посмела взять карточку?! То, что она убежала из дома и бросила мужа, еще как-то можно было понять. Понять, но ни в коем случае не примириться. Потому что она все равно умрет – за одно только то, что она обманула его и оставила в дураках. За одно только то, что она так умело скрывала предательство в своем паршивом женском сердце. Но то, что она посмела забрать его карточку – вещь, которая принадлежит ему, – как этот мальчик из сказки, который забрался на небо по бобовому стеблю и украл золотую курицу у спящего великана…
Совершенно не осознавая, что он это делает, Норман засунул в рот указательный палец левой руки и прикусил его со всей силы. Было больно – причем очень больно, – но на этот раз он не почувствовал боли, настолько он был погружен в свои мысли. У него давно уже образовались толстые мозоли на указательных пальцах обеих рук, потому что привычка грызть пальцы в моменты, когда ему было по-настоящему плохо, появилась у него еще в раннем детстве. Поначалу мозоль держалась, но Норман продолжал думать о карточке, он представлял себе этот зеленый прямоугольник, который все наливался и наливался цветом, пока не стал почти черным, под цвет еловой хвои в сумерках (цвет, совсем не похожий на настоящий цвет карточки, цвет спелого лайма), и мозоль все-таки поддалась. Кровь потекла по руке и по губам. Норман впился зубами в палец, наслаждаясь болью. Он буквально вгрызся в плоть, смакуя вкус собственной крови. Она была солоноватой и очень густой, почти как кровь Тампера, которая хлынула ему в рот, когда он перекусил связку у основания его…
– Мама, мама, а почему этот дядя кушает свою руку?
– Не обращай внимания. Пойдем скорее.
Это привело его в чувство. Он ошалело оглянулся через плечо, как человек, который только что пробудился от непродолжительного, но очень глубокого сна, и увидел молодую женщину с мальчиком лет, наверное, трех-четырех, которые явно спешили убраться подальше и как можно скорее – женщина крепко держала ребенка за руку и волокла его за собой, так что тот едва-едва поспевал за ней. Один раз женщина оглянулась, и Норман увидел, что она была просто в ужасе.
Да что он такого делал, скажите на милость?!
Он посмотрел на свой палец и увидел глубокие кровоточащие раны на обеих его сторонах. Вот ведь какая хрень. Когда-нибудь он точно откусит себе палец. Откусит и нафиг проглотит. Впрочем, не в первый раз. Ему уже доводилось откусывать всякое разное. И глотать, кстати, тоже.
Но лучше ему так не делать. А то это будет совсем уже мрачно. Норман достал из заднего кармана носовой платок и перевязал окровавленный палец. Потом поднял голову, огляделся и с удивлением заметил, что уже вечерело; в некоторых окнах зажегся свет. Куда он забрел? Где он вообще?!
Норман дошел до ближайшего перекрестка, где на угловом доме висела табличка с названием улицы. «Дирборн-авеню». Справа располагался маленький магазинчик – семейная булочная со стойкой для велосипедов у входа и вывеской в окне: ГОРЯЧИЕ СВЕЖИЕ БУЛОЧКИ. В животе заурчало. Норман вдруг понял, что по-настоящему проголодался. В первый раз с того раза, когда он вышел из автобуса «Континентал экспресс» и съел миску холодных рисовых хлопьев, которые он ненавидел и взял исключительно потому, что их взяла бы Роза.
Ему вдруг ужасно захотелось съесть пару-тройку булочек. Но не просто булочек, а по-настоящему свежих горячих булочек типа тех, которые пекла его мать. Она была жирной и неопрятной бабищей, которая постоянно на всех орала, но готовить она умела – что да, то да. В этом можете не сомневаться. Готовила она замечательно. И сама жрала за троих.
Свежие булочки, говоришь? Ну смотри, если они вдруг несвежие, думал Норман, поднимаясь по ступенькам. Сквозь стекло на двери он видел, что внутри нет никого, кроме старикашки булочника, который со скучающим видом торчал за стойкой. Если они вдруг холодные, дедушка, я тебе не завидую.
Он уже протянул руку к дверной ручке, как вдруг его внимание привлекла одна из рекламных листовок, выставленных в витрине. Она была ярко-желтой, и хотя Норман никак не мог знать о том, что эту листовку оставила здесь Рози, что-то все-таки шевельнулось у него внутри – еще до того, как он увидел слова «Дочери и сестры».
Он наклонился поближе, чтобы прочитать, что написано на листочке. Его взгляд сразу же сделался очень внимательным и напряженным. Сердце отчаянно заколотилось в груди.
ПРИХОДИТЕ К НАМ НА ПРАЗДНИК
В ЗАМЕЧАТЕЛЬНОМ ЭТТИНГЕРС-ПЬЕРЕ
ПРАЗДНИК
ЯСНОГО НЕБА И ТЕПЛЫХ ДНЕЙ
НА ДЕВЯТОМ ЕЖЕГОДНОМ ПИКНИКЕ
«ДОЧЕРЕЙ И СЕСТЕР»
«ЗДРАВСТВУЙ, ЛЕТО»
СУББОТА, 4 ИЮНЯ
СУВЕНИРЫ*ПОДЕЛКИ*ИГРЫ С ПРИЗАМИ*
АТТРАКЦИОНЫ*РЭП-ДИСКОТЕКА ДЛЯ ДЕТЕЙ
!!! НО И ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЕ!!!
ЖИВОЙ КОНЦЕРТ В 20:00
ДЛЯ ВАС ПОЮТ «ИНДИГО ГЕРЛС»
ОДИНОКИЕ РОДИТЕЛИ, НЕ БЕСПОКОЙТЕСЬ.
ЗА ВАШИМИ ДЕТЬМИ ПРИСМОТРЯТ.
ПРИХОДИТЕ, МЫ БУДЕМ РАДЫ
ПРИХОДИТЕ ВСЕ!
ВСЕ ДОХОДЫ ПОСТУПЯТ
В ФОНД «ДОЧЕРЕЙ И СЕСТЕР»,
КОТОРЫЕ НАПОМИНАЮТ, ЧТО НАСИЛИЕ
НАД ОДНОЙ ЖЕНЩИНОЙ
ЕСТЬ ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ ВСЕХ ЖЕНЩИН
В субботу, четвертого июня. В эту субботу. Интересно, а его бродячая Роза там будет? Ну разумеется, будет. И она, и все ее подружки-лесбиянки. Шлюхи-шлюхи потаскухи водят дружный хоровод.
Норман провел прокушенным пальцем под фразой ближе к концу листовки. Сквозь носовой платок уже просочились яркие капельки крови.
Приходите, мы будем рады. Приходите все.
Вот что там было написано: приходите. И уж за Норманом точно не заржавеет. Он непременно воспользуется приглашением.
Четверг, утро. Почти половина двенадцатого. Рози отпила глоток минералки, чтобы смочить рот и горло, и снова взялась за листы с текстом.
– Да, она уже близко. На этот раз ему не послышалось. Питерсон явственно различал стаккато ее высоких каблучков по полу гулкого коридора. Он представил себе, как она идет к своей двери, уже роясь в сумке, чтобы достать на ходу ключи. Она насторожена, напряжена. Она опасается зверя, который может подкрасться к ней сзади. Хотя ей бы стоило догадаться, что зверь иногда залегает в засаде. Он похлопал себя по карману, проверяя, на месте ли нож, и поспешно натянул на голову нейлоновый чулук. И как только раздалось тихое позвякивание ключа, который проворачивается в замке, Питерсон вытащил нож и…
– Стоп, стоп, стоп! – раздался в динамике раздраженный голос Роды.
Рози подняла голову и глянула сквозь стеклянную перегородку. Ей не понравилось, как на нее смотрит Керт Гамильтон, который почему-то снял наушники и теперь просто сидел за своим огроменным пультом. Но это было не самое страшное. Больше всего Рози насторожило, что Рода курит прямо в студии, не обращая внимания на табличку: «НЕ ДЫМИТЬ». Вид у Роды был, прямо сказать, неважный. Как будто сегодняшний день начался у нее с очень больших неприятностей. Впрочем, не у нее одной.
– Рода? Что-то не так?
– Да нет, если ты носишь нейлоновый чулук, то все нормально. – Рода стряхнула пепел в одноразовый пластмассовый стаканчик, который стоял перед ней на пульте. – Я так думаю, что чулук – это действительно очень пикантно, но мне почему-то казалось, что там речь идет все-таки не о чулуке, а о нормальном чулке.
Сначала Рози не поняла, что Рода имеет в виду, но потом она мысленно проговорила про себя последние несколько предложений, которые только что прочитала, и аж застонала:
– Черт, Рода. Прошу прощения.
Керт снова надел наушники и нажал на кнопку.
– «Убей все мои завтра», включение семьдесят тр…
Рода положила руку ему на плечо и произнесла слова, от которых у Рози все похолодело внутри:
– Не надо пока.
Потом она повернулась к Рози, увидела, какое у той убитое лицо, и улыбнулась. Было видно, что она хочет изобразить ободряющую улыбку, но улыбочка получилась вымученной.
– Все в порядке, Рози. Просто сегодня я объявляю обеденный перерыв на полчаса раньше, вот и все. Выбирайся из своей стекляшки.
Рози так резко поднялась со стула, что очень больно ударилась левым бедром об угол стола и едва не перевернула бутылку с водой. Она пулей вылетела из кабинки.
Рода с Кертом стояли у двери в коридор, и на мгновение ей показалось – нет, она была просто уверена, – что они говорили о ней.
Если ты действительно так считаешь, Рози, то тебе стоило бы показаться врачу, раздался у нее в голове ехидный голос миссис Сама Рассудительность. Ну знаешь, который показывает пациентам картинки с изображением разноцветных клякс и расспрашивает, в каком возрасте ты приучилась самостоятельно ходить на горшок. Обычно Рози раздражало, когда внутренний голос тщился давать ей советы, но этот совет был действительно очень дельным.
– Я все сделаю хорошо, – заверила она Роду. – Вот увидишь, уже после обеда я буду в норме. Честное слово.
Вот только Рози была не уверена в том, что она будет в норме. Все утро она честно пыталась проникнуться настроением книги, как это было с «Морским дьяволом», но у нее ничего не получалось. Только-только она начинала потихонечку погружаться в мир Альмы Сент-Джордж, которую преследовал сумасшедший поклонник, псих-маньяк Питерсон, как ей тут же вспоминались события вчерашнего вечера. Звонок Анны Стивенсон, когда Анна ей сообщила, что ее бывший муж – тот самый человек, который направил Рози к «Дочерям и сестрам», – был зверски убит у себя на квартире. Или ее разговор с Биллом. Она вспоминала о том, как испуганно и растерянно звучал его голос, когда он ее спрашивал, что случилось. И как дрожал ее собственный голос, когда она говорила Биллу, чтобы он держался от нее подальше. Просто держался подальше. И это последнее воспоминание было, наверное, самым тягостным.