обычный семейный роман. На самом деле все было совсем не так. В старшей школе Рози три года была костюмером и художником по костюмам в их школьном театре, и хотя она не участвовала ни в одном спектакле, но шекспировского безумного кроля она узнала сразу. Смайли «заперла» Лира в конюшню, но безумие – оно всегда и везде безумие.
Этот колоритный персонаж до жути напоминал Рози Нормана. В тот день, когда Рози закончила книгу («Твоя лучшая запись, – сказала ей Рода, – и вообще одна из лучших, которые мне довелось прослушать»), она вернулась к себе и достала из шкафа картину. Картина так и лежала в шкафу с той кошмарной ночи, Норман… ну, скажем… исчез. И с той ночи Рози ни разу на нее не взглянула.
Но то, что она увидела сейчас, не особенно ее удивило. На картине снова был день. Холм был тот же самый, и храм внизу был тот же самый (или почти тот же самый; Рози показалось, что его искаженная перспектива как-то изменилась и стала нормальной), и женщины по-прежнему не было. Рози подумала, что Доркас отвела ее посмотреть на ребенка в последний раз… а потом Роза Марена ушла одна – куда-то туда, куда уходят такие, как она, когда чувствуют, что приближается час их смерти.
Она отнесла картину в подвал, к мусоросжигателю. По дороге она поймала себя на том, что держит холст за края, как держала и раньше – как будто боится, что руки провалятся в тот, другой мир, если она прикоснется к изображению. Она и вправду боялась чего-то такого.
Она помедлила около печи, решив еще раз – в последний раз – посмотреть на картину, которая как будто позвала ее с пыльной полки ломбарда, позвала беззвучным, но твердым голосом, который вполне мог быть голосом Розы Марены. И скорее всего так и было, подумала Рози. Она уже протянула руку к заслонке печи, но так и застыла с вытянутой рукой. Потому что заметила на картине одну деталь, которую пропустила раньше: два пятна в высокой траве на середине склона, чуть ближе к подножию холма. Она провела пальцем по контурам этих предметов, пытаясь понять, что это может быть. И через секунду она поняла. Маленькое розовое пятно – ее свитер. Черное пятно – куртка Билла. Черт с ним со свитером, это всего лишь дешевенькое барахло с распродажи, но куртку ей было жалко. Она знала, что с этой курткой у Билла было связано много приятных воспоминаний. И к тому же она любила возвращать людям их вещи.
Даже банковскую карточку мужа она использовала всего один раз.
Она еще раз посмотрела на картину и вздохнула. Незачем оставлять ее у себя; на днях она переезжает в другую квартиру, и ей не хотелось тащить за собой больше прошлого, чем это было необходимо. Она понимала, конечно, что некоторые воспоминания засядут у нее в голове, как осколки снарядов, но…
Помни о дереве, Рози. Голос явственно прозвучал у нее в голове, но теперь это был голос Анны – Анны, которая помогла ей, когда она так нуждалась в помощи, когда ей было больше не к кому обратиться… голос Анны, по которой она не пролила ни слезинки, как бы ей этого ни хотелось… хотя она выплакала море слез из-за милой Пэм с ее огромными голубыми глазами и вечным ожиданием какого-нибудь «интересного приключения». Даже сейчас ее губы скривились, и в носу предательски защипало.
– Прости меня, Анна, – сказала она.
Не надо, опять этот голос, сухой, деловитый и чуточку высокомерный. Ты за меня не отвечаешь, и за Нормана ты не отвечаешь, и ты ни в чем не виновата. Ты Рози Макклендон, а не тифозная Мэри из «Санта-Барбары», и ты должна это помнить, когда волна мелодрамы пытается накрыть тебя с головой. И еще ты должна помнить…
– Нет, я никому ничего не должна, – сказала она и решительно сложила холст пополам, как будто закрыла книгу. Старое дерево, из которого был сделан подрамник, хрустнуло. А само полотно не порвалось даже, а как будто взорвалось, разлетившись на узкие полосы, так что изображение потеряло всякий смысл. Даже краски вдруг потускнели. – Я никому ничего не должна. Если я не хочу, я не буду. А я не хочу.
Тот, кто забыл свое прошлое…
– К чертовой матери прошлое! – разъярилась Рози.
Я отплачу, отозвался голос. Он шептал, уговаривал, соблазнял, предупреждал.
– Я тебя не слышу, – сказала Рози. Она открыла печь, и оттуда пахнуло теплом и запахом гари. – Я тебя не слышу, я вообще не слушаю, игра окончена.
Она швырнула картину в печь – как будто отправив письмо в полыхающий ад, – а потом приподнялась на цыпочки и проводила ее глазами, чтобы убедиться, что картина попала в огонь.
Эпилог. Женщина-лиса
В октябре Билл снова везет ее на пикник на озеро. На этот раз они едут на машине. Прекрасный осенний день, но для поездки на мотоцикле немного прохладно. Они уже на месте, все готово для пикника, вокруг – багряная листва деревьев, и он задает ей вопрос, которого она ждала. Потому что знала, что он будет спрашивать.
– Да, – сказала она. – Как только придет свидетельство о разводе.
Он обнимает ее, привлекает к себе и целует, а она закрывает глаза и обнимает его за шею, и в голове у нее звучит голос Розы Марены: Теперь мы в расчете… и пока ты помнишь о дереве, все остальное уже не важно.
Но о каком дереве?
Древе Жизни?
Древе Смерти?
Древе Познания Добра и Зла?
Рози вздрагивает и еще крепче обнимает своего будущего супруга, и когда он прикладывает руку к ее левой груди, он замирает и изумленно слушает, как ее сердце колотится в бешеном ритме у него под рукой.
Какое дерево?
Они не стали венчаться в церкви, а просто пошли – расписались в мэрии ровно посередине между Днем благодарения и Рождеством, как только Рози наконец получила развод со своим первым мужем, без вести пропавшим Норманом Дэниэльсом. В первую ночь со своим вторым мужем Рози Стейнер просыпается от криков Билла.
– Мне нельзя на нее смотреть! – кричит он во сне. – Ей все равно, кого убивать! Ей все равно, кого убивать! Ради Бога, пожалуйста, сделайте так, чтобы он НЕ КРИЧАЛ! – Потом его голос становится тише. – Что у тебя во рту? Что это за нитки?!
Они в нью-йоркском отеле, остановились здесь по пути в Сэнт-Томас, где собираются провести двухнедельный медовый месяц, и хотя маленький голубой сверточек остался дома, все в той же сумочке, которую Рози привезла из Египта, – какой-то инстинкт – может быть, женская интуиция, называйте это как угодно, – подсказал ей захватить с собой крохотную керамическую бутылочку. И бутылочка пригодилась уже два раза. После таких вот ночных кошмаров. А на следующее утро, пока Билл брился в ванной, она выливает последнюю каплю ему в кофе.
Этого должно хватить, думает она, выкидывая бутылочку в унитаз и сливая воду. И даже если не хватит, то все равно должно.
Медовый месяц получается просто волшебным: много солнца, много хорошего секса и никаких кошмаров, ни у него, ни у нее.
В январе – в день, когда ветер приносит метель и снег засыпает город, – домашний тест на беременность подтверждает догадку Рози. То, что она уже знает и так. У них с Биллом будет ребенок. И еще она знает одну очень важную вещь, которую не определишь по тесту: это будет девочка.
Кэролайн все-таки будет.
Теперь мы в расчете, думает она, стоя у окна их новой квартиры и глядя на снег. И голос у нее в голове, который произносит эти слова, – это не ее голос. И снег за окном напоминает туман, который клубился в Брайант-парке той ночью, когда они с Биллом пришли к ней домой, где их поджидал Норман.
Да, да, да, думает она. Теперь эта мысль навевает едва ли не скуку. Эта мысль возвращается снова и снова, как дурацкая, навязчивая мелодия, накрепко засевшая в голове. Равновесие сохранится, пока я помню о дереве, правильно?
Нет, отвечает ей сумасшедшая женщина с такой убийственной ясностью, что Рози резко оборачивается назад, уверенная, что Роза Марена стоит у нее за спиной. Ее сердце колотится так, что его бешеные удары отдаются в голову и стучат в висках. Но нет. В комнате никого нет. Хотя голос еще звучит. Нет… пока ты держишь себя в руках. Пока ты владеешь собой. Но все это сводится к одному, согласна?
– Пошла вон, – говорит она пустой комнате, и ее голос дрожит. – Отстань от меня. Навсегда.
Ее маленькая дочка весит восемь фунтов и девять унций. И хотя в свидетельстве о рождении она записана как Памела Гертруда, Кэролайн есть и будет ее тайным и настоящим именем. Сначала Рози возражает против «Гертруды». Она говорит, что такое двойное имя в сочетании с их фамилией – это уже и не имя, а какой-то литературный каламбур. Она еще худо-бедно согласна на Памелу Анну.
– Нет, только не это, – говорит Билл. – Звучит как название десерта в дешевой калифорнийской забегаловке.
– Но…
– И не волнуйся ты так за Памелу Гертруду[41]. Во-первых, она никогда никому не скажет, даже своей самой лучшей подруге, что ее второе имя – Герт. В этом можешь не сомневаться. А во-вторых, писательница, которую ты имеешь в виду, сказала о розе, что это роза в розе. Так что имя мы выбрали правильно. Хотя бы даже по этой причине.
На том они и порешили.
Незадолго до того, как Пэмми исполнилось два годика, ее родители решили купить квартиру в пригороде. К тому времени они уже могут себе позволить такую покупку: дела на работе идут успешно. Они начинают с изучения многочисленных рекламных проспектов, выбирают около дюжины вариантов. Потом их становится шесть, потом – четыре, потом остается два. И вот тогда начинаются споры. Рози нравится один дом, Билл предпочитает другой. Мнения расходятся. Обсуждение перерастает в упертое противостояние, поскольку оба уверены в своей правоте, и постепенно противостояние превращается в ссору – явление неприятное, но не такое уж редкое. Даже самые идеальные браки не застрахованы от таких вот размолвок… или даже скандалов.