. Надеялась, например, что тегеранские светила приехали в Исфахан для спасения людей от лучевой болезни, а на деле, как выяснилось, они приехали лишь для оправдания бездействия властей волей всевидящего, всезнающего и всемогущего Аллаха. Так обычно поступают в отсталых африканских странах, где правят не просвещенные и избранные народом правители, а наследственные вожди, спекулирующие на страхе и повальной неграмотности подданных. Что бы ни случилось — мор, голод, эпидемия, — ответ у них всегда один: прогневали божество. И совет один: молитесь, просите прощения, и всё наладится.
В такую же темную, забитую страну уже почти тридцать лет пытаются превратить нынешние иранские правители некогда просвещенную Персию, родоначальницу одной из древнейших и богатейших на Востоке культур. Персию, славную своими архитекторами, врачами, воинами. От прежнего величия остались только воспоминания, но теперь и их стараются всеми силами искоренить, уничтожить. В условиях тотального контроля над культурой и средствами массовой информации людям можно внушить всё, что угодно. Например, что почти сорок человек умерли от банальной простуды: ноги, мол, промочили, выбежав во время землетрясения на улицу в тапочках. И никто эту ложь не опровергнет, никто не призовет лжецов к ответу. И власти, конечно же, не будут бетонировать могилы умерших, чтобы не привлекать к ним лишнего внимания. А продукты распада смертоносного полония, сгубившего когда-то и свою первооткрывательницу Марию Склодовскую-Кюри, и её дочь Ирэн, будут всасываться в почву, отравлять грунтовые воды и через них беспрепятственно проникать в соседние страны — в Ирак, Сирию, Израиль… И тамошние врачи будут теряться в догадках, отчего это вдруг люди стали часто умирать от болезни, похожей на лейкоз. И Запад ничего не узнает об иранских полониевых запасах…
Ну уж нет! Джин очень надеялась, что «Роза Исфахана» уже сегодня днем окажется в руках американцев. И тогда не только Запад, но и весь мир обо всем узнает! А Тегеран больше всего боится именно огласки. Боится, что о его планах и ядерных разработках миру станет известно раньше, чем он добьется в них успеха. Огласка ведь может вызвать не только еще большее ужесточение санкций со стороны ООН, что запросто приведет Иран к экономическому краху, но и предоставить повод для военного вторжения на его территорию другой, более мощной на сегодняшний день державы. А итогом войны станет окончательный крах тегеранского режима, как бы муллы ни бравировали своей хорошо обученной армией.
Итак, они боятся огласки, потому что боятся войны. Значит, заставить иранцев изменить свои планы можно только открытой угрозой их существованию. Ведь нигде в мире, ни в одной другой стране иранцев, по сути, не ждут, никому они со своими исламистскими поучениями не нужны. А напугать их можно сообщением, что западные страны уже располагают сведениями и неопровержимыми доказательствами налаженного производства полония в их стране. И что если Тегеран не позаботится о спасении своих граждан, пострадавших при взрыве секретной лаборатории, этим сведениям будет дан ход. Но кто сообщит им об этом? Сама Джин? Однако такой её шаг будет равноси