…
В тот вечер Рози вернулась домой – к себе в квартирку на втором этаже дома 897 на Трентон-стрит – в четверть восьмого. Ей было жарко (в этом году лето в городе наступило рано). Она ужасно устала, но в то же время была очень довольна и счастлива. По дороге домой Рози зашла в магазин и купила себе на ужин всякой бакалеи. Сверху в пакете с покупками лежала пачка желтых листовок с объявлением о пикнике с концертом, который «Дочери и сестры» устраивали в городском парке. После студии Рози сразу поехала в «Дочери», чтобы рассказать Анне и всем остальным о том, как прошел ее первый день на работе (ей не терпелось поделиться с кем-нибудь своей радостью), а когда она уже собиралась домой, Робин Сент-Джеймс дала ей пачку листовок и попросила распространить их среди владельцев маленьких магазинчиков, расположенных по соседству. Рози очень старалась не показать, как ей страшно. Ей было страшно, что у нее вообще есть соседи, не говоря уж о том, чтобы ходить по магазинам и распространять там листовки. Но она все же взяла листовки и пообещала Робин сделать все, что будет в ее силах.
– Ты меня прямо спасаешь, – сказала Робин. В этом году она отвечала за продажу билетов на праздник и даже и не скрывала, что билеты расходятся очень плохо. – И если тебя будут расспрашивать, что да как, Рози, ты им скажи, что здесь у нас не приют для трудных подростков, сбежавших из дома, и что мы не какие-то лесбиянки. А то нас считают вообще неизвестно кем. Поэтому и билеты идут так туго. Сделаешь?
– Ну конечно, – сказала Рози, хотя знала, что она ни за что так не сделает. У нее в голове не укладывалось, как можно вот так вот запросто подойти к незнакомому человеку, скажем к владельцу магазина на твоей улице, и прочесть ему лекцию о том, что собой представляют «Дочери и сестры» и что они собой не представляют.
Но зато я могу сказать, что они очень хорошие женщины, подумала Рози. Она включила вентилятор и пошла на кухню, чтобы сложить покупки в холодильник. И тут ей в голову пришла хорошая мысль.
– Нет, – произнесла она вслух. – Я скажу, что они настоящие леди.
Да, это была очень правильная мысль. Мужчины – и особенно мужчины, которым за сорок, – почему-то не любят слово «женщины», воспринимают его с опаской. А вот слово «леди» они воспринимают гораздо лучше. На взгляд Рози, это было ужасно глупо. Мужчина, который весь напрягается при слове «женщины», выглядит по-идиотски (а еще глупее выглядят женщины, которые начинают по этому поводу психовать и выяснять смысловые тонкости). Но теперь, когда она задумалась на эту тему, она вдруг вспомнила, как Норман называл проституток, которых он иногда забирал в участок при облавах. Разумеется, он никогда не называл их леди (это слово он употреблял только по отношению к женам своих сослуживцев, например так: «у Билла Джессапа замечательная жена, настоящая леди»), но он не называл их и женщинами. Он называл их девчонками. Девчонки сделали то, девчонки сделали это. Только теперь Рози вдруг поняла, как она ненавидела это мерзкое слово. Девчонки. Действительно, тошнотворное слово, уничижительное, издевательское.
Забудь про него, Рози. Его здесь нет. Нет и не будет.
Как обычно, эта простая мысль сразу же пробудила у нее в душе радость, к которой примешивалось изумление и чувство пронзительной благодарности. Ей не раз говорили – и особенно на сеансах психотерапии в «Дочерях и сестрах», – что со временем эта блаженная эйфория пройдет, но Рози не верила. В это действительно было трудно поверить. Теперь у нее своя жизнь. Она спаслась от чудовища. Она свободна.
Рози закрыла холодильник, повернулась и оглядела комнату. Обстановка была очень скудной: минимум мебели и полное отсутствие украшений – за исключением картины у окна. Но все равно, глядя на эту полупустую комнату, Рози хотелось прыгать от радости. Здесь ей нравилось все: эти красивые кремовые обои, которые Норман Дэниэльс ни разу не видел, это удобное кресло, из которого Норман Дэниэльс никогда не вытаскивал ее за волосы, потому что она «слишком умничала», этот маленький телевизор, который Норман Дэниэльс никогда не смотрел, презрительно усмехаясь на новости или смеясь тупым шуткам из стареньких комедийных программ типа «Вся наша семейка» или «Хорошее настроение». И самое главное, здесь, в этом доме, не было ни одного угла, где бы Рози сидела, давясь слезами и напоминая себе, что если ее затошнит, то нельзя, чтобы ее стошнило на пол – только в передник или в подол. Потому что здесь не было Нормана Дэниэльса. Не было и не будет.
– Теперь я сама по себе, – пробормотала Рози, а потом… обняла себя за плечи от избытка радости.
Она прошла через комнату и встала перед картиной. Впечатление было такое, что яркий пурпурный хитон белокурой женщины на холме буквально переливается на свету. И это действительно была женщина. Не настоящая леди, и уж тем более не девчонка. Она стояла на вершине холма и бесстрашно смотрела вперед, на разрушенный храм и статуи поверженных богов…
Богов? Почему богов? Ведь там только один бог… или нет?
Да, теперь Рози увидела, что там было две статуи. Один каменный бог лежал на спине у упавшей колонны и угрюмо смотрел прямо в темное грозовое небо. А рядом был и второй, который лежал чуть подальше справа и смотрел куда-то вбок сквозь высокую траву. Трава закрывала его почти полностью, так что были видны только белый мраморный лоб, один слепой глаз и мочка одного уха. Раньше Рози его не замечала, ну так и что с того? Наверняка на картине есть еще много вещей, которых она пока не заметила, и ей еще не раз откроется здесь что-то новое – как на этих картинках-загадках типа «Найди хомяка», на которых полно всяких мелких деталей, специально запрятанных посреди нагромождения сложных рисунков и незаметных на первый взгляд…
…только все это бред. Картина вовсе не отличается сложностью композиции. На самом деле она была очень простой.
– Вот именно, – прошептала Рози. – Была простой.
Она вдруг поймала себя на том, что думает про картину, о которой рассказывала Синтия… про ту, что висела в их доме при церкви. «Де Сото смотрит на запад». Синтия говорила, что она часами просиживала перед этой картиной, словно перед телевизором, и наблюдала за тем, как течет река.
– Притворялась, как будто река течет, – сказала Рози и открыла окно, чтобы вдохнуть свежего воздуха и проветрить комнату. В комнату сразу ворвались звуки. Голоса малышей, которые резвились на детской площадке в парке, и голоса ребят постарше, которые играли в бейсбол. – Она притворялась. Дети любят себе фантазировать. Я тоже так делала, когда была маленькой.
Она подперла окно деревянной палочкой, чтобы оно не закрылось – если его чем-нибудь не подпереть, оно почему-то захлопывалось, – и опять посмотрела на картину. И ей показалось… это была просто бредовая мысль, и тем не менее. Рози была почти уверена, что узор складок пурпурного одеяния женщины с картины переменился. Складки лежали не так, как раньше. Они легли по-другому, потому что женщина в тоге… или хитоне, или как там это называется… цвета роза марена слегка изменила позу.
– По-моему, у тебя крыша едет, – прошептала Рози. Сердце бешено колотилось в груди. – Если так дальше пойдет, то тебе надо сдаваться в дурдом. Понимаешь?
Рози прекрасно все понимала. Но тем не менее она подошла почти вплотную к картине и присмотрелась внимательнее. Она простояла так, чуть ли не упираясь носом в картину и пристально глядя на женщину на холме, почти полминуты. Она задержала дыхание, чтобы пар не затуманил стекло, которое закрывало картину. Наконец она отступила и с шумом выдохнула воздух. Это было как вздох облегчения. Рисунок складок хитона не изменился. В этом Рози была уверена. (То есть почти уверена.) Просто она устала, вот ей и привиделось невесть что. У нее был долгий и трудный день – замечательный день, если честно, но все равно очень нервный.
– Но я его все-таки пережила, – сказала она, обращаясь к женщине в хитоне цвета роза марена. Причем ей вовсе не показалось странным, что она разговаривает с женщиной с картины. Теперь ей это казалось вполне нормальным. Может быть, это было чудачество, ну так и что с того? Кому от этого плохо? Кто об этом вообще узнает? А Рози почему-то казалось, что женщина с картины действительно ее слушает. Может быть, потому что она стояла спиной.
Рози подошла к окну и выглянула на улицу, опершись ладонями о подоконник. На спортивной площадке на той стороне улицы мальчишки играли в бейсбол, носились туда-сюда, заливаясь смехом. Внизу, прямо под окнами, притормозила машина. Было время, когда один только вид машины, притормаживающей у подъезда, вселял в Рози панический ужас. Ей сразу же представлялся кулак Нормана, который стремительно приближался к ее лицу. Слова Верная служба обществу у него на кольце становятся все больше и больше и вот уже заслоняют собой весь мир… Но это время прошло. Слава Богу.
– Вообще-то мне кажется, что я не просто пережила этот день, – продолжала Рози, обращаясь к женщине на картине. – Сегодня я кое-чего добилась. Я хорошо поработала. То есть действительно хорошо. Робби сказал, что он в этом и не сомневался. Но самое главное, я убедила Роду. По-моему, я ей не очень понравилась поначалу. Ну, ты понимаешь… ведь это Робби меня привел, вот она и относилась ко мне как к человеку с улицы.
Рози оторвалась от окна и опять повернулась к картине – в точности так, как она повернулась бы к лучшей подруге, ища сочувствия и поддержки. Но женщина на картине по-прежнему смотрела на разрушенный храм у подножия холма, так что Рози не видела ее лица и не могла судить о том, как ее молчаливая собеседница отнеслась к ее мыслям вслух.
– Ты же знаешь, какими стервозными иногда мы, девчонки, бываем, – сказала Рози и рассмеялась. – Но мне кажется, что я все-таки убедила ее, что могу хорошо работать. Правда, мы записали всего пятьдесят страниц, но под конец я читала гораздо лучше. И потом, эти старые книжки, они обычно не очень длинные. Думаю, в среду мы все закончим. И знаешь, что самое замечательное? Мне платят почти сто двадцать долларов в день… не в