Не заводись, сказал он себе. Не заводись. Просто делай, что надо делать. А сейчас тебе надо стать Рози. Ходить, как Рози, говорить, как Рози, думать, как Рози.
Он медленно пошел через зал, сжимая в руке бумажник (как Рози, наверное, сжимала сумку) и с опаской поглядывая на толпу людей, которые проходили мимо. Кто-то тащил за собой чемодан на колесиках, кто-то нес на плече коробку, перевязанную бечевкой. Парочки шли обнявшись: парни обнимали своих подруг за плечи, девушки обнимали парней за талию. Какой-то мужчина бросился к женщине с маленьким мальчиком, которые приехали на том же автобусе, что и Норман. Мужчина поцеловал женщину, а потом подхватил мальчика на руки и подбросил его высоко в воздух. Малыш вскрикнул в испуге, но испуганный крик тут же сменился восторженным воплем.
Мне страшно. Здесь все чужое, все новое. Здесь все по-другому. Мне страшно, твердил себе Норман. Куда мне идти? Что делать? Я просто не знаю. Я уже ничего не знаю.
Он медленно шел через огромный зал по покрытому кафельной плиткой полу, прислушиваясь к слабому эху своих шагов. Он старался смотреть на все глазами Розы, чувствовать все ее кожей. Быстрый взгляд в сторону заторможенных ребятишек с осоловелыми глазами (кто-то из них просто сонный, все-таки в три часа ночи детям положено спать, а кто-то явно наширялся по самое не хочу) в закутке игровых автоматов. Она на миг замирает на месте и растерянно озирается по сторонам. Взгляд упирается в телефон-автомат. Но кому ей звонить? У нее нет ни друзей, ни семьи. Вообще никого – даже впавшей в маразм старой тетки на каком-нибудь ранчо в Техасе или в горах Теннесси. Она смотрит на двери на улицу и, может быть, на секунду задумывается о том, чтобы выйти, найти себе комнату на ночь в каком-нибудь недорогом отеле и отгородиться закрытой дверью от этого страшного, равнодушного и опасного мира – ей должно хватить денег на номер в отеле, спасибо его кредитке, – и что же… выходит она или нет?
Норман остановился у подножия эскалатора и нахмурился. Нет, вопрос надо ставить иначе: Я выхожу или нет?
Нет, решил он, подумав, не выхожу. Во-первых, это напрасная трата денег: заезжать в мотель в половине четвертого утра, когда уже в полдень придется оттуда вываливаться. Лучше я здесь посижу. Часа два-три я выдержу, постараюсь выдержать. И потом, мне, наверное, не стоит шляться по городу в такой час. Это опасно. Город чужой, а до рассвета еще два часа как минимум. Я же смотрю криминальную хронику по телевизору, я читаю романы про полицейских, я сама замужем за полицейским. Я знаю, что может случиться с женщиной, которая ходит одна по улицам в темноте. Так что я лучше дождусь, когда будет светло.
Вот только чем мне пока заняться? Как убить время?
В животе у него заурчало, так что ответ пришел сам собой.
Да, надо чего-нибудь съесть. Последняя остановка была в шесть вечера, и с тех пор я вообще ничего не ела. Проголодалась ужасно.
Рядом с кассами был небольшой кафетерий. Норман пошел туда, переступая через спящих на полу бомжей и подавляя в себе желание пнуть ногой по башке пару-тройку этих завшивевших образин. В последнее время его все чаще и чаще тянуло на подобные подвиги, и ему приходилось сдерживать себя изо всех сил. Он ненавидел бездомных бродяг – это дерьмо собачье на двух ногах. Он ненавидел их виноватый скулеж и неумелые попытки разыгрывать из себя сумасшедших. Когда к нему подвалил один из таких ублюдков, пребывающий явно в полукоматозном состоянии, и спросил, нет ли у господина хорошего лишней мелочи, Норман едва сдержался, чтобы не размазать ублюдка по стенке. Вместо этого он опустил глаза и тихонько проговорил: «Оставьте меня в покое, пожалуйста», – потому что она сказала бы именно это и именно так: тихо и опустив глаза.
Он уже протянул руку, чтобы взять со стойки самообслуживания яичницу с беконом, но потом вспомнил, что Роза такого не ест, разве что он ее заставит. (А он иногда заставлял – и вовсе не потому, что ему было так важно, что именно она ест. Ему было важно другое: она не должна забывать, кто в доме хозяин.) Он заказал себе миску рисовых хлопьев, чашку мерзкого кофе и половинку заскорузлого грейпфрута, который, судя по виду, приплыл в Америку на «Мейфлауэре»[12]. Перекусив, он сразу почувствовал себя лучше. Сил заметно прибавилось, а спать расхотелось. Покончив с едой, он машинально потянулся за пачкой сигарет в нагрудном кармане, но тут же отдернул руку. Рози не курит, значит, ее не потянет на сигаретку после еды. Норман подумал об этом минуту-другую, и отчаянное желание курить прошло. Как и должно было быть.
Когда Норман вышел из кафетерия и встал у дверей, поправляя рубашку, вылезшую из джинсов, ему на глаза попалась огромная вывеска над одним из киосков: синий с белым спасательный круг, по верхней синей полоске которого шла надпись: ПОМОЩЬ В ДОРОГЕ.
И тут его озарило.
Может быть, мне обратиться туда? Ведь там же написано: «Помощь в дороге». Может быть, мне действительно там помогут?
Конечно, мне нужно туда обратиться. Куда же еще?!
Он направился к киоску, но не стал обращаться туда сразу же. Сначала он прошел мимо, потом вернулся и прошел чуть дальше в другую сторону, хорошенько присматриваясь к человеку, который сидел внутри. Это был худосочный еврейчик лет примерно пятидесяти. Безобидный, как кролик Тампер, приятель мультяшного Бэмби. Мужчина читал газету (Норман увидел, что это «Правда») и время от времени поднимал голову и оглядывал зал невыразительным скучающим взглядом. Если бы Норман по-прежнему играл в Розу, кролик Тампер наверняка бы его заметил, но Норман снова стал Норманом, инспектором уголовной полиции на оперативном задании, а это значит, что он слился с толпой и совершенно не выделялся из общей массы. Он расхаживал взад и вперед, огибая киоск по широкой дуге (главное, не стоять на месте; если ты хочешь не выделяться в толпе на вокзале, надо все время перемещаться, а не стоять столбом), так, чтобы не попадать в поле зрения Тампера, но при этом слышать все, что говорят у киоска.
Примерно в четверть пятого к киоску «Помощь в дороге» подошла женщина, вся в слезах. Она сказала Тамперу, что приехала из Нью-Йорка и что кто-то украл у нее кошелек из сумки, пока она спала. Она еще долго размазывала сопли, извела целую пачку тамперовских салфеток «Клинекс», и в конце концов добрый Тампер нашел ей отель, где можно было остановиться на пару ночей без предварительной оплаты, пока ее муж не пришлет ей денег.
Будь я твоим мужем, дамочка, я бы привез деньги лично, подумал Норман, продолжая расхаживать взад и вперед и не сводя глаз с киоска. А заодно дал бы тебе небольшого пинка под зад, чтобы ты впредь не была такой дурой.
В разговоре со служащим из отеля Тампер назвался Питером Словиком. Норману этого было вполне достаточно. Когда еврейчик положил трубку и снова заговорил с женщиной, объясняя ей, как проехать в отель, Норман покинул свой «наблюдательный пост» и вернулся к телефонам-автоматам, где обнаружились целых две телефонные книги, которые не были слямзены, сожжены или разорваны на куски. Он мог бы добыть всю необходимую информацию и попозже, просто позвонив к себе в управление, но ему не хотелось «светиться». С учетом того, как все могло обернуться с этим еврейчиком, лучше вообще никому не звонить, чтобы потом его не смогли вычислить. Как оказалось, в этом и не было необходимости. В телефонной книге значились всего три Словика и один Словикк. И лишь одного из них звали Питером.
Норман запомнил адрес Тамперштейна, вышел из здания автовокзала и направился на стоянку такси. Водитель первого в очереди такси был белым – редкое и приятное исключение, – и Норман спросил у него, есть ли тут в городе приличный недорогой отель, где принимают наличные и где по ночам по тебе не гуляют орды тараканов. Таксист на секунду задумался и кивнул.
– «Уайтстоун». Приличный, дешевый. Наличные принимают, лишних вопросов не задают.
Норман открыл заднюю дверцу и уселся в такси.
– Ну так давай, вперед.
В понедельник утром Рози приехала в студию звукозаписи. Внизу ее встретила роскошная красавица с ярко-рыжими волосами и ногами, как у профессиональной манекенщицы. Она проводила Рози в студию С, где ее уже ждал Робби Леффертс. Он был очень любезен и мил, как и в тот день на углу у ломбарда, когда он уговорил Рози прочитать ему вслух отрывок из книжки. Рода Симонс, женщина лет сорока, которая будет ее режиссером, тоже встретила Рози приветливо и радушно, но… подумать только, режиссер! Рози было так странно, что у нее теперь есть режиссер – у нее, Рози Макклендон, которая никогда не участвовала ни в одном школьном спектакле и даже ни разу не пробовала поучаствовать. Звукорежиссер Кертис Гамильтон тоже был мил и любезен, хотя поначалу он был слишком занят со своими приборами и в ответ на приветствие Рози только рассеянно пожал ей руку. До того как «поднять паруса» (по образному выражению Робби), Рози выпила кофе вместе с Робби и Родой Симонс, причем, несмотря на волнение и нервозность, ей удалось не опрокинуть чашку и не пролить кофе на стол. Но когда пришло время занять место перед микрофоном в маленькой тесной кабинке, отгороженной от остальной студии звуконепроницаемым стеклом, Рози вдруг охватил такой страх, что она едва не уронила пачку отксеренных листов, которые Рода в шутку называла «партитурой». Точно так же она себя чувствовала и тогда, когда ей навстречу по Вестморленд-стрит вырулила красная машина и ей показалось, что это «сентра» Нормана.
Рози видела, что все смотрят на нее с той стороны стекла – теперь даже этот серьезный юноша, Кертис Гамильтон, оторвался от своего пульта и смотрел на нее. Их лица казались какими-то не такими, искаженными и как будто подернутыми мелкой рябью, словно она смотрела на них сквозь воду.