Можешь не сомневаться, что выйду, подумала Рози. И никогда не вернусь, чтобы просить о помощи или услуге. С тем же успехом можно просить Ади Амина подработать распорядителем на вечеринке или Адольфа Гитлера…
Ход ее мыслей прервался, когда она увидела, что женщина на картине зашевелилась в кровати и натянула одеяло на голое плечо.
Только это была уже не картина.
Это было окно.
– Иди, – сказала ей женщина в красном платье. «Венди Ярроу». – Ты все сделала хорошо. Так, как надо. А теперь иди, пока она не передумала.
Рози шагнула к картине, и у нее за спиной вновь раздался голос Розы Марены. Только теперь ее голос не был ни хриплым, ни чувственным. Он был очень громким, пронзительно резким и просто убийственным:
– И помни: я отплачу!
Рози зажмурилась, испуганная этим внезапным и резким криком, и со всех ног бросилась к картине. Она вдруг решила, что эта безумная женщина уже забыла о той услуге, которую ей оказала, и все-таки хочет ее убить. Она обо что-то споткнулась (должно быть, о нижнюю рамку картины) и поняла, что падает. Вернее, не то чтобы падает… просто возникло явственное ощущение падения. Все внутри перевернулось и опрокинулось, а потом была только тьма, которая на огромной скорости мчалась мимо. Откуда-то из темноты доносился зловещий звук. Вроде бы издалека. Но он приближался. Может быть, это был грохот поездов в тоннелях под центральным вокзалом в Нью-Йорке. Или раскаты грома. Или топот Эриния, который слепо метался по коридорам подземного лабиринта, вспарывая рогами воздух.
А потом все ощущения и звуки исчезли.
И не осталось вообще ничего.
Ее сон был похож на парение в густой тишине, где не было ни сновидений, ни мыслей, ни чувств – как сон эмбриона внутри материнской матки. Но ровно в семь безжалостный звон будильника вырвал ее из сна. Рози рывком села на кровати, молотя воздух руками и выкрикивая слова, которых она сама не понимала, – слова из сна, который уже забылся:
– Не заставляй меня на тебя смотреть! Не заставляй меня! Не заставляй!
А потом она увидела стены, оклеенные кремовыми обоями, диванчик – вернее, широкое кресло, которое можно было назвать небольшим диванчиком только с большой натяжкой, – и свет, струящийся из окна. Это были те самые якоря, которые помогли ей зацепиться за реальность, в которой она так нуждалась. Кем бы она ни была там, во сне, что бы она там ни делала, теперь она снова стала собой – Рози Макклендон, одинокой женщиной, которая сама зарабатывает на жизнь записью аудиокниг. Она много лет прожила с плохим мужем, но ушла от него и встретила хорошего парня. Она живет в однокомнатной квартирке в доме номер 897 на Трентон-стрит. Второй этаж, в конце коридора, прекрасный вид из окна. Да, и еще одна вещь. Отныне и впредь она больше не съест ни одной горячей сосиски в тесте. И особенно – с кислой капустой. Похоже, такая еда ей просто противопоказана. Она не помнила, что ей снилось,
(помни о том, о чем следует помнить, и забудь обо всем, о чем нужно забыть)
но она знала, с чего все началось: с того, что она – словно Алиса сквозь зеркало – прошла сквозь картину, черт бы ее побрал.
Рози еще немного посидела на кровати, сосредоточенно собирая вокруг себя свой мир – мир настоящей Рози, – а потом протянула руку к будильнику. Но рука дрогнула, и будильник свалился на пол, где и остался лежать, заходясь неугомонным звоном.
– Совсем уже стала немощная, – пробормотала она и нагнулась, нащупывая трезвонящий на полу будильник. Длинные светлые волосы свесились вниз, и Рози в который раз загляделась на эти сияющие золотистые пряди, так непохожие на бесцветные мышиные волосенки прежней Рози Дэниэльс. Она подняла будильник, выключила звонок и… ошарашенно замерла, потому что вдруг сообразила, что сидит с голой грудью.
Рози отбросила одеяло и с удивлением обнаружила, что она вся совершенно голая.
– А где же моя рубашка? – растерянно проговорила она в пространство. Никогда в жизни она не чувствовала себя так по-дурацки… но с другой стороны, она не привыкла ложиться спать в рубашке и просыпаться голой. За четырнадцать лет жизни с Норманом она повидала всякое, но такого с ней не было никогда. Она поставила будильник обратно на тумбочку и спустила ноги с кровати…
– Ой.
Бедра болели так, что ей было страшно встать. Ноги были как деревянные. Даже ягодицы – и те болели.
– Ой-ой-ой.
Она села на край кровати и осторожно согнула правую ногу. Потом – левую. Они сгибались нормально, но жутко болели. Особенно правая. Как будто вчера она целый день провела в тренажерном зале, хотя на самом деле она лишь немного прошлась по улицам с Биллом – да и то неторопливым прогулочным шагом.
Звук был похож на грохот поездов на центральном вокзале, подумала она.
Какой еще звук?
На мгновение ей показалось, что она уловила какое-то смутное воспоминание – во всяком случае, что-то мелькнуло в голове, – но она так ничего и не вспомнила. Хотя ей почему-то казалось, что она должна была что-то вспомнить. Она медленно и осторожно поднялась на ноги, пару секунд постояла на месте, а потом пошла в ванную. Вернее, заковыляла в ванную. Правая нога болела так, как будто там были растянуты мышцы. Почки горели огнем. Что, черт возьми?..
Она вдруг вспомнила, что что-то такое читала о людях, которые «бегают» во сне. Может быть, она тоже бегала во сне. Она не помнила, что ей снилось, но, быть может, ей снился какой-то кошмар – настолько жуткий, что она в самом деле пыталась от него убежать. Она остановилась в дверях ванной и оглянулась на постель. Простыня была смята, но не скомкана, не перекручена и не выдернута из-под матраса, как это могло было быть, если бы сон у Рози был по-настоящему беспокойным.
Однако Рози заметила одну вещь, которая очень ей не понравилась и которая пробудила кошмарные и неприятные воспоминания о прошлом, о недобрых старых денечках: кровь. Только это были не капельки крови, а какие-то тонкие линии. И располагались они далеко от подушки. Стало быть, кровь текла не из разбитого носа или губы… разве что она так сильно металась во сне, что в какой-то момент перевернулась головой к ногам кровати. Потом Рози подумала, что ее навестил кардинал (это дурацкое словечко Рози взяла от мамы, которая упорно вбивала ей в голову, что именно так и следует называть менструацию в разговорах, если подобные разговоры вообще следует заводить), но для такого визита было еще слишком рано.
Сейчас не твое время, подруга? Ну, не твоя фаза луны?
– Что? – спросила она в пространство. – При чем здесь луна?
И снова что-то мелькнуло в памяти… и вновь ускользнуло, когда Рози уже показалось, что она вот-вот уловит какую-то важную мысль. Она рассеянно оглядела себя и увидела на правом бедре глубокую рваную царапину. Хотя бы одна загадка была решена. Загадка крови на простыне.
Как это я умудрилась расцарапать себя во сне? Неужели?..
На этот раз мысль, промелькнувшая у нее в голове, задержалась чуть дольше. Может быть, потому что это была и не мысль даже, а образ. Она увидела обнаженную женщину – себя самое, – которая пробиралась по узкой тропинке в зарослях терновника. Включив душ и подставив руку под струю воды, чтобы проверить, не слишком ли горячо, Рози поймала себя на том, что всерьез размышляет: могут ли кровоточащие раны сами собой появиться на теле, если тебе приснился достаточно яркий сон, в котором ты оцарапался или порезался? Вроде стигматов на ступнях и ладонях религиозных фанатиков?
Стигматы?! Не хочешь же ты сказать, что в довершение ко всем радостям у тебя еще и стигматы открылись?!
Я ничего не хочу сказать, потому что я ничего не знаю, сказала она себе. Да, все верно. Наверное, она бы еще худо-бедно поверила – причем именно худо-бедно, – что на теле спящего человека может появиться царапина в том месте, где ему приснилось, что он оцарапался. Этому можно найти хоть какое-то объяснение, пусть даже и с большой натяжкой. А вот что совершенно необъяснимо, так это исчезновение ночной рубашки. Не могла же рубашка исчезнуть только потому, что во сне Рози ходила голой?!
(Сними с себя эту хламиду.)
(Я не могу. У меня под ней ничего нет!)
(Давай делай, что сказано, и не спорь…)
Призрачные голоса. Один голос Рози узнала. Это был ее голос. А чей же тогда другой?
Впрочем, какая разница? Она сама разделась во сне. Или во время короткого пробуждения, которое она помнит не лучше, чем странный бредовый сон, в котором она бежала по темному лабиринту и переходила черный ручей по белым камням. Она сняла с себя рубашку и, наверное, бросила ее на пол. Где она сейчас и лежит.
– Если, конечно, я ее не съела или…
Рози убрала руку из-под струи воды и с удивлением уставилась на свои пальцы. Кончики пальцев были в каких-то красноватых разводах. Под ногтями краска была чуть ярче. Она медленно поднесла руку поближе к глазам, и в голове у нее явственно прозвучал встревоженный голос – только это была не миссис Сама Рассудительность; уж ее бы Рози узнала сразу. Не вздумай попробовать плод. Даже руку, которой его будешь трогать, ко рту не подноси!
– Какой еще плод? – испуганно проговорила Рози. Она понюхала пальцы и ощутила едва уловимый аромат, напомнивший ей о свежих горячих булочках и домашней сахарной карамели. – Какой плод? Что со мной было сегодня ночью? И что…
Она умолкла на полуслове, не желая высказывать вслух эту страшную мысль. Она боялась, что, если оформит вопрос в слова, ей придется искать на него ответ. Что со мной происходит?
Она встала под душ, отрегулировала воду, так, чтобы она была очень горячей – настолько, насколько вообще можно выдержать, – взяла мыло и принялась с остервенением оттирать руки, пока на них не осталось ни малейших следов этой мареновой краски. И не только на пальцах, но и под ногтями тоже. Потом она вымыла голову. Пока Рози возилась под душем, она тихонечко напевала. Керт подсказал ей, как упражнять голос: петь детские песенки в разных тональностях и регистрах. И сейчас Рози решила немного позаниматься. Она только старалась не повышать голос, чтобы не беспокоить соседей. Минут через пять Рози выключила воду и вышла из душа. Теперь она себя чувствовала более или менее человеком, и ее тело чувствовалось именно телом, а не конструкцией из перекрученной проволоки и битого стекла. И голос тоже восстановился почти до нормального.