дцать, так что с ними проблем не будет. Один из них – тот, что стоял в середине, – начал было фразу: «Ты на меня смотришь?», – подражая Роберту Де Ниро в «Таксисте». Норман как будто почувствовал это и действительно посмотрел на него – только на него, – не обращая внимания на остальных. Говоривший сообразил, что его имитация Де Ниро требует некоторой доработки, и тут же заткнулся.
Норман сел в свою свежемытую машину и уехал. Шесть кварталов в сторону центра, и он остановился у магазина комиссионной одежды под названием «Сыграй по-новой, Сэм». В магазине было несколько продавцов, и все они, как по команде, вытаращились на Нормана, когда он вошел. Но Норман особенно не волновался по этому поводу, тем более если они обращали внимание на его выбритый череп. Если их так прикалывает его лысина, то уже через пять минут после того, как он уйдет, они напрочь забудут о том, какое у него лицо.
Он нашел мотоциклетную куртку с кучей заклепок, молний и серебристых цепочек. Она приятно поскрипывала, когда он снимал ее с вешалки. Продавец открыл было рот, чтобы назвать цену – двести сорок баксов, – но наткнулся на взгляд Нормана, на его колючие зрачки, и сказал, что куртка стоит сто восемьдесят плюс налог. Он бы еще сбавил цену, если бы Норман попробовал поторговаться, но Норман не стал торговаться. Он устал, голова раскалывалась, ему хотелось скорее вернуться в гостиницу, лечь и уснуть. И проспать до завтрашнего утра. Ему нужен был отдых, хороший отдых. Потому что завтра будет тяжелый день.
По пути в гостиницу он сделал еще несколько остановок. Сначала – у магазина для инвалидов. Там Норман приобрел подержанную инвалидную коляску – безмоторную, но зато складную. В сложенном виде она вполне помещалась в багажник «форда». Потом он заехал в Женский культурный центр с музеем. Он заплатил шесть долларов за вход, но не стал смотреть экспозицию и заходить в зал, где шла дискуссия о домашних родах. Он сразу прошел в магазин подарков, где и купил все, что нужно.
Приехав в гостиницу, Норман сразу поднялся к себе в номер, не морочась расспросами про Блондиночку с симпатичным задом. Сейчас он был в таком состоянии, что не решился бы попросить и стакан содовой. В голове как будто стучал кузнечный молот, глаза саднило, зубы и челюсти опять разболелись. Но хуже всего было странное чувство, что его сознание как будто отделилось от тела и покачивалось где-то над головой, как воздушный шар на параде по случаю Дня благодарения. Ощущение было такое, что он привязан к нему одной только тоненькой ниточкой, которая может порваться в любой момент. Ему надо было прилечь. Уснуть. Может, тогда его уплывающее сознание вернется обратно в тело – туда, где ему и положено быть. Блондиночку стоит оставить как запасной вариант, который можно использовать только в том случае, если будет совсем плохо. В случае аварии выдернуть шнур и выдавить стекло.
В общем, в пятницу Норман улегся спать в четыре часа пополудни. Болезненная пульсация в висках была уже не похожа на обычную головную боль с похмелья. Это был один из его «фирменных приступов», как он сам это называл. Такое часто случалось, если он много работал; а с тех пор, как Рози ушла и его домашняя аптечка начала пустеть, два приступа в неделю уже перестали быть чем-то из ряда вон выходящим. Он лежал, глядя в потолок. Глаза слезились, из носа текло. Он видел забавные яркие зигзагообразные контуры вокруг предметов. Боль уже достигла той стадии, когда начинает казаться, что где-то внутри головы бьется кошмарный зародыш, пытаясь вылезти наружу – когда ничего уже не остается, кроме как успокоиться и подождать, пока все это не кончится. И еще время… почему-то оно становилось вязким, и надо было продираться сквозь каждый миг, чтобы не застрять в безвременье. Надо было медленно передвигаться по липким секундам, как по камушкам через ручей. В сознании шевелились какие-то смутные воспоминания, но они не могли пробиться сквозь пелену безжалостной боли, и Норман даже и не пытался их удержать. Он потер рукой голову. Впечатление было такое, что гладкий шар был не его головой, а какой-то совсем посторонней вещью. Все равно что дотрагиваться до капота свежеотполированной машины.
– Кто я? – спросил он пустую комнату. – Кто я? Почему я здесь? Что я делаю? Кто я?
Но он уснул прежде, чем сумел отыскать ответ хотя бы на один из этих вопросов. Боль достаточно долго тащилась за ним по пятам – по темным глубинам без памяти и сновидений, как навязчивая идея, которая вертится в голове и никак не дает покоя. Но в конце концов Норман оставил ее позади. Его голова завалилась набок, и влага – просто влага, не слезы, – вытекла из его левого глаза и левой ноздри и потекла по щеке. Он захрапел.
А когда проснулся двенадцать часов спустя – в четыре утра в субботу, – головная боль прошла. Он чувствовал себя посвежевшим и полным сил, так бывало почти всегда после «фирменных приступов». Он сел, спустил ноги на пол и посмотрел в окно. На улице было темно. Голуби спали на узком карнизе и курлыкали даже во сне. Он знал – совершенно точно, без всяких сомнений, – что сегодня все кончится. Может, и он тоже кончится, но это уже не имело значения. Тем более что когда все закончится, он уже навсегда избавится от этих кошмарных головных болей…
В другом конце комнаты на спинке стула висела его новая мотоциклетная куртка, похожая в темноте на безголовый призрак.
Встань пораньше, Рози, подумал он чуть ли не с нежностью. Встань пораньше, моя хорошая, и полюбуйся восходом. И полюбуйся как следует, потому что это твой последний рассвет.
В субботу Рози проснулась в четыре утра и потянулась к лампе на тумбочке у кровати. Она была в ужасе. Ей казалось, что Норман находится здесь, в ее комнате. Она даже чувствовала запах его одеколона. Все мои мужчины пахнут «Английской кожей» («English Leather») или не пахнут вообще.
Она чуть не сшибла лампу на пол, пытаясь зажечь свет, но когда это ей наконец удалось (лампа опасно свисала с края тумбочки), она очень быстро пришла в себя. Ее окружали знакомые вещи. Она была в своей комнате – маленькой и аккуратной, – а не в каком-то кошмарном месте из сна. И пахло здесь лишь ее собственной чистой кожей, теплой со сна. И она была совершенно одна… то есть с Розой Мареной. Но Роза Марена надежно закрыта в шкафу в прихожей, где она так и стоит на вершине холма, прикрывая глаза от солнца и глядя на развалины храма.
Он мне приснился, подумала Рози и села в кровати. Мне приснился очередной кошмар про Нормана, вот почему я проснулась и вот почему мне так страшно.
Она пододвинула лампу обратно на тумбочку. Лампа стукнулась о браслет. Роза взяла его в руки и растерянно на него посмотрела. Странно, но она совершенно не помнит,
(то, о чем следует помнить)
где она это купила. Может, в ломбарде у Билла… потому что он был похож на браслет, который носила женщина на картине? Она напрочь забыла, и это ее тревожило. Как можно такое забыть?! Как можно забыть
(то, о чем нужно забыть),
где ты купила браслет?
Рози взвесила браслет на руке. Он был тяжелым, как будто он сделан из золота, но скорее всего это был какой-то позолоченный металл. Рози поднесла браслет к лицу и посмотрела сквозь него на комнату, как в телескоп.
И тут ей вдруг вспомнился ее сон. То есть даже не сон, а обрывок сна. И она поняла, что сон был совсем не про Нормана, а про Билла. Они ехали на мотоцикле, но только не на пикник. Он вез ее по тропинке, которая уходила все глубже и глубже в зловещий лес мертвых деревьев. Потом они выехали на поляну, и там стояло живое дерево – единственное живое дерево посреди мертвого леса, – увешанное плодами цвета хитона Розы Марены.
Ого, очень даже неплохо! – радостно воскликнул Билл, слезая с мотоцикла. Он пошел к дереву. Я слышал о таких плодах: съешь один – и увидишь, что творится у тебя за спиной, съешь два – и будешь жить вечно.
И вот тогда сон превратился в кошмар. Почему-то Рози была уверена, что плоды этого дерева не волшебные, а ядовитые – смертельно ядовитые. И она побежала за Биллом, пытаясь остановить его, прежде чем он надкусит один из этих соблазнительных плодов. Но он ее не послушал. Он обнял ее одной рукой и сказал: Не глупи, Роза, я знаю, что делаю.
И вот тогда она и проснулась, дрожа от страха и думая почему-то о Нормане, а не о Билле… как будто бы Норман был сейчас где-то поблизости и думал о ней. От этой мысли Рози стало совсем уже не по себе. Она съежилась и обхватила себя руками за плечи. Вполне вероятно, что так оно и было. Она положила браслет обратно на стол, встала с постели, пошла в ванную и включила душ.
Странный сон про Билла и ядовитое дерево, браслет, который вообще неизвестно как у нее оказался, ее непонятное отношение к картине, которую она купила, потом вытащила из рамы, потом спрятала в шкаф, как какую-то страшную тайну… сейчас ее волновало другое. И это «другое» было гораздо важнее. Ее свидание с Биллом. Уже сегодня. И каждый раз, когда Рози об этом думала, у нее возникало двойственное ощущение. Она была несказанно счастлива, и в то же время ей было страшно. И еще – любопытно. Больше всего – любопытно. Подумать только: у нее свидание! У них свидание.
А если он не придет? – прошептал у нее в голове ехидный зловещий голос. А вдруг это была просто шутка. Или ты его чем-то отпугнула.
Рози уже собралась встать под душ, и только тогда до нее дошло, что она забыла снять трусики.
– Он придет, – пробормотала она, раздеваясь. – Он придет, обязательно. Я знаю.
И когда она уже залезла под струю горячей воды и потянулась за шампунем, откуда-то из глубины сознания всплыли слова – и это был другой голос, совсем другой. Звери будут драться.
– Что? – Рози застыла с шампунем в руке. Ей вдруг стало страшно. Непонятно, с чего. – Что ты сказала?