.
Рози разделась и пошла в душ, а когда она встала над маленькой раковиной в своей крошечной ванной, чтобы почистить зубы на ночь, она и думать забыла про Розу Марену, женщину на холме. Она забыла про Нормана, про Анну и Пэм, про концерт «Индиго герлс» в субботу вечером. Она думала про сегодняшний ужин с Биллом Стейнером и пыталась восстановить в памяти каждую реплику их разговора, каждую секунду их общения.
Рози лежала в постели и уже засыпала, слушая сквозь полусон, как снаружи, в парке, стрекочут сверчки.
Она вдруг поймала себя на том, что вспоминает – но без боли и горечи, словно откуда-то издалека, – тот злополучный восемьдесят пятый год и свою дочь Кэролайн. «Благодаря» Норману никакой Кэролайн не стало. И ему было на это плевать. Пусть даже он тогда и согласился с робким предложением Рози, что Кэролайн – очень красивое имя для девочки. Для него это был просто зародыш – головастик, который сдох раньше, чем успел превратиться в лягушку. И если этот головастик был женского пола, как утверждала его жена от какой-то своей женской придури, ну так и что с того? Восемьсот миллионов китайцев кладут на это с прибором, как он частенько любил говорить.
Восемьдесят пятый – кошмарный год. Просто ужасный. Прожитый словно в аду. Она потеряла
(Кэролайн)
ребенка. Нормана едва не погнали с работы (и едва не привлекли к уголовной ответственности, как поняла Рози, хотя он ничего об этом не говорил), она попала в больницу со сломанным ребром, которое едва не проткнуло ей легкое, и – в довершение ко всем радостям – ее изнасиловали рукояткой теннисной ракетки. Именно в этот год у нее с головой стало твориться что-то не то. Она была и осталась рассудочной и здравомыслящей женщиной, но временами на нее «находило» и она становилась настолько рассеянной, что даже не замечала, что просиживает в своем винни-пухском кресле не пять минут, как ей кажется, а почти полчаса или что иногда она по семь-восемь раз на дню принимает душ, пока Нормана нет дома. Она просто забывала о том, что уже была в душе.
Наверное, она забеременела в январе, потому что именно в январе ее начало подташнивать по утрам, а в феврале у нее не было месячных. А то дело, которое обернулось для Нормана строгим выговором с занесением в личное дело – от которого ему уже не «отмыться» до самой пенсии, – случилось в марте.
Как его звали? – вспоминала Рози, пребывая в том расслабленном состоянии между бодрствованием и сном, когда ты уже засыпаешь, но еще осознаешь, что не спишь. Как его звали, этого человека, с которого все началось?
Она никак не могла вспомнить его имя. Она помнила только, что он был чернокожим… мразь черножопая, как выражался Норман. А потом она все-таки вспомнила.
– Бендер, – прошептала она в темноту, наполненную тихим стрекотом сверчков. – Ричи Бендер. Вот как его звали.
Восемьдесят пятый. Год, прожитый словно в аду. Жизнь, прожитая словно в аду. Но теперь у нее новая жизнь. Эта жизнь. Эта комната. Эта постель. И стрекот сверчков за окном.
Рози закрыла глаза и начала засыпать.
Буквально в трех милях от теперешнего дома Рози Норман лежал у себя в кровати в гостиничном номере на девятом этаже. Он уже засыпал, мягко соскальзывая в темноту и прислушиваясь к монотонному гулу автомобилей на Лейкфронт-авеню. Зубы и челюсти до сих пор побаливали, но боль, заглушенная аспирином и виски, теперь стала слабой и несущественной.
Засыпая, он тоже думал про Ричи Бендера. Как будто, сами того не зная, Норман и Рози обменялись мимолетным телепатическим поцелуем.
– Ричи, – прошептал он в темноту и положил руку поверх закрытых глаз. – Ричи Бендер, дерьмо ты собачье. Мудила.
Это была суббота. Да, точно. Первая суббота марта восемьдесят пятого. Девять лет назад, ни мало ни много. Примерно в одиннадцать утра этот обдолбанный черномазый зашел в магазин «Почти задаром», что на углу Шестидесятой и Саранака, прямо с порога пустил пару пуль в голову кассира, обчистил кассу и спокойненько вышел на улицу. Когда Норман с напарником допрашивали служащего из пункта приема стеклопосуды по соседству с ограбленным магазином, к ним подошел еще один черножопый в свитере с эмблемой «Баффало биллс».
– Я знаю этого ниггера, – сказал он.
– Какого ниггера, приятель? – не понял Норман.
– Который обчистил «Почти задаром», – сказал негритос. – Я как раз тут стоял, у почтового ящика, когда он оттуда вываливал. Ричи Бендер его зовут. Он плохой ниггер. Продает порошок, белую дрянь, прямо у себя в номере. Там, в мотеле. – Он указал куда-то на восток, в сторону железнодорожного вокзала.
– Что за мотель? – спросил Харли Биссингтон, напарник Нормана в тот злополучный день.
– «Привокзальный», – сказал негритос.
– А в каком номере он живет, вы, наверное, не знаете? – спросил Харли. – Или же ваши познания, мой темнокожий друг, простираются так далеко, что вы можете сообщить нам и номер комнаты, где проживает означенный негодяй?
Харли почти всегда изъяснялся подобным образом. Иногда Нормана это прикалывало. Но чаще ему хотелось схватить напарника за его узенький вязаный галстук и удавить прямо на месте.
Конечно, их темнокожий друг это знал. Ему ли не знать. Наверняка он сам там бывает по два-три раза в неделю – а то и по пять-шесть раз, если с бабками все в порядке, – и прикупает себе кокаинчику для курения у нехорошего ниггера Ричи Бендера. Их темнокожий друг и все его темнокожие дружки, подсевшие на белую радость. Может быть, их темнокожий друг крупно поссорился с Ричи Бендером и решил сдать его с потрохами, но Норману с Харли было на это плевать. Сейчас Нормана с Харли волновало только одно: узнать, где обретается этот ублюдок, быстренько взять его за задницу, препроводить за решетку и закрыть дело еще до обеда.
Черномазый мудила в свитере «Баффало биллс» не сумел вспомнить номер комнаты Бендера, но зато рассказал, как ее найти. Первый этаж, основное крыло, как раз между автоматом с напитками и автоматом с газетами.
Норман и Харли вломились в мотель «Привокзальный» – то еще злачное место – и постучали в дверь номера между автоматом с напитками и автоматом с печатной продукцией. Дверь им открыла шлюховатого вида девица, вполне сексапильная мулатка, в ярко-красном вызывающем платье, из-под которого были видны и трусы, и лифчик. Она была явно под кайфом, и полицейские сразу приметили на телевизоре три пустых пузыречка, явно из-под кристаллического кокаина. Когда Норман спросил у нее, где Ричи Бендер, девочка совершила большую ошибку. Она рассмеялась ему в лицо.
– Не знаю такого и знать не хочу, – заявила она. – Давайте, ребята, валите отсюда. Сюда белые мальчики не ходят.
До этих пор все показания сходятся, но потом в протоколах допросов начинаются незначительные расхождения. Норман с Харли утверждали, что мисс Венди Ярроу (которую той весной и летом Норман дома на кухне поминал исключительно с матюгами и называл шлюхой поганой) достала из сумочки пилочку для ногтей и дважды пырнула ею Нормана Дэниэльса. Да, у него было два длинных и неглубоких пореза на лбу и на правой кисти с тыльной стороны ладони, но мисс Ярроу заявила, что руку Норман порезал сам, а лоб ему порезал его напарник. Они это сделали после того, как впихнули ее в комнату № 12 мотеля «Привокзальный», сломали ей нос и четыре пальца на руке, раздробили девять костей на левой стопе (она утверждала, что они по очереди наступали ей на ногу), вырвали у нее не один клок волос и зверски избили ее кулаками в живот. А потом тот, который пониже ростом, ее изнасиловал, заявила она въедливым дядечкам из отдела внутренних расследований. Широкоплечий тоже пытался ее оседлать, но поначалу у него не стоял. Он укусил ее несколько раз за лицо и за грудь, и у него все-таки встал, «только он все спустил мне на ногу, не успев даже толком засунуть. Потом он опять начал меня избивать. Все твердил, что нам надо серьезно поговорить. Только он мало чего говорил. В основном кулаками работал».
И вот теперь, лежа в постели у себя в номере в отеле «Уайтстоун», на простынях, которые когда-то – совсем недавно – держала в руках его жена, Норман ворочался с боку на бок, пытаясь не думать об этом проклятом восемьдесят пятом годе. Но не думать не получалось. И неудивительно. Если он вспоминал об этом дурацком годе, то от воспоминаний было уже не отделаться. Как от назойливого идиота-соседа, который тебя просто бесит, но от которого никуда не деться.
Мы совершили ошибку, подумал Норман. Мы поверили этому черномазому сукину сыну в свитере «Баффало биллс».
Да, это была ошибка. Большая ошибка. И еще они поверили в то, что девица, которая с виду вполне тянула на подружку Ричи Бендера, и была его подружкой, и раз она находилась в той комнате, стало быть, это была комната Ричи Бендера. Это была их вторая ошибка, которая, может быть, вытекала из первой, но это было уже не важно, потому что в итоге они все равно здорово прокололись. Мисс Венди Ярроу работала официанткой на неполном рабочем дне, в свободное время подрабатывала на панели и была законченной наркоманкой «на полную ставку», но она знать не знала никакого Ричи Бендера. Как потом выяснилось, Ричи Бендер действительно существовал и именно он и ограбил «Почти задаром» и пристрелил кассира, но его комната располагалась отнюдь не между автоматом с напитками и автоматом с газетами. Там была комната Венди Ярроу. И Венди Ярроу жила в этой комнате совершенно одна. Во всяком случае, конкретно в тот день.
Комната Ричи Бендера располагалась с другой стороны автомата с напитками. И эта ошибка могла очень дорого обойтись Норману Дэниэльсу и Харли Биссингтону. Их едва не погнали с работы, но в конце концов идиоты из отдела внутренних расследований поверили в историю с пилочкой для ногтей. К тому же заявление мисс Ярроу об изнасиловании не подтвердилось – медицинская экспертиза не обнаружила никаких следов спермы. А ее уверения, что старший из двух полицейских – тот, который ее изнасиловал по-настоящему,