Шлюхи там, и шлюхи здесь. Всюду шлюхи-шлюхи.
Да уж, действительно. Всюду шлюхи-шлюхи.
Он почувствовал, как внутри закипает знакомая ярость, как она отдается пульсацией крови в висках. Перед мысленным взором возник один образ, который всегда приходил вместе с яростью и который символизировал для него все то, что он не смог бы выразить словами: кредитная карточка. Зеленая кредитка, которую украла она – его милая женушка. И ведь посмела же, не побоялась. Образ этой зеленой кредитки в последнее время преследовал Нормана постоянно. Он стал зримым символом и воплощением всех его затаенных страхов и навязчивых психозов – враждебных сил, которые его донимали всю жизнь; лиц (например, лица матери, такого белого, рыхлого и почему-то коварного), которые иногда возникали в его сознании, когда он ночью лежал в кровати, пытаясь заснуть; голосов, которые звучали в его кошмарах. Отцовского голоса, например. «Иди сюда, Норми. Нам надо поговорить. Очень серьезно поговорить». Иногда это значило, что тебя изобьют до полусмерти. Иногда – если тебе вдруг везло и отец был пьян – это значило, что тебя будут хватать за причинное место.
Но конкретно сейчас это значения не имело. Сейчас имело значение только одно: дом на той стороне улицы. Ему вряд ли еще раз представится случай подобраться так близко к этому развеселому заведению, и если он собирается тратить драгоценные секунды на размышления о прошлом, значит, он сам дурак.
Сейчас он проходил как раз напротив дома. Вполне миленькая лужайка, узкая, но зато длинная в глубину. По обеим сторонам длинного переднего крыльца тянулись очень даже симпатичные клумбы с цветами и металлическими стойками, увитыми плющом. У вершины каждой стойки крепились черные пластиковые цилиндры, и плющ вокруг них был аккуратно обстрижен. Норман сразу сообразил почему: чтобы не закрывать обзор. Это были видеокамеры, которые передавали внутрь все, что происходит на улице перед домом. И если сейчас кто-то из обитателей дома смотрит на мониторы на вахте, то он видит черно-белое изображение мужчины в кепке-бейсболке и темных очках, который неторопливо идет по улице, слегка ссутулившись и подгибая колени, чтобы казаться значительно ниже своего роста – шесть футов три дюйма – не слишком внимательному наблюдателю.
Еще одна камера располагалась как раз над передней дверью. Норман не сомневался, что в этой двери нет замка, который открывается простым ключом. С ключей можно снять дубликат, а замок можно открыть и отмычкой. Скорее всего там стоит или магнитный замок, который можно открыть только специально намагниченной карточкой, или домофон с кодом. Или и то и другое вместе. И разумеется, видеокамеры установлены и на заднем дворе тоже.
Проходя мимо дома, Норман все же рискнул заглянуть в боковой дворик. Там был разбит огород. Две шлюхи в шортах и майках втыкали в землю какие-то длинные палки – наверное, подпорки для помидоров. Одна была явно какая-то латиноска: смуглая кожа и длинные черные волосы, собранные сзади в хвост. Ничего так, фигуристая бабенка, лет двадцати пяти. Вторая была значительно моложе, еще совсем девчонка. Эта припанкованная лахудра с волосами, покрашенными в два разных цвета, и перебинтованным левым ухом. На ней была широченная майка без рукавов, и Норман увидел, что на ее левом предплечье красуется татуировка. С такого расстояния он не мог разобрать, какая именно татуировка, но он достаточно долго прослужил в полиции, чтобы с уверенностью предположить, что это либо название какой-нибудь бесноватой рок-группы, либо убогое изображение веточки конопли.
Норман вдруг очень явственно представил себе, как он бросается через улицу, не обращая внимания на видеокамеры, хватает эту мелкую потаскушку с разноцветными волосами, обеими руками сжимает ей горло и давит, давит, пока ее тонкие косточки не затрещат. «Роза Дэниэльс, – скажет он той, другой. Раскрасавице-латиноске с длинными черными волосами и потрясной фигурой. – Мне нужна Роза Дэниэльс. Приведи ее прямо сейчас, иначе я шею сверну этой задрюченной прошмандовке».
Это было бы великолепно. Вот только Норман был почти на сто процентов уверен, что Розы здесь нет. Вчера в библиотеке Норман узнал, что с тех пор, как Лео и Джессика Стивенсоны открыли этот «дочерне-сестринский» приют в семьдесят четвертом году, его услугами воспользовалось около трех тысяч женщин, и средний срок их пребывания под крышей этого развеселого заведения не превышал четырех недель. Долго их там не держали – быстренько выпускали в «большую жизнь». Мол, плодитесь, и размножайтесь, и несите заразу в массы. Может быть, по окончании обучения им вместо дипломов вручали искусственный член.
Нет, Розы наверняка здесь нет. Сейчас его Роза, должно быть, корячится на какой-нибудь жалкой работенке, которую ей подобрали ее подружки-лесбиянки, и живет в какой-нибудь задрипанной конуре, которую ей подыскали они же. Но эти суки из здания напротив должны знать, где она живет. Ее адрес наверняка записан где-нибудь у Стивенсон. И очень даже может быть, что эти девочки-садовницы уже побывали в ее клоповнике – забежали на чашечку чая с домашним печеньем. А те, кто еще не бывал у нее в гостях, все равно в курсе. Потому что им все рассказали те, кто уже удостоился этой чести. Бабы, они все такие. Их легче убить, чем заставить заткнуться.
Младшая из «садовниц» – мелкая потаскушка с раскрашенными волосами – вдруг подняла голову, посмотрела на Нормана… и помахала ему рукой. Норман не то чтобы испугался, но ему стало не по себе. На мгновение ему показалось, что она смеется над ним, что они все смеются над ним, что они выстроились у окон этой бабской крепости и смеются над ним, инспектором Норманом Дэниэльсом, который сумел разобраться с целой бандой наркобаронов, но не сумел углядеть за своей собственной женушкой, которая мало того что сбежала, так еще и стибрила его кредитку.
Его руки сами сжались в кулаки.
Держи себя в руках! – прозвучал у него в голове напряженный голос, нормано-дэниэльсовский вариант мистера Сама Рассудительность. Она, наверное, каждому машет. Даже бродячим собакам машет. Придурочная, одно слово…
Ну да. Все правильно. Такие притыренные девицы всегда всем улыбаются и делают ручкой. Норман разжал кулаки и помахал в ответ. Он даже выдавил из себя какое-то подобие улыбки, от которой опять разболелись челюсти: мышцы, и сухожилия, и даже кости. Потом мелкая потаскушка снова вернулась к своим помидорным колышкам. Норман перестал лыбиться и пошел дальше, ускорив шаг. Сердце отчаянно колотилось в груди.
Он попытался сосредоточиться на решении ближайшей проблемы – как ему затащить одну из этих сучек в какое-нибудь уединенное место, подальше от людей (лучше всего, чтобы это была главная сучка-босс; таким образом он обезопасит себя от риска нарваться на кого-то, кто не знает того, что ему надо выяснить) и очень серьезно с ней поговорить, – но ему никак не удавалось собраться с мыслями. Во всяком случае, конкретно сейчас.
Он поднес руки к щекам и принялся массировать соединения челюстей. Ему и раньше бывало больно после таких «похождений», но в этот раз боль была просто кошмарной. Что же он все-таки сделал с Тампером?! В газете подробностей не было, но судя по тому, как у Нормана болели челюсти – и зубы тоже; зубы просто ломило, – он там натворил много чего интересного.
Если меня как-то вычислят, то я крупно попал, сказал он себе. У них будут снимки отметин от моих зубов. У них будут образцы моей слюны и… ну… всяких других секреций, которые могут остаться на теле убитого. На современные тесты, которыми пользуются в полиции, можно проверить все – все что угодно, – а я даже не знаю, что у них есть на меня в их файлах.
Да, все это верно. Но его вряд ли сумеют вычислить. В «Уайтстоуне» он зарегистрировался как Элвин Додд из Нью-Хэвена, и если потребуется, он может предъявить удостоверение личности – водительские права на имя этого самого Элвина Додда; права с фотографией. А если здешние полицейские позвонят в управление в его родном городе, то им скажут, что в данный момент Норман Дэниэльс пребывает в законном отпуске за тысячу миль от Среднего Запада – наслаждается заслуженным отдыхом в каком-то там кемпинге в Зайонском национальном парке на юго-западе штата Юта. Может быть, даже им скажут, чтобы они не страдали фигней и что Норман Дэниэльс чуть ли не национальный герой и любимец публики. Разумеется, им не расскажут про случай с Венди Ярроу… правильно?
Правильно. Но все равно рано или поздно…
Но есть одно небольшое но. Дело в том, что его уже не волновало, что будет «поздно». Сейчас его волновало одно только «рано». Сейчас ему было нужно одно: найти Розу и очень серьезно с ней поговорить. И сделать ей подарок. Очень хороший подарок. Свою кредитку, ни много ни мало. И уж он позаботится о том, чтобы карточка осталась при ней. Чтобы больше никто не достал эту карточку из помойки или из кошелька какого-нибудь паршивого педика. Чтобы его разлюбезная женушка никогда больше не потеряла кредитку и снова не выкинула ее в мусор. Он поместит свой подарок в надежное место. И если он сейчас не представляет себе, что будет после того, как он ей вставит – вручит – свой прощальный подарок, что ж… может, оно и к лучшему.
Стоило Норману только подумать о карточке, и он уже больше не мог выбросить ее из головы. В последнее время такое случалось почти всегда: и во сне, и наяву. Мысль о кредитке сразу же заслоняла все остальные мысли. Как будто этот злосчастный кусочек пластика превратился в зеленую реку (но не Миссисипи, а Мерчантс), а все его мысли были только притоками этой безумной реки. Сейчас все его мысли неслись по течению и постепенно теряли четкую форму, смешиваясь с зеленым потоком его одержимости. А потом на поверхность реки вновь всплыл вопрос. Очень важный вопрос, на который не было ответа. Как она посмела?! Как она только