Да, само совершенство. А теперь, Рози, когда ты, рискуя жизнью, спасла ее от тьмы, и быка, и бог знает чего еще, готова ли ты отдать ее этим двум женщинам? Они обе больны какой-то странной и явно заразной болезнью, а та, что стоит на холме, еще вдобавок и сумасшедшая. Ну, может быть, не совсем сумасшедшая… но у нее явно проблемы с головой. И ты хочешь отдать им ребенка?
– С ней все будет в порядке, – проговорила темнокожая женщина.
Рози резко обернулась. «Венди Ярроу» стояла у нее за спиной и смотрела на нее с пониманием и сочувствием.
– Да, – сказала она и кивнула, как будто Рози высказала свои сомнения вслух. – Я знаю, о чем ты думаешь, и уверяю тебя: с ней все будет в порядке. Она сумасшедшая, это точно. Но ее безумие не затронет ребенка. Она родила эту девочку, но она понимает, что не может оставить ее у себя. Как и ты тоже не можешь оставить ее у себя.
Рози взглянула на вершину холма, где в компании лохматого пони стояла женщина в мареновом хитоне, ожидая развязки.
– А как ее зовут? – спросила она. – Мать девочки? Случайно не…
– Замолчи! – перебила ее женщина в красном, словно стараясь не дать Рози произнести слова, которые не должно произносить. – Не важно, как ее зовут. Важно, что у нее в голове. В последнее время, вдобавок ко всем остальным ее закидонам, она стала еще и донельзя нервной и нетерпеливой. Так что хватит болтать, и пойдем.
– Я собиралась назвать свою дочь Кэролайн, – сказала Рози. – Норман не возражал. Но вообще-то ему было плевать.
Она вдруг расплакалась.
– Хорошее имя. Очень даже красивое имя. Да не плачь ты. Возьми себя в руки. – Она обняла Рози за плечи, и они вместе пошли вверх по склону холма. Высокая трава тихонько шуршала по голым ногам Рози и щекотала коленки. – Дам тебе один ценный совет.
Рози взглянула на нее с любопытством.
– Я знаю, когда тебе плохо и больно, чужие советы только раздражают. Но подумай о том, что я знаю, о чем говорю. Я родилась в рабстве, выросла в цепях, и за мою свободу заплатила женщина, которая разве что не богиня. Она. – «Венди» кивком указала на женщину на вершине холма, которая молча смотрела на них и ждала. – Она пила воду вечной юности и меня тоже заставила выпить. Теперь мы с ней повязаны, и я не знаю насчет нее, но когда я сама смотрюсь в зеркало, мне иногда хочется разглядеть морщины. Я похоронила своих детей, и их детей тоже, и детей своих внуков и правнуков – и так до пятого колена. Я видела войны, которые были и проходили, как волны, которые накатывают на берег и отступают, стирая следы на песке и разрушая песочные замки. Я видела, как люди заживо сгорают в огне. Я видела сотни голов на кольях, воткнутых в мостовые Лада. Я видела, как убивают достойных и мудрых правителей и как им на смену приходят глупцы и мерзавцы. И я все это пережила.
Она тяжко вздохнула.
– Я все это видела, и поэтому у меня есть право давать советы. Ты послушаешь мой совет? Отвечай быстро. Я не хочу, чтобы она меня слышала, а мы уже близко.
– Да, говори.
– К прошлому следует относиться безжалостно и спокойно. Те удары, которые нас убивают, не имеют значения. Имеют значение только те, после которых мы выстояли и живем. И еще одно. Не смотри на нее. Если не ради того, чтобы выжить, то хотя бы затем, чтобы не сойти с ума.
Последнюю фразу женщина в красном договаривала уже шепотом. Не прошло и минуты, как Рози снова предстала перед светловолосой женщиной в мареновом хитоне. Памятуя о том, что сказала «Венди», она смотрела себе под ноги. «Кэролайн» недовольно заерзала и взмахнула крошечной ручонкой, и только тогда до Рози дошло, что она слишком сильно прижимает к себе малышку. Девочка проснулась и смотрела на Рози с живым интересом. Ее глаза были такими же бледно-голубыми, как подернутое дымкой небо над головой.
– Ты все-таки справилась, – произнес чувственный низкий голос. – Спасибо тебе. А теперь дай ее мне.
Роза Марена протянула руки в переливчатых темных пятнах. Только теперь Рози заметила одну вещь, которая очень ей не понравилась: между пальцами Розы Марены пробивалась какая-то серо-зеленая слизь, похожая на мох. Или на чешую. Она безотчетно прижала малышку к груди. На этот раз девочка недовольно вскрикнула.
«Венди» протянула руку и крепко сжала плечо Рози.
– Говорю тебе, все в порядке. Она не причинит ей вреда, а я буду о ней заботиться, пока мы не придем, куда нужно. Идти осталось уже недолго, а потом она отдаст девочку… впрочем, это тебя не касается. Но пока что это ее ребенок. Так что отдай его ей.
С тяжелым сердцем – ей еще никогда не было так тяжело и больно, хотя в ее жизни было немало тяжелых минут, – Рози отдала ребенка в эти страшные руки в плесени и пятнах. Малышка радостно вскрикнула, подняла глаза к лицу, на которое Рози боялась взглянуть… и рассмеялась.
– Да, да, – проворковал сладостный чувственный голос, и было в нем что-то от нормановской улыбки. Что-то такое, от чего Рози хотелось кричать. – Да, моя маленькая. Там было темно и плохо. Да, маленькая. Мама знает.
Страшные руки прижали малышку к мареновой ткани хитона. Девочка посмотрела вверх, улыбнулась, положила головку на мамину грудь и закрыла глаза.
– Рози. – В голосе Розы Марены сквозило неистовое исступление. Это был голос безумного деспота, который готовится повелевать воображаемой армией.
– Да, – прошептала Рози.
– Настоящая Рози. На самом деле.
– Д-да. Наверное.
– Ты помнишь, что я тебе говорила вначале?
– Да. Я все помню.
Хотя больше всего ей хотелось забыть.
– И что я тебе говорила? – спросила Роза Марена с какой-то лихорадочной настойчивостью, чуть ли не с жадностью. – Что я сказала тебе, настоящая Рози?
– Я отплачу.
– Да. Я отплачу. Тебе было плохо там, в темноте? Тебе было плохо, настоящая Рози?
Рози задумалась:
– Плохо, да. Но хуже всего было у ручья. Мне так хотелось напиться.
– У тебя в жизни много такого, о чем бы хотелось забыть?
– Да. Наверное, да.
Она кивнула.
Женщина, прижимающая к груди спящую девочку, проговорила со странной бесстрастной уверенностью, от которой у Рози похолодело внутри:
– У тебя больше не будет мужа.
Рози открыла было рот, но поняла, что не сможет вымолвить ни слова.
– Мужчины – звери, – продолжала Роза Марена все тем же спокойным бесстрастным тоном. – Одних можно приручить и выдрессировать. Других – нельзя. И когда мы сталкиваемся с такими, которых нельзя приручить… с дикими и жестокими животными… почему мы должны себя чувствовать проклятыми или обманутыми?! Почему мы должны сидеть в придорожной пыли – или в кресле-качалке, уж если на то пошло – и оплакивать свою судьбу?! Надо ли восставать против нашего ка? Нет, не надо. Потому что ка – это колесо, которое вращает мир, и всякий мужчина и всякая женщина, попытавшиеся воспротивиться и остановить его, попадут под его сокрушающий обод. Но со зверьми, неподдающимися дрессировке, можно и нужно бороться. С надеждой в сердце. Ибо следующий зверь может быть совершенно другим.
Билл – не зверь, подумала Рози, зная, что никогда не отважится произнести это вслух в присутствии Розы Марены. Потому что она боялась. Потому что ей было очень легко представить, как эта безумная женщина хватает ее за плечи и рвет зубами ей горло.
– Как бы там ни было, звери будут драться, – сказала Роза Марена. – Они так устроены. Они всегда будут драться, чтобы проверить, у кого крепче рога. Ты понимаешь, о чем я?
Рози подумала, что действительно понимает, о чем говорит эта женщина. И ей стало страшно. Она поднесла руку ко рту и провела пальцами по губам. Губы были горячими и сухими.
– Никакой драки не будет, – сказала она. – Никакой драки не будет, потому что они не знакомы друг с другом. И вряд ли когда-нибудь познакомятся. Они…
– Звери будут драться, – повторила Роза Марена и вдруг протянула руку, передавая Рози какой-то предмет. Рози не сразу сообразила, что это было. Тяжелый золотой браслет, который женщина в мареновом хитоне носила на правом предплечье.
– Я… я не могу…
– Бери, – резко и даже слегка раздраженно проговорила Роза Марена. – Бери, бери! И хватит уже ныть и плакаться! Ради всех богов, которые были раньше и которые будут потом, прекращай хныкать глупой овцой!
Рози протянула дрожащую руку и взяла браслет. Он был холодным, хотя женщина в мареновом хитоне только что сняла его с руки. Если она мне прикажет его надеть, я просто не знаю, что сделаю, подумала Рози в отчаянии, но Роза Марена вообще ничего не сказала. Она лишь протянула руку и указала пальцем на оливковое дерево. Мольберта под деревом уже не было, а картина – как и тогда, у нее дома – выросла до громадных размеров. И она изменилась. Это по-прежнему была ее комната на Трентон-стрит, но теперь на ней не было женщины, что стояла лицом к двери. В комнате было темно. И кто-то спал на кровати, укрывшись одеялом, так что были видны только прядь светлых волос на подушке и голое плечо.
Это же я, удивленно подумала Рози. Я там сплю и вижу этот самый сон.
– Иди. – Роза Марена слегка подтолкнула ее в затылок. Рози сделала шаг по направлению к картине. Прежде всего потому, что ей не хотелось, чтобы к ней прикасалась эта холодная и страшная рука. Она вдруг поняла, что слышит – хотя и смутно – шум машин. В высокой траве у нее под ногами верещали сверчки. – Иди, настоящая Рози. И спасибо тебе за то, что ты спасла моего ребенка.
– Нашего ребенка, – поправила ее Рози и похолодела от ужаса.
Она, должно быть, и сама сошла с ума, раз решилась перечить этой безумной женщине.
Но когда Роза Марена заговорила, в ее голосе не было ярости или злости. Разве что легкая усмешка.
– Да-да, нашего, если тебе так хочется. А теперь иди. Помни о том, о чем следует помнить, и забудь обо всем, о чем нужно забыть. И береги себя, когда выйдешь из круга моей защиты.