В конце концов Рози уходит на кухню готовить ужин. Запекает в духовке курицу, ставит воду для кукурузы, которую купила в палатке на загородном шоссе. Чуть позже, когда Рози чистит картошку, Билл тоже выходит на кухню. До этого он мрачно сидел в гостиной, разглядывая фотографии двух домов, которые вызвали эту размолвку… хотя на самом деле он прокручивал в голове их спор.
Она слышит, как он вошел, но не оборачивается к нему, как обычно. И даже когда он наклоняется и целует ее в шею, она делает вид, что его здесь нет.
– Прости, что я накричал на тебя из-за этого дома, – тихо говорит он. – Я все еще думаю, что тот в Виндзоре лучше, но мне действительно очень жаль, что я на тебя наорал.
Он ждет, что скажет жена. Но Рози упорно молчит. Не дождавшись ответа, он поворачивается и огорченно выходит, решая, что она все еще злится. Но она вовсе не злится и даже не сердится. Она просто в ярости. Черная ярость, почти убийственная… и ее молчание – совсем не ребяческое «я с тобой не играю» и все такое… это скорее отчаянная попытка
(помни о дереве)
удержаться и не вылить ему на голову кастрюлю с кипятком. У нее в голове стоит яркий образ, тошнотворный и вместе с тем очень заманчивый – как Билл с криком отскакивает назад и его кожа приобретает цвет, который она иногда еще видит в снах. Билл раздирает ногтями свое лицо, на котором уже вздуваются первые дымящиеся волдыри.
Ее левая рука на самом деле потянулась к ручке кастрюли; и в ту ночь, лежа без сна, Рози опять и опять повторяет про себя два слова: Я отплачу.
Потом она несколько дней то и дело подолгу, с какой-то странной одержимостью рассматривает свои руки или смотрится в зеркало… но все-таки чаще глядит на руки, потому что все начинается с них.
Что начинается? Что?! Она понятия не имеет… но понимает, что сразу узнает
(дерево),
когда увидит.
Она находит один симпатичный бейсбольный клуб в западной части города и начинает регулярно туда ходить. Большинство клиентов – мужчины средних лет, которые пытаются держать себя в форме, или мальчишки-студенты, которым охота почувствовать себя Кеном Гриффи-младшим или Большим Хертом, причем всего-то за пять баксов. Иногда подружки студентов тоже берутся за биту, минут на пять… но чаще всего они просто стоят и смотрят. По-настоящему тренируются только несколько женщин, которым слегка за тридцать. Хотя «несколько женщин» – это сильное преувеличение. На самом деле там нет ни одной, кроме этой упорной барышни с короткими каштановыми волосами и бледным серьезным лицом. Поначалу ребята прикалываются, и отпускают дурацкие шуточки, и пихают друг друга в бок, и вертят головами, всячески стараясь изобразить из себя крутых парней, но она не обращает на них внимания, она словно и не замечает их смеха и их пристальных оценивающих взглядов… а они и вправду пялятся на нее. Ее тело уже обрело свою прежнюю стройность после рождения ребенка, и фигура у нее очень даже неплохая. Неплохая?! Да блин (говорят они), это просто потрясная телка. Супер-пупер и все дела.
А потом они перестают насмехаться. Потому что женщина в майке и свободных серых штанах после первых неуклюжих попыток отбить подачу (пару раз ей даже заехало резиновыми мячами из подающего автомата), начала попадать по мячу. А потом – попадать просто классно.
– А у нее хорошо получается, – замечает один из них, после того как Рози, взмокшая и раскрасневшаяся, отбивает три подачи подряд, зафигачив мячи по всей длине тренировочного коридора. Каждый раз, когда она бьет по мячу, она издает высокий пронзительный вопль, как Моника Селеш при подаче навылет. Она бьет по мячу с таким зверским остервенением, как будто резиновый мячик – ее заклятый враг.
– Интересно, кто первым сломается: она или эта машина, – говорит второй, когда подающий автомат в центре коридора выстреливает мячом, летящим со скоростью восемьдесят миль в час. Рози издает свой истошный вопль, склоняет голову набок чуть ли не до самого плеча и напрягает ноги. Мяч почти с той же скоростью отлетает назад, ударяется в сетку в двухстах футах дальше по коридору и падает на пол, где уже скопилось немало отбитых мячей.
– Да так, ничего особенного, – усмехается третий. – Чуть выше ниже среднего. – Он достает сигарету, сует ее в рот и чиркает спичкой. – Ей еще работать и рабо…
На этот раз Рози кричит уже по-настоящему – ее вопль похож на крик хищной птицы, завидевшей добычу, – и мяч летит низко над полом сплошной белой черточкой. Он ударяется в сетку… и пробивает ее насквозь. Дырка в сетке похожа на отверстие от пули, выпущенной в упор.
Парень с сигаретой застывает с отвисшей челюстью. Сгоревшая спичка обжигает пальцы.
– Так что ты там говорил? – тихо спрашивает первый парень.
Примерно через месяц, вскоре после того, как тренировочный центр закрыли на лето, Рода Симонс неожиданно прерывает чтение Рози – они сейчас записывают новую книгу Глории Нэйлор – и предлагает на сегодня закончить. Рози возражает: еще слишком рано. Рода не спорит, но говорит, что голос Рози теряет свою выразительность. Она говорит, что ему надо дать отдохнуть. До завтра.
– Да, но я бы хотела закончить сегодня, – говорит Рози. – Осталось всего двадцать страниц. Ро, я хочу дочитать эту чертову вещь.
– Все, что ты начитаешь сейчас, завтра придется записывать заново, – говорит Рода тоном, не терпящим возражений. – Я не знаю, сколько ты вчера вечером просидела с Памеласитой, но на сегодня работа закончена.
Рози встает и выходит, так хлопнув дверью, что она чуть не слетает с петель. Она направляется прямиком к режиссерскому пульту и хватает испуганную Роду Симонс за воротник ее чертовой блузки от Нормы Камали и прикладывает ее мордой о пульт. Какой-то переключатель протыкает ее римский нос, как шампур барбекю. Кровь хлещет фонтаном, стекает по застекленной перегородке противными струйками цвета розы марены.
– Рози, не надо! – кричит Керт Гамильтон. – Господи Боже, что ты делаешь?
Рози впивается ногтями в горло Роды и раздирает его. Подставляет лицо под струи горячей крови. Ей хочется искупаться в крови, как в купели крещения новой жизни – своей новой личности, против которой она так долго и глупо сопротивлялась. И ей вовсе не обязательно отвечать Керту; она и так знает, что делает. Она пытается отплатить – вот что. И спаси Бог того, кто окажется в списке ее должников… Спаси его Бог…
– Рози? – Голос Роды в динамике интеркома возвращает ее к реальности из мира кошмарных, но все же таких притягательных грез. – С тобой все в порядке?
Держи себя в руках, маленькая Рози.
Держи себя в руках и помни о дереве.
Она опускает глаза и видит, что карандаш, который был у нее в руках, сломан на две половинки. Пару секунд она смотрит на сломанный карандаш, глубоко дыша и стараясь унять бешеное сердцебиение. Наконец она чувствует, что теперь может говорить нормально, и произносит:
– Да, со мной все в порядке. Но ты права, я вчера поздно легла и не выспалась. Так что давай на сегодня закончим.
– Вот и умница, – говорит Рода, но женщина по другую сторону стекла – женщина, которая снимает наушники с микрофоном едва заметно трясущимися руками, – думает про себя: Нет. Не умница. Злюка. Ужасная злюка.
Я отплачу, шепчет голос в глубинах сознания. Рано или поздно, маленькая Рози, но я обязательно отплачу. Я отплачу, хочешь ты этого или нет.
Она боится, что ей не уснуть в эту ночь. Но она засыпает сразу после полуночи, и ей даже снятся сны. Ей снится дерево – то самое дерево, – и проснувшись на утро, она говорит себе: Неудивительно, что я не могла ничего понять. Вовсе не удивительно. Все это время я думала не о том.
Она лежит на спине рядом с Биллом, глядя в потолок и размышляя о своем сне. Там, во сне, она слышала крики чаек над озером и еще – голос Билла. С ними будет все в порядке, если они не заразятся, говорил Билл. Если они не заразятся и будут помнить о дереве.
Теперь она знает, что надо сделать.
На следующий день она звонит Роде и говорит, что сегодня ее не будет. Говорит, она себя плохо чувствует. Похоже на грипп. Потом она садится в машину и едет на озеро. На переднем сиденье лежит ее старая сумка, привезенная из Египта. На этот раз она едет одна. Сейчас не сезон, и поэтому в Шортленде никого нет. Рози здесь совершенно одна. Она снимает туфли, ставит их под стол для пикников, спускается к озеру и идет вдоль кромки воды, набегающей на песчаный берег – как в тот день, когда Билл привез ее сюда в первый раз. Она боится, что не сумеет найти тропинку наверх, но ее опасения напрасны. Пока она поднимается по заросшей травой тропинке, оставляя следы босых ног на песке, она размышляет, а сколько их было, снов, – снов, которых она не запомнила, но которые в конечном итоге и привели ее сюда, – с тех пор, как у нее начались эти приступы ярости? Вопрос интересный. Но он так и останется без ответа. Впрочем, это уже не важно.
Тропа выводит ее на поляну, в центре поляны лежит поваленное дерево – то, которое она наконец вспомнила. Она хорошо помнит все, что случилось с ней в мире картины, и теперь она видит, причем безо всякого удивления, что это дерево на поляне – совершенно такое же, как и то, которое преграждало тропинку в мертвом саду.
Под переплетением его корней виднеется лисья нора, но она пуста. Но Рози все равно идет туда и опускается на колени – все равно ноги дрожат и не держат. Она открывает свою старую сумку и высыпает остатки своей старой жизни на землю, усыпанную палой листвой. Среди смятых счетов из прачечной и просроченных рецептов, под листком со списком покупок со словами
СВИНЫЕ ОТБИВНЫЕ
вверху – подчеркнутыми жирной чертой, большими буквами и с восклицательным знаком (из еды Норман больше всего любил свиные отбивные) – лежит маленький сверток из голубой ткани в розовато-пурпурных разводах.