есть что-то странное. Хотя скорее всего все эти странные странности происходили у нее в голове, которая, наверное, еще не совсем поправилась. Но даже если все дело в картине… Ну так и что с того? Если бы в ней было что-то плохое, Рози бы это наверняка почувствовала. Так что плохого в ней не было ничего.
Но что-то опасное все-таки есть. И ты это чувствуешь, разве нет? Теперь в голосе миссис Сама Рассудительность звучали нотки тревоги. Не злое, не темное, не какое-то там еще. Но ответь честно, Рози: ведь ты же чувствуешь что-то опасное?
Да, какое-то смутное ощущение опасности все-таки было. Вернее, Рози не стала бы утверждать, что его там нет. Но с другой стороны, опасности подстерегают людей повсюду. Вспомнить хотя бы о том, что случилось с бывшим мужем Анны Стивенсон.
Но она не хотела вспоминать о том, что случилось с Питером Словиком. Она не хотела возвращаться в то место, которое на сеансах психотерапии в «Дочерях и сестрах» иногда называли Улицей Вины. Сейчас ей хотелось думать только о субботе, о предстоящем свидании с Биллом. Интересно, а если они с Биллом начнут целоваться… как это будет? Он обнимет ее за талию или положит руки ей на плечи? И что, интересно, она почувствует, когда он прикоснется губами к ее губам? Это, наверное, будет…
Ее голова почти соскользнула с подушки. Вновь прогремел гром. Теперь сверчки стрекотали вовсю, и один из них прыгал по полу рядом с кроватью, но Рози этого не замечала. На этот раз нить, соединявшая сон и явь, порвалась. И она уплыла в темноту.
Ее разбудила вспышка света, на этот раз не пурпурная, а ослепительно белая. За ней последовал гром – но уже не раскатистый грохот. Теперь он был больше похож на рев.
Рози села в кровати, хватая ртом воздух и прижимая к себе одеяло. Еще одна яркая вспышка молнии, осветившая комнату: стол, кухонную стойку, маленький диванчик, больше похожий на широкое кресло, открытую дверь в крохотную ванную, сдвинутую в сторону душевую занавеску в цветочек. Свет был действительно очень ярким, так что на сетчатке не подготовленных к нему глаз отпечатались четкие силуэты предметов. И еще пару секунд Рози видела комнату, хотя там опять воцарилась полная темнота. Только теперь все цвета изменились, как на негативе. Она не сразу сообразила, что по-прежнему слышит плач ребенка, а вот сверчки почему-то умолкли. И еще она слышала, как воет ветер. И не только слышала, но и чувствовала. Он шевелил волосы у нее на висках, и она различала шелест бумаги. Она оставила на столе ксерокопию следующего романа «Ричарда Расина», и ветер разметал листы по всему полу.
Это не сон, подумала она, опуская ноги с кровати. Она повернулась к окну, и у нее перехватило дыхание. Либо окно просто исчезло, либо вся стена превратилась в окно.
Вот только вид из окна был совсем не тот. Никакой Трентон-стрит, никакого Брайант-парка. Рози явственно видела женщину с картины – женщину в мареновом хитоне, которая стоит на вершине холма и смотрит вниз на развалины храма. Только теперь край ее короткого одеяния обвивался вокруг ее стройных, гладких бедер; теперь ее коса растрепалась, и светлые волосы, выбившиеся из косы, развевались на ветру; а в небе плыли иссиня-черные грозовые тучи. И еще Рози видела, как пони щиплет траву. Его мохнатая морда действительно двигалась.
И если это и вправду было окно, то оно было распахнуто настежь. Пони просунул морду в комнату, понюхал доски пола и, не найдя там ничего интересного, вновь принялся щипать траву со своей стороны.
Снова сверкнула молния, прокатился гром. Опять налетел порыв ветра, и Рози услышала, как на кухне по полу шуршат разбросанные страницы. Подол ее ночной рубашки бился на ветру и лип к ногам, когда она встала и медленно пошла к картине, которая теперь занимала все пространство от пола до потолка. Ветер взъерошил ей волосы, и она почувствовала свежий запах дождя.
Значит, скоро начнется, подумала она. И я промокну. Да, пожалуй, мы все промокнем.
РОЗИ, О ЧЕМ ТЫ ДУМАЕШЬ? – завопила ее здравомыслящая половина, миссис Сама Рассудительность. О ЧЕМ, БОГА РАДИ, ТЫ ДУМАЕШЬ…
Рози заглушила этот истерический голос – сейчас ей казалось, что она наслушалась его на всю оставшуюся жизнь – и остановилась перед стеной, которая уже не была стеной. Прямо перед ней, не дальше чем в пяти футах, стояла женщина со светлыми волосами, одетая в мареновый хитон. Она стояла в той же самой позе, как и на картине, но теперь Рози видела, как поднятая рука чуть-чуть движется, а левая грудь поднимается и опадает в такт дыханию.
Рози сделала глубокий вдох и шагнула в картину.
На той стороне было холодно – холоднее по крайней мере градусов на десять. Высокая трава щекотала ей ноги. На секунду Рози почудилось, что она слышит, как вдалеке – очень тихо – плачет ребенок, но потом плач затих. Она оглянулась, но комната за спиной исчезла. В том месте, где Рози вошла в этот мир, стояло старое и узловатое оливковое дерево. Его раскидистые ветки загораживали обзор. Под деревом был мольберт, рядом с ним – табурет. На табурете – открытый ящик с кистями и красками.
Холст, натянутый на мольберт, в точности совпадал по размерам с картиной, которую Рози купила в ломбарде «Город свободы». На картине была нарисовала ее комната на Трентон-стрит – именно под таким углом, под которым она была бы видна со стены, куда Рози повесила Розу Марену. Там была женщина, на картине. Явно сама Рози. Она стояла в центре комнаты, лицом к входной двери и спиной к зрителям. Ее поза слегка отличалась от позы женщины на холме – например, ее руки не были подняты над головой. И все же сходство было заметным, и это до смерти перепугало Рози. Кроме того, на картине была еще одна пугающая деталь: женщина на полотне была одета в синие брюки и розовую безрукавку. Именно эти брюки и именно эту безрукавку Рози собиралась надеть в субботу, на свидание с Биллом. У нее промелькнула дикая мысль: Мне нужно будет надеть что-то другое. Как будто сейчас от этого что-то изменится – если она потом оденется по-другому.
Что-то теплое и влажное ткнулось ей в руку, и Рози вскрикнула от неожиданности. Она обернулась и увидела пони, который смотрел на нее своими большими черными глазами. Смотрел, словно извинялся за то, что ее напугал. Над головой прогрохотал гром.
Рядом с нарядной повозкой, в которую был запряжен пони, стояла женщина в многослойном красном платье. Оно было длинным, почти до пола, но при этом совсем-совсем тонким, почти прозрачным; сквозь слои ткани проглядывала смуглая кожа цвета кофе со сливками. Сверкнула молния, и Рози увидела то, что она впервые заметила на картине в тот вечер, когда Билл пригласил ее поужинать в «Просто и вкусно»: тень от повозки на траве и тень женщины, как бы вырастающую из нее.
– Да не бойся ты, что ты как маленькая, – сказала женщина в красном платье. – Уж Радамантуса точно не надо бояться. Он не кусается. Разве что травку и клевер кусает, да. Он тебя просто понюхал, и всё.
Рози с облегчением вздохнула, потому что она поняла, что это была та самая женщина, которую Норман всегда называл (удрученным и даже обиженным тоном)«эта поганая шлюха». Венди Ярроу. Но Венди Ярроу была мертва, и, значит, это был сон. Что и требовалось доказать. Не важно, насколько все это казалось реальным. Не важно, насколько реальными были детали (например, на руке – там, где пони коснулся ее своей мордой, – осталось ощущение прикосновения чего-то мокрого), все равно это был сон.
Конечно, сон, сказала она себе. Наяву люди не входят в картины, Рози.
Но эта разумная мысль почему-то звучала неубедительно. Но женщина рядом с повозкой была давно умершей Венди Ярроу, и это все-таки убедило Рози, что она спит и видит сон.
Вновь налетел порыв ветра, и Рози снова услышала плач ребенка. Теперь Рози заметила кое-что еще, чего не замечала раньше: на сиденье повозки стояла большая корзина, сплетенная из тростника. Ее ручка была украшена шелковыми лентами, по углам красовались банты из таких же лент. С одной стороны свисал край розового вязаного одеяла.
– Рози.
Голос был низкий, с приятной хрипотцой. И все же было в нем что-то не то. По спине Рози побежал холодок. Голос звучал как-то странно. И Рози еще подумала, что эту странность могла бы заметить только женщина – мужчина при звуках такого голоса думал бы только о сексе, забыв обо всем остальном. Но что-то с голосом было не так. Что-то очень не так.
Рози, вновь прозвучал странный неправильный голос, и она наконец поняла, в чем дело: это был не человеческий голос. Он как будто силился быть человеческим. Как будто пытался вспомнить, как должен звучать человеческий голос.
– Девочка, не смотри ей в лицо, – сказала женщина в красном платье. – Тебе не надо на это смотреть.
– Я вообще не хочу никуда смотреть, – отозвалась Рози. – Я хочу обратно домой.
– Я тебя понимаю, но сейчас уже поздно. Дороги назад больше нет. – Женщина погладила пони по шее. Ее черные глаза были серьезными и угрюмыми, а в уголках рта пролегли напряженные складки. – И вот еще что, ты ее не трогай. В смысле, не прикасайся. Она не желает тебе вреда, но в последнее время она за себя не отвечает. – Мулатка многозначительно постучала пальцем по виску.
Рози неохотно повернулась к женщине в хитоне и сделала один робкий шаг вперед. У женщины в алом хитоне была изумительно красивая кожа – на спине, на ее обнаженном плече и на шее внизу. С виду она была нежной, как шелк. Но выше на шее…
Рози не знала, что это были за темные пятна, похожие на сероватые тени. Впрочем, ей и не очень хотелось знать. Сначала она подумала, что это следы от укусов – вот такая безумная мысль, – но потом поняла, что это совсем не то. Рози слишком хорошо знала, как выглядят следы укусов. Может быть, это проказа? Или что-то похуже? Что-то заразное?