овика обнаружено около сорока рваных ран от укусов, и одна часть его тела была откушена напрочь. В полиции полагают, что убийца забрал недостающую часть с собой… так или иначе. На сеансах групповой психотерапии Анна узнала, что Рози Макклендон, которую бывший муж Анны лично направил к «Дочерям и сестрам», была замужем за кусакой… за человеком, который любил кусаться. Но может быть, эти две вещи никак не связаны между собой, поспешно добавила Анна. Но… с другой стороны…
– Кусака, – тихонько повторил Билл. Впечатление было такое, как будто он разговаривает сам с собой. – Это что, такой термин? Их так в полиции называют, таких людей?
– Да. По-моему, да, – сказала Рози. А потом, может быть испугавшись, что он ей не поверит (что он подумает, будто она «сказочки сочиняет», выражаясь Нормановским языком), она на миг приспустила с плеча розовую футболку с эмблемой «Тейп Энджин» и показала Биллу старый шрам – белый круг от зубов, похожий на укус миниатюрной акулы. Это был самый первый шрам. Подарочек молодой жене в медовый месяц. Потом она показала Биллу еще один шрам, на левом предплечье. Глядя на этот шрам, она почему-то думала не о боли и не о зубах. Она думала о гладких и белых каменных лицах, едва различимых в высокой траве.
– В эту рану попала инфекция. Она очень долго не заживала и кровоточила. – Рози говорила все это на удивление спокойно. Как будто сообщала ему о самых простых повседневных вещах: к примеру, о том, что звонила бабушка и передавала привет или что приходил почтальон и принес бандероль. – Но я не ходила к врачу. Норман принес большой такой пузырек с антибиотиками. Я их принимала, и мне стало лучше. У Нормана куча знакомых, они ему все что угодно достанут, когда ему нужно. Он их называет «славные папочкины помощники». Если задуматься, это даже забавно, правда?
Она по-прежнему не поднимала глаз и говорила, обращаясь к своим рукам, сложенным на коленях. Но в конце концов она все же решилась взглянуть на Билла, чтобы посмотреть, какое впечатление произвел на него ее рассказ. И то, что она увидела, потрясло ее до глубины души.
– Что с тобой, Рози? – хрипло выдавил он.
– Ты плачешь. – Ее голос дрогнул.
Он искренне удивился:
– Нет, я не плачу. То есть я думаю, что не плачу.
Она протянула руку, провела пальцем у него под глазом, а потом поднесла палец к его глазам, чтобы он посмотрел на слезу. Он закусил губу.
– И ты почти ничего не съел.
Он действительно съел только половину своей сосиски. Оставшаяся половина с пропитанной горчицей капустой, вывалившейся из булочки, так и осталась лежать на тарелке. Билл снял тарелку с подноса и выбросил ее в урну рядом со скамейкой. Потом он повернулся обратно к Рози, рассеянно вытирая слезы, струящиеся по щекам.
Рози вдруг поняла, что сейчас будет. Она знала, что сейчас будет. Сейчас он спросит, почему она так долго терпела и не ушла от Нормана раньше. И поскольку она не сможет просто встать и уйти (как не могла – до этого апреля – уйти из дома на Вестморленд-стрит), все закончится тем, что между ней и Биллом возникнет первый барьер. Потому что она не сможет ответить на эти вопросы. Она не знала, почему она так долго терпела и оставалась с Норманом и почему в конечном итоге ей хватило одной маленькой капельки крови, чтобы вот так – одним махом – изменить всю свою жизнь. Она знала только, что в том ненавистном доме ей нравилась только ванная: темное и влажное пространство, наполненное горячим паром. И что иногда полчаса в винни-пухском кресле пролетали как пять минут, и что вопрос «почему» не имеет значения, когда ты живешь в аду. В аду не бывает причин и следствий. Женщины из «Дочерей и сестер» это знали. На сеансах групповой психотерапии никто не спрашивал у Рози, почему она так долго оставалась с мужем. Они все понимали и знали. Знали по опыту, не понаслышке. Рози даже подозревала, что кое-кто из этих женщин знал и про теннисную ракетку… или про вещи еще похуже, чем теннисная ракетка.
Но когда Билл все-таки задал вопрос, это был совершенно не тот вопрос, который она ожидала услышать. В первый момент Рози даже растерялась, настолько все это было неожиданно.
– А могло быть такое, что это он убил эту женщину, из-за которой он поимел крупные неприятности в восемьдесят пятом году? Эту Венди Ярроу?
Рози просто опешила. Но это было не то потрясение, какое испытывает человек, когда ему задают совершенно немыслимый вопрос. Это было сродни удивлению человека, который встретил знакомого в совершенно невообразимом месте. Билл только что задал вопрос, над которым она сама мучилась столько лет, не решаясь не то что оформить его в слова, а даже додумать до конца.
– Рози? Я спросил, как ты думаешь, могло быть такое…
– Я думаю, да… вполне… и даже скорее всего.
– Ему было очень удобно, что она умерла вот так, правильно? Иначе его наверняка привлекли бы к суду. А так он отделался легким испугом.
– Да.
– А если на ее теле были следы укусов, как ты думаешь, написали бы об этом в газетах?
– Я не знаю. Наверное, нет. – Рози взглянула на часы и быстро поднялась на ноги. – О Господи, мне пора бежать. Причем галопом. Рода сказала, что мы начинаем в двенадцать пятнадцать. А сейчас уже десять минут первого.
Они пошли обратно. Бок о бок. Рози постоянно ловила себя на том, что ей хочется, чтобы Билл снова обнял ее за плечи. Она уговаривала себя, что не надо быть такой жадной: не все сразу. Да и миссис Сама Рассудительность вновь подала голос и принялась бубнить, что лучше бы не нарываться на неприятности. И как раз в этот миг Билл все-таки обнял ее.
Кажется, я в него влюбляюсь.
Может быть, именно потому, что Рози подумала об этом безо всякого удивления, вслед за первой мыслью пришла еще одна: Нет, Рози. Это уже заголовок для вчерашних газет. Ты не влюбляешься. Ты, похоже, уже влюбилась.
– А Анна не говорила, что тебе, может быть, стоит обратиться в полицию? – спросил Билл. – Я не знаю… рассказать им про Нормана, что ли. На всякий случай.
Она вся напряглась в его объятиях. В горле вдруг пересохло, сердце забилось чаще от резкого выброса адреналина в кровь. И все это – из-за одного только слова. Полиция.
Все полицейские – братья. Норман ей это сто раз повторял. Полиция – это одна семья, и все полицейские – братья. Рози не знала, насколько все это правда и насколько все полицейские готовы стоять друг за друга – или покрывать друг друга, – но она видела тех полицейских, которых Норман иногда приводил к ним домой. И все они были до жути похожи на Нормана. И она ни разу не слышала, чтобы Норман сказал хоть что-то против кого-то из них – даже против этого старого хрена-затейника, его первого напарника по оперативной работе Гордона Саттервейта, которого он ненавидел и презирал. И был еще этот Харли Биссингтон, который только и делал – то есть когда он бывал в доме Дэниэльсов, – что раздевал Рози глазами. Года три назад Харли заболел… у него оказался рак кожи или что-то такое… и уволился из полиции, но в том злополучном восемьдесят пятом году они с Норманом были напарниками и вместе «попали» на деле Ричи Бендера/Венди Ярроу. И если все было так, как подозревала Рози, то тогда Харли точно стоял за Нормана. И выгораживал его изо всех сил. И не только потому, что сам был в этом замешан. А прежде всего потому, что полиция – это одна семья и все полицейские – братья. Полицейские видят мир по-своему. Не так, как серые обыватели, конторские крысы на полном рабочем дне («завсегдатаи «Кей-марта»[19], выражаясь нормановским языком); полицейские чувствуют мир всем нутром, всеми нервами. Они живут как будто с содранной кожей. И поэтому они особенные, и среди этих особенных есть очень особенные, и тут – опять же – стоит вспомнить Нормана.
– Я никуда не пойду, ни в какую полицию, – быстро проговорила Рози. – Анна сказала, что я не обязана никуда идти и что никто не может меня заставить. У него там друзья, в полиции. Они все его братья. Они держатся друг за друга, стоят друг за…
– Ты не волнуйся, – встревожился Билл. – Все хорошо. Не волнуйся.
– Я не могу не волноваться. То есть… ведь ты ничего не знаешь. Поэтому я тебе и позвонила, и сказала, что нам с тобой лучше не встречаться. Потому что ты даже не представляешь, какие они… какой он… и как все они держатся друг за друга. Если я пойду в полицию здесь, они свяжутся с полицейскими там. И если кто-то из тамошних… кто-то, кто был вместе с ним на задании, кто выходил с ним в патруль в три часа ночи, кто не раз доверял ему свою жизнь… – Рози думала прежде всего про Харли. Про того самого Харли, который вечно пялился на ее грудь и всегда норовил заглянуть ей под юбку, когда она садилась или вставала.
– Рози, тебе вовсе не обязательно…
– Нет, обязательно! – с нажимом проговорила Рози и сама поразилась тому, с каким неистовым пылом звучит ее голос. – Если такой человек может связаться с Норманом, он это сделает. Он скажет, что я про него говорила. А если я дам им свой адрес… когда ты делаешь официальное заявление, они требуют, чтобы ты называл и свой адрес тоже… они его передадут ему.
– Я уверен, что ни один полицейский…
– А у тебя дома они собирались когда-нибудь, полицейские? Поиграть в покер или посмотреть по ящику «Дебби в Далласе»?
– Ну… нет. Но я все равно…
– А у меня собирались. Я слышала их разговоры и знаю, как они относятся ко всем остальным. Именно так и относятся. Как ко всем остальным. Даже самые лучшие из них. Они делят мир на две части. Есть они… и есть «завсегдатаи «Кей-марта», серые обыватели. Вот так.
Билл открыл было рот, чтобы сказать… впрочем, он сам не знал, что сказать, и поэтому счел за лучшее промолчать. Соображения Рози насчет того, что Норман может узнать ее адрес на Трентон-стрит по какому-то «внутреннему полицейскому телеграфу», показались ему вполне убедительными. Но он не поэтому промолчал. Достаточно было взглянуть на ее лицо – лицо женщины, которая вспомнила то ненавистное, страшное время, когда ей было плохо, – чтобы понять: