зкая полоска голой земли, ряд пластмассовых мусорных баков вдоль стены и высокий глухой забор. Выбравшись из инвалидной коляски, он осторожно высунулся из-за угла и обнаружил, что отсюда прекрасно видна дорожка, ведущая к туалетам. Все складывалось как нельзя лучше. К нему вернулись спокойствие и уверенность. Голова, правда, еще побаливала, но уже меньше – острая боль поутихла, сменившись медленными тягучими толчками в висках.
Две женщины вышли из рощицы – не годится. Вот что самое поганое – женщины вечно ходят в сортир по двое, что они там, интересно, делают? Ковыряют друг друга пальцами за неимением «ковырялки»?
Парочка вошла в кирпичный домик. Через ближайшее вентиляционное отверстие Норман слышал их голоса, они говорили о каком-то парне по имени Фред. Фред сделал то-то, Фред сказал так-то, Фред отмочил такую-то штуку. Очевидно, этот Фред был тем еще приколистом. Каждый раз, когда одна женщина – та, которая говорила больше, – замолкала, чтобы набрать в легкие воздуха перед очередным словесным потоком, ее приятельница принималась хихикать, и этот противный звук бил Норману по нервам. Ощущение было такое, словно его мозги обваливают в битом стекле, как пончики – в сахарной пудре. Но он не сдвинулся с места и не оставил свой наблюдательный пункт. Он стоял совершенно не сводя глаз с тропы, и только его руки то сжимались в кулаки, то разжимались, то сжимались, то разжимались.
Наконец женщины вышли, продолжая хихикать и болтать о весельчаке Фреде. Они шли по тропе так близко друг к другу, что их бедра и плечи соприкасались. Норман едва сдержался, чтобы не выскочить из-за угла и не броситься следом за этими шлюшками. Как было бы славно схватить их безмозглые головы – ладонями за затылки – и треснуть их лбами, чтобы они взорвались, как две тыквы, наполненные динамитом.
– Не надо, – прошептал он, пытаясь взять себя в руки. Пот стекал по его лицу крупными липкими каплями и выступал через каждую пору на его бритом черепе. – Не надо, только не сейчас, иначе ты все испортишь. – Он весь дрожал, боль вернулась и разгулялась в полную силу, стуча по черепу изнутри безжалостным кулаком. Голова просто раскалывалась. На периферии зрения мерцали яркие линии. Из правой ноздри потекло.
Следующая женщина, показавшаяся из кипарисовой рощицы, была одна, и Норман узнал ее – копна седых волос, уродливые варикозные вены на ногах. Старушенция, угостившая его йогуртом.
А теперь я тебя угощу, подумал он и весь подобрался. У меня есть для тебя хорошее угощение, и если ты мне не скажешь того, что мне надо знать, ты его слопаешь все целиком – до последнего кусочка.
Затем появилась еще одна женщина. И ее тоже Норман уже видел – жирная черномазая сука в красном сарафане, та, которая обернулась и посмотрела на него, когда его окликнул кассир из будки. И снова его посетило стойкое ощущение, что он ее видел раньше – не утром в парке, а еще раньше. Но он никак не мог вспомнить где. Как иной раз не можешь вспомнить имя, которое вертится на языке, но никак не дается. Если бы только башка не трещала так сильно…
Черномазая по-прежнему таскала с собой огромную сумку, больше похожую на чемодан. Она остановилась на середине тропинки, открыла свой «чемодан» и принялась в нем копаться. Что ты там ищешь, пышка? – подумал Норман. Пачку печенья? Пирожное с кремом? Или, может быть…
И тут до него вдруг дошло, где он мог ее видеть. Он же читал о ней в библиотеке, в газетной статье о «Дочерях и сестрах». Там была фотография, на которой эта черномазая туша стояла в раскоряченной позе каратиста, вот только Брюс Ли из нее был хреновый – скорее уж большегрузная баржа на ножках.
Да, это была она – та самая сучка, которая заявила, что мужчины им не враги… «Но если нас бьют, мы даем сдачи». Герт. Фамилию Норман не помнил, но имя в памяти сохранилось. Герт.
Валила бы ты отсюда, Герти, обратился он мысленно к женщине в красном сарафане. Его руки плотно сжались в кулаки, ногти вонзились в ладони.
Но она не ушла.
– Лана! – окликнула она седую. – Лана, постой!
Та обернулась и направилась к толстой негритоске, которая и вправду смахивала на промышленный рефрижератор в юбке. Он проводил взглядом обеих женщин, которые скрылись из виду в рощице. Но он все же успел заметить, как Грязная Герти показала своей подруге какой-то листок бумаги.
Норман утер рукавом пот со лба и привалился к стене, дожидаясь, пока Лана не закончит беседу с Герт и не вернется к туалету. За кипарисовой рощицей, в зоне для пикников, гости «Дочерей и сестер» расправлялись с десертом, а когда они закончат, чахлая струйка желающих воспользоваться туалетом превратится в поток. Если в ближайшее время удача не повернется к нему лицом, из его затеи вообще ничего не выйдет.
– Ну давай же, давай, – пробормотал Норман себе под нос, и, словно в ответ на его мольбы, из рощицы вышла женщина – совершенно новая женщина, не Герт и не Лана – Холодный Йогурт, – и все-таки Норман узнал ее. Это была одна из двух шлюшек, копавшихся в огороде в тот день, когда он осматривал здание «Дочерей и сестер». Мелкая прошмандовка с разноцветными волосами. Наглая сучка, которая помахала ему рукой.
И напугала меня до полусмерти, припомнил он. Так что теперь моя очередь, чтобы все было по справедливости. Иди сюда, сучка. Иди ко мне, иди к папочке.
Норман весь подобрался, мышцы затвердели как камень, головную боль как рукой сняло. Он замер, осторожно выглядывая из-за угла кирпичного здания и моля Бога, чтобы Герт не решила вернуться в самый неподходящий момент или девица с зелено-оранжевыми волосами не передумала и не ушла. Пока что ему везло. Никто не вышел из рощи, и девица со вздрюченными волосами шла прямиком к двери с буковкой Ж. Мисс Панк-Рок-Маленькая-Потаскушка, загляни ко мне в гости, сказал паук мухе, и вот она совсем рядом, она тянется к дверной ручке, но дверь не откроется, потому что тяжелая лапа Нормана смыкается на хрупком запястье Синтии еще прежде, чем она успевает дотронуться до ручки.
Она вздрогнула и со страхом взглянула не него.
– Пойдем-ка за угол, крошка, – сказал он, волоча ее за собой. – Нам надо поговорить. И очень серьезно поговорить.
Герт Киншоу спешила в туалет, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег, и вдруг – чудо из чудес! – заметила впереди ту самую женщину, которую искала уже полчаса. Она тут же раскрыла свой «чемодан» и принялась рыться в нем в поисках фотографии.
– Лана! – крикнула она. – Лана, постой!
Лана остановилась, развернулась и подошла к ней.
– Никак не могу найти Кэти Спарк, – сказала она. – Ты, случайно, ее не видела?
– Она там, на площадке, в подковки играет. – Герт ткнула пальцем себе за плечо, в сторону зоны для пикников. – Я ее только что видела.
– Замечательно! – Без лишних слов Лана зашагала в указанном направлении. Герт бросила короткий отчаянный взгляд на кирпичное здание туалета, решила, что еще пару минут она вытерпит, и бросилась вслед за Ланой.
– Я боялась, что у нее снова начался приступ беспричинного страха… ну знаешь, когда она вдруг ни с того ни с сего паникует. Я ее не нашла и подумала, что она убежала отсюда, – объяснила Лана. – С ней такое бывает. Впрочем, что я тебе рассказываю, ты и сама все знаешь.
– Ага.
Они уже вошли в рощицу. Герт показала Лане переданную по факсу фотографию Нормана. Та с любопытством взглянула на расплывчатый снимок. Она видела Нормана в первый раз, потому что она не жила и не работала в «Дочерях и сестрах». Лана была психиатром и время от времени проводила бесплатные консультации для женщин из «Дочек» в рамках программы социальной поддержки. Она жила в Кресцент-Хейтсе вместе с мужем – приятным во всех отношениях человеком, который в жизни и голоса ни на кого не повысил. У них было трое детей, очень воспитанных и вообще замечательных.
– Кто это? – спросила Лана.
Герт собралась было все ей объяснить, но тут мимо них прошла Синтия. Даже сейчас, несмотря на напряженные обстоятельства, вид ее сумасшедшей прически заставил Герт улыбнуться.
– Эй, Герт, крутой у тебя прикид! – весело проговорила Синтия. Это был не комплимент, а просто приветствие типа «здравствуй» – небольшой «синтиизм».
– Спасибо. У тебя шорты тоже так… ничего. Но при желании можно найти и покруче, чтобы задница еще больше торчала.
– Ага, если найдешь, ты мне свистни. – Синтия пошла дальше. Ее маленькие, но вполне привлекательные ягодицы легонько покачивались при ходьбе, как маятник часов. Это было забавно. Лана проводила ее глазами, усмехнулась и снова уставилась на фотографию. Разглядывая снимок, она рассеянно перебирала пальцами свои длинные седые волосы, собранные в хвост на затылке.
– Не узнаешь? – спросила Герт.
Лана медленно покачала головой, но Герт показалось, что этот жест выражает, скорее, сомнение, нежели отрицание.
– Представь его бритым наголо.
Лана сделала еще лучше; она просто прикрыла ладонью верхнюю часть фотографии – от лба и выше. Она очень внимательно изучала снимок и шевелила при этом губами, как будто читала текст, а не рассматривала изображение. А когда она вновь подняла глаза, взгляд у нее был встревоженный и озадаченный.
– Сегодня утром я угостила его йогуртом, – проговорила она с сомнением. – Он был в темных очках, но…
– Он сидел в инвалидной коляске, – сказала Герт. И хотя она понимала, что настоящая работа только-только начинается, она все равно чувствовала несказанное облегчение. Неизвестность – это хуже всего. А когда ты уже знаешь наверняка – это намного легче.
– Да. Он опасен? Опасен, да? Здесь со мной две женщины, у которых в последние пару лет был один сплошной стресс. Теперь им лучше, но их состояние еще неустойчиво. Могут возникнуть какие-то неприятности, Герт? Я за них боюсь, не за себя.