Черт возьми, что я вообще здесь делаю? – Он задался этим вопросом уже не в первый раз. Все это очень напоминает сцену из какой-нибудь старой дурацкой трагикомедии, совершенно убогой. Из тех, которые не «вытянет» даже талантище Тома Хэнкса.
Может быть, так все и было. Но это уже ничего не меняло. Женщина, которая заходила к ним в лавку на прошлой неделе, прочно застряла у Билла в памяти. И по прошествии дней ее образ не то что не потускнел, а вовсе даже наоборот. Билл не знал, что и думать. Но две вещи он знал абсолютно точно: никогда в жизни он не приносил цветы незнакомой женщине и в последний раз так нервничал перед свиданием, когда ему было шестнадцать лет.
Он уже слышал ее шаги с той стороны двери и вдруг заметил, что одна маргаритка вот-вот вывалится из букета. Он торопливо поправил цветок, а потом дверь распахнулась, и Билл увидел ту самую женщину, которая обменяла свое кольцо с фальшивым бриллиантом на плохую картину. Сейчас у нее были бешеные глаза, глаза человека, который готов убивать. Она держала руку над головой, а в руке была тяжелая жестяная банка с фруктовым компотом, кажется. Она замерла на месте, как будто ее раздирало два противоречивых желания: опустить банку на голову человеку, который стоял в дверях, или все-таки остановиться и сообразить, что это не тот человек, которого она ожидала увидеть. Уже потом Билл подумал, что это был, может быть, самый волнующий момент в его жизни.
Они стояли и молча смотрели друг на друга через порог маленькой квартирки Розы на втором этаже в доме номер 897 по Трентон-стрит: мужчина с букетом весенних цветов, купленных в лавке на Хитченс-авеню в двух домах от ломбарда, и женщина – с тяжелой банкой компота, поднятой над головой. Время как будто застыло, и хотя на самом деле прошло две-три секунды, не больше, Биллу показалось, что прошла целая вечность. Потому что за это время он успел понять одну вещь, которая и раздражала его, и пугала, и вызывала тревогу, и будила восторг, и была просто чудесной. Теперь, когда он увидел ее, эту женщину, он понял, что все осталось по-прежнему. Ничего не изменилось, хотя где-то в глубине души он, наверное, ждал, что, увидев ее, он успокоится и перестанет думать о ней день и ночь. Она была далеко не красавицей – во всяком случае, не того типа, который считается общепризнанным эталоном женской красоты. Но для него она была очень красивой, очень. Он смотрел на ее губы и на ее подбородок, и у него почему-то сладостно замирало сердце. В ее голубовато-серых глазах было что-то кошачье, и он весь обмирал, глядя в эти глаза. У него было такое чувство, как будто давление резко подскочило, а щеки обдало жаром. Он прекрасно понимал, что все это значит, и ему это очень не нравилось, хотя он уже знал, что ему никуда не деться от этих чувств.
Он протянул ей цветы, улыбаясь с робкой надеждой, но в то же время с опаской поглядывая на банку, занесенную для удара.
– Может быть, мир? – сказал он.
Предложение пойти поужинать последовало так неожиданно, что Роза – которая еще не совсем пришла в себя после того, как осознала, что это не Норман, – растерялась и от растерянности согласилась. Она готова была расплакаться от облегчения, и это тоже сыграло свою роль. И только потом, когда Рози уже уселась в машину к Биллу, из небытия всплыла миссис Сама Рассудительность, которая уже давно себя не проявляла, и завела свою песню: ты с ума сошла, милая, что ты делаешь – едешь куда-то с практически незнакомым мужчиной (который к тому же гораздо тебя моложе). Что ты делаешь?! Вопрос был исполнен неподдельного ужаса, но Рози знала, что это только прикрытие. На самом деле она боялась другого – того, о чем не решалась спросить даже миссис Сама Рассудительность.
А если Норман тебя с ним увидит? Вот что пугало ее по-настоящему. Что, если Норман увидит, как она ужинает в компании другого мужчины? Молодого и интересного, кстати. Даже, наверное, красивого. А то, что Норман сейчас находился совсем в другом городе в восьмистах милях к востоку отсюда, как-то не было принято во внимание миссис Сама Рассудительность, которая вдруг растеряла свою рассудительность и превратилась в испуганную и смущенную девочку.
Но дело было не только в Нормане. За всю свою взрослую жизнь Рози ни разу не оставалась наедине с мужчиной, кроме собственного мужа, и сейчас она не на шутку разволновалась. Все ее чувства были в смятении. Поужинать с ним? Да, замечательно. Просто чудесно. В горле стоял комок. Живот крутило, как барабан стиральной машины.
Если бы Билл был одет не так скромно и демократично – он был в светлых вылинявших джинсах и в рубашке из «рогожки» – и если бы он пусть даже одним скептическим взглядом выказал неодобрение ее собственному непритязательному наряду из юбки и свитера, она бы точно сказала «нет», и если бы он повез ее в ресторан, дорогой и неприступный с виду (именно неприступный – почему-то именно это слово застряло у нее в мозгу), она бы вряд ли нашла в себе силы выйти из его «бьюика». Но ресторан оказался вполне симпатичным, а вовсе не угрожающе шикарным. Это было приятное место со старомодными вентиляторами под потолком и деревянными столиками, застеленными клетчатыми красно-белыми скатертями. Название ресторанчика тоже очень понравилось Рози: «Просто и вкусно». Судя по вывеске в окне, здесь подавали «Настоящий бифштекс по-канзасски». Все официанты были мужчинами – достаточно пожилыми, в строгих черных ботинках и в длинных передниках, завязанных на поясе и под мышками и похожих на белые платья с высокой талией. Люди за столиками ничем не отличались от Рози и Билла… ну, скажем, хотя бы от Билла: представители среднего класса, со средним достатком, в простой демократичной одежде. Рози здесь очень понравилось. Это было приятное место, открытое и дружелюбное – такое место, где тебе хорошо и легко.
Может быть, вступил внутренний голос. И все же они не такие, как ты, эти люди. И если ты думаешь, что похожа на них, то могу тебя огорчить. Посмотри на них. Они уверены в себе, они спокойны и счастливы. И, самое главное, они здесь свои. А ты среди них чужая и всегда будешь чужой. Вспомни все эти годы с Норманом, все эти разы, когда ты сидела в углу и думала только о том, что если тебя будет рвать от боли, то нельзя, чтобы вырвало на пол… Ты просто забыла о том, как общаться с людьми, какими они должны быть, о чем они говорят, чем живут… а может быть, ты никогда и не знала об этом, начнем с того. И лучше тебе не пытаться стать такой, как они. Лучше об этом и не мечтать, потому что тебя ждет большое разочарование. Ничего у тебя не получится.
Неужели действительно ничего не получится? Ей было страшно об этом думать, потому что сейчас, в эту минуту, она была счастлива – счастлива, что Билл Стейнер нашел ее, и принес ей цветы, и пригласил поужинать. Она не задумывалась о том, что для нее значит этот человек и что она чувствует по отношению к нему, но ей было очень приятно, что он пригласил ее на свидание… это было так необычно и так чудесно. Она себя чувствовала молодой и привлекательной. И ей это нравилось.
Давай-давай, наслаждайся счастливым мгновением, прозвучал у нее в сознании голос Нормана, когда они с Биллом вошли в ресторанчик. Причем прозвучал так явственно, как будто Норман стоял с ней рядом и шепнул эти слова ей на ухо. Наслаждайся, пока есть возможность, потому что потом он тебя уведет в темный угол, и там он с тобой поговорит. Очень серьезно поговорит. Хотя, может быть, он и не станет с тобой разговаривать. Может, он просто затащит тебя в ближайший закоулок и там размажет по стенке.
Нет, сказала она себе. И неожиданно ей показалось, что яркий свет в ресторане стал каким-то уж слишком ярким. Все ее чувства вдруг обострились. Она слышала все, что происходит вокруг, – все, даже шум вентиляторов под потолком. Нет, это ложь. Он хороший и славный. А это ложь!
Ответ, однозначный и неумолимый, пришел тут же. Евангелие от Нормана: Нет хороших и славных людей, моя милая… сколько раз мне тебе повторять? В глубине души мы все подонки. Ты, я и все остальные.
– Роза? – встревожился Билл. – С тобой все в порядке? А то ты какая-то бледная.
Нет, с ней было не все в порядке. Она знала, что голос, который звучал у нее в голове, говорил ей неправду: это опять проявлялась ее «забитая» сторона, отравленная ядом Нормана. Но то, что ты знаешь, и то, что ты чувствуешь, – это две разные вещи. Сейчас она была просто не в силах сидеть посреди этих людей, вдыхать запахи их мыла, их одеколонов и шампуней и слушать обрывки их беззаботных бесед. Она не смогла бы общаться с официантом, который станет выспрашивать, что она будет заказывать из меню, где наверняка есть блюда, названные на каком-то непонятном иностранном языке. И самое главное, она не смогла бы нормально беседовать с Биллом Стейнером – что-то ему говорить, отвечать на его вопросы и все время думать о том, что ей хочется протянуть руку и погладить его по волосам.
Она уже собралась сказать, что ей плохо, что у нее очень болит живот, что ей лучше поехать домой, а в ресторан они могут сходить как-нибудь в другой раз. Но потом – как и утром, в студии звукозаписи, – она стала думать про женщину с картины, про женщину в хитоне цвета розы марена, которая стоит на вершине холма с поднятой вверх рукой, и ее обнаженное плечо мягко отсвечивает в странном размытом свете этого места под хмурым грозовым небом. Она стоит там и ничего не боится, стоит над руинами древнего храма, где, наверное, водятся привидения. И как только Рози представила себе ее светлую косу, тяжелый золотой браслет и полоску кожи на обнаженной левой груди, чуть приоткрывшейся под поднятой рукой, как ей сразу же стало легче, резь в животе прошла и волнение улеглось.
Я это выдержу, сказала она себе. Не знаю, смогу ли я что-то съесть, но мне должно хватить смелости посидеть с ним немного в хорошо освещенном зале, среди людей. Чего я боюсь? Что он меня изнасилует? Бред какой-то. Мне кажется, он не из тех людей, которые будут насиловать женщину. Это только Норман во всем видит плохое… Норман, который считает, что если у чернокожего человека есть портативное радио, то он непременно его украл у кого-то из белых.