Почти всю комнату занимал огромный письменный стол, заваленный бумагами. За столом сидела женщина, может быть, чуточку полноватая, но зато очень красивая. Ее короткие седые волосы были уложены в аккуратную прическу. С этой прической она была очень похожа на Мод – героиню популярного комедийного телесериала – в исполнении Беатрис Артур. Строгое сочетание белой блузки и черного джемпера еще больше подчеркивало сходство. Рози робко приблизилась к столу. Она почти не сомневалась, что теперь, когда ее накормили и дали немного поспать, ей вежливо скажут, что пора и честь знать. Про себя Рози решила, что, если это случится, она не будет ни спорить, ни умолять: в конце концов это их дом, и спасибо уже за то, что ее накормили – целых два раза. Тем более ей все равно не придется спать на полу на автовокзале. Пока еще не придется. Оставшихся денег должно хватить на две-три ночи в каком-нибудь недорогом отеле или мотеле. Все могло быть и хуже. Гораздо хуже.
Она понимала, что это правильно, но решительные манеры женщины за столом и прямой острый взгляд ее голубых глаз – наверное, за долгие годы эти глаза повидали не одну сотню таких вот Рози, которые приходили сюда, в этот маленький кабинет, – все же немного ее пугали.
– Садитесь, пожалуйста, – пригласила Анна.
Рози уселась на единственный в комнате стул, не считая того, на котором сидела сама хозяйка кабинета (ей пришлось снять с сиденья ворох бумаг и положить их на пол, потому что ближайшая полка была забита до отказа). Анна представилась первой и спросила у Рози, как ее имя.
– На самом деле, наверное, Рози Дэниэльс, – сказала она. – Но я решила вернуть себе девичью фамилию, Макклендон. Наверное, это не по закону, но я не хочу называться фамилией мужа. Он меня бил, и поэтому я от него ушла. – Ей показалось, что ее слова звучат как-то неубедительно. Анна может подумать, что она сбежала от мужа после первого же раза, когда он ее поколотил. Она невольно притронулась рукой к носу, который все еще побаливал на переносице. – Мы с ним прожили достаточно долго, но я только теперь набралась решимости, чтобы уйти.
– Долго – это сколько?
– Четырнадцать лет. – Рози вдруг поняла, что больше не может смотреть в глаза Анне Стивенсон. Она опустила взгляд и уставилась на свои руки, сцепленные в замок на коленях. Она так сильно сжимала пальцы, что их костяшки побелели.
Сейчас она спросит, почему я терпела так долго, подумала она. Она не скажет, что во мне, может быть, было что-то такое болезненно-извращенное и мне нравилось, что муж меня бил. Она не скажет, но про себя подумает.
Но Анна спросила совсем о другом. Она спросила, давно ли Рози ушла из дома.
Рози задумалась. Это был непростой вопрос. И дело было не только в том, что она переехала в другой часовой пояс. Поездка в автобусе и непривычный многочасовой дневной сон сбили ее чувство времени.
– Примерно тридцать шесть часов назад, – сказала она, подумав. – Плюс-минус час-полтора.
– Ага, – заключила Анна Стивенсон. Рози все ждала, что сейчас Анна достанет какие-то бланки, которые либо протянет ей и попросит заполнить, либо начнет заполнять сама. Но та просто сидела и спокойно смотрела на Рози через огромный стол, заваленный бумагами. И это очень нервировало. – А теперь расскажите мне, как это было. Расскажите все.
Рози сделала глубокий вдох, собралась с мыслями и рассказала про каплю крови на простыне. Ей совсем не хотелось, чтобы Анна подумала, будто она такая ленивая – или просто придурочная, – что сбежала от мужа, с которым прожила четырнадцать лет, только потому, что ей не хотелось перестилать постель. Однако она опасалась, что Анна именно так и подумает. Рози не знала, как описать те сложные противоречивые чувства, которые охватили ее при виде крошечного пятнышка крови на простыне, и она не нашла в себе сил признаться, что среди этих чувств самым сильным была злобная ярость – новое и незнакомое ощущение, которое в то же время казалось родным и настоящим, как старый друг. Но она все-таки рассказала Анне о том, как она раскачивалась в кресле: так сильно, что даже боялась сломать винни-пухское кресло.
– Это я так называю мое кресло-качалку, – пояснила она и покраснела так густо, что щеки буквально горели огнем, только что не дымились. – Я понимаю, что это глупо…
Анна Стивенсон взмахнула рукой, прерывая Рози на полуслове:
– Расскажите о том, что вы делали после того, как решили уйти.
Рози рассказала о том, как она взяла кредитную карточку. Рассказала о нехорошем предчувствии – почти что уверенности, – что у Нормана сработает его обостренная интуиция и он либо позвонит, либо приедет домой. Она не нашла в себе сил рассказать этой строгой красивой женщине о том, что ей было так страшно, что она едва не обмочилась и ей пришлось забежать к кому-то на задний двор, но зато она рассказала о том, что сняла деньги с карточки, и даже назвала сумму. Она объяснила, почему приехала именно в этот город: потому что решила, что он расположен достаточно далеко, и потому что до отправления автобуса оставалось совсем мало времени. Она говорила сбивчиво, урывками. То и дело умолкала, чтобы собраться с мыслями, обдумать, о чем рассказывать дальше, и как-то справиться с изумлением. Ведь ей до сих пор с трудом верилось в то, что она все-таки сделала то, что сделала. В конце она рассказала о том, как заблудилась сегодня утром, и показала Анне визитную карточку Питера Словика. Анна мельком взглянула на карточку и протянула ее обратно.
– Вы хорошо его знаете, мистера Словика? – спросила Рози.
Анна улыбнулась, но Рози показалось, что в этой улыбке был и оттенок горечи.
– Да. Он мой друг. Старый друг. И очень хороший друг. И еще он друг таких женщин, как вы.
– В общем, я вас нашла, – заключила Рози. – Я не знаю, что будет дальше, но хоть что-то я сделала.
Анна Стивенсон опять улыбнулась:
– Да, и сделали немало.
Рози все-таки набралась смелости – за последние тридцать шесть часов она только и делала, что набиралась смелости, и все душевные силы были уже на исходе, – и спросила, можно ли будет остаться на ночь у «Дочерей и сестер». Только на одну ночь.
– Если вам нужно, то можете оставаться и дольше, – сказала Анна. – Наше учреждение – это вообще-то приют… частное заведение, что-то вроде гостиницы для женщин, которым нужно прийти в себя и собраться с силами. Вы можете здесь оставаться хоть восемь недель, а если понадобится, то и дольше. У нас, в «Дочерях и сестрах», нет никаких жестких правил по поводу сроков. Мы вообще стараемся избегать жестких правил. – Было заметно, что Анна гордится своим учреждением (и скорее всего неосознанно), и Рози вдруг вспомнилась фраза, которую она выучила тысячу лет назад, еще в школе, на уроке французского: L’etat, c’est moi. Государство – это я. И только потом до нее дошло, что ей сейчас сказали.
– Восемь… восемь…
Она почему-то подумала про того бледного парня, который сидел у входа в портсайдский автовокзал и держал на коленях табличку «БЕЗДОМНЫЙ, БОЛЬНОЙ СПИДОМ». Интересно, а что бы он чувствовал, если бы кто-то из прохожих взял и бросил ему в коробку стодолларовую бумажку?! Рози вдруг поняла, что она это знает. Потому что она сейчас чувствовала то же самое.
– Простите, вы сказали, восемь недель?
Она почти не сомневалась, что сейчас Анна ей скажет: Вымойте уши, девушка. Дней, я сказала. Восемь дней. Неужели вы думаете, нам больше делать нечего, как держать тут таких, как вы, восемь недель?! Иногда головой надо думать.
Но Анна кивнула: да.
– Хотя очень немногие женщины остаются у нас так надолго. И мы этим гордимся. Вам надо будет заплатить за комнату и еду. Хотя нам бы хотелось думать, что наши цены вполне приемлемые. – Она опять улыбнулась с оттенком законной гордости. – Только должна сразу вас предупредить, что условия у нас не самые замечательные. Почти весь второй этаж переоборудован под общую спальню. Там тридцать кроватей… вернее даже, раскладушек… и так получилось, что одна из них освободилась буквально на днях. Поэтому, собственно, мы и можем вас принять. Сегодня вы спали в комнате нашей штатной сотрудницы, которая здесь живет. Штат у нас небольшой: всего три консультанта.
– А разве не надо получить разрешение? – прошептала Рози. – Ну там… обсудить мою кандидатуру на каком-то совете или комитете?
– Я и есть комитет, – отозвалась Анна. Уже потом Рози подумала, что эта женщина, должно быть, давно уже не замечает, что ее голос звучит не то чтобы заносчиво, но слегка самодовольно. – «Дочерей и сестер» основали мои родители, а они были людьми состоятельными. Это частное предприятие, которым я управляю как доверительный собственник. Я сама выбираю, кого приглашать остаться, а кого не приглашать… хотя при этом я всегда стараюсь учитывать мнение всех женщин, которые в данный момент живут в «Дочерях и сестрах». Для меня их мнение очень важно. Я бы даже сказала, что оно для меня имеет решающее значение. Вы им понравились.
– Это же хорошо, правда? – несмело спросила Рози.
– Конечно. – Анна принялась перебирать бумаги у себя на столе и наконец нашла, что искала, за компьютером-ноутбуком, который стоял у нее слева. Она протянула Рози лист бумаги – фирменный бланк с отпечатанным текстом и шапкой, набранной синими буквами: «Дочери и сестры». – Вот. Прочитайте внимательно и распишитесь. Если вкратце, то там написано, что вы согласны платить шестнадцать долларов в сутки за комнату и еду и что при необходимости оплату можно отсрочить. На самом деле это даже не официальный, юридически правомочный договор. Просто обещание. Было бы хорошо, если бы вы заплатили половину вперед, пусть даже и по частям. То есть, пока вы тут живете, вы можете постепенно выплачивать долг, когда у вас будут деньги.
– Я могу заплатить, – сказала Рози. – У меня еще есть кое-какие деньги. Даже не знаю, как мне вас благодарить, миссис Стивенсон.
– Миссис – это для деловых партнеров, а для вас я просто Анна, – с улыбкой проговорила Анна, наблюдая за тем, как Рози расписывается на бланке. – И благодарить никого не надо. Ни меня, ни Питера Словика. Вас сюда привело само Провидение. Провидение с большой буквы, как в романах Чарлза Диккенса. Я действительно в это верю. Слишком много я повидала женщин, которые приходили к нам сломленными и подавленными, а уходили исцеленными и уверенными в себе. Питер – один из немногих людей в этом городе, кто направляет ко мне таких женщин, как вы. Но сила, которая приве