– Скажешь кому-нибудь хоть одно слово, я вернусь и убью тебя, – сказал Норман, обращаясь к дергающемуся брезенту. Потом он быстро пошел обратно к центральной аллее, натягивая на ходу маску. Она воняла резиной и потом, но Нормана это не волновало. Он подумал, что очень скоро маска станет вонять и мочой сучки Герти.
Потом сознание вновь помутилось, и какое-то время Норман витал где-то в озоновом слое планеты. А когда он снова пришел в себя, он уже вбегал на стоянку на дальнем конце Пресс-стрит. Правой рукой он держался за грудь, потому что каждый вдох отдавался внутри резкой болью. Изнутри маска воняла ужасно – в точности так, как и должна была вонять по его разумению. Норман сорвал ее с головы и с жадностью втянул в себя свежий воздух, который не пах бабской мочой. Он взглянул на маску и вздрогнул – в этой дурацкой улыбочке на глупой бычьей морде было что-то действительно жуткое. Бык с кольцом в носу и гирляндами розочек на рогах улыбается… как какой-то дебил, у которого отняли что-то по-настоящему важное, а у него не хватает ума понять, что именно. Норман едва удержался, чтобы не выкинуть эту проклятую штуку. Ему было противно просто держать ее в руках, но он знал, что она ему еще пригодится. Когда он будет выезжать со стоянки, дежурный на въезде обязательно запомнит прикольного парня, который сидит за рулем в маске быка Фердинанда. И когда полицейские станут его расспрашивать – а они станут расспрашивать, будьте уверены, – не факт, что он сразу проассоциирует прикольщика в маске с тем человеком, которого ищет полиция. И если маска поможет Норману выиграть хотя бы немного времени, то можно и потерпеть неудобства.
Он сел за руль «темпо» и бросил маску на переднее пассажирское сиденье. Когда он нагнулся, чтобы замкнуть провода зажигания, от его рубашки так сильно и едко пахнуло мочой, что у него заслезились глаза. Рози много рассказывала про тебя, Норман. Она говорила, что ты просто прешься от почек, прозвучал у него в голове голос жирной коровы Герти. Он ужасно боялся, что теперь этот голос останется с ним навсегда – как будто она изнасиловала его разум и оставила там зародыш какого-то неполноценного урода.
Она говорила, что ты скромный парень, который стесняется оставлять после себя следы.
Нет, сказал он себе. Нет, перестань. Не думай об этом.
Она передавала тебе привет… от ее почек… а потом это полилось ему на лицо, вонючее и горячее…
– Нет! – Он выкрикнул это вслух и ударил кулаком по приборной панели. – Нет, она не имеет права! Она не имеет права СДЕЛАТЬ СО МНОЙ ТАКОЕ! – Он врезал кулаком по зеркалу заднего вида и сбил его. Зеркало ударилось о лобовое стекло и упало на пол. Следующий удар пришелся по лобовому стеклу. Норман отбил себе руку, а его перстень из Полицейской академии оставил на стекле трещины, сошедшиеся в узор в виде звездочки, которыми отмечают сноски в книгах. Он был готов исколошматить и руль, но все-таки взял себя в руки. Случайно взглянув наверх, он заметил талон за парковку, засунутый за солнцезащитный козырек. Норман сосредоточился на этой бумажке, пытаясь хотя бы немного успокоиться.
Когда ему это все-таки удалось, он засунул руку в карман, достал пачку купюр и вытащил пятидолларовую бумажку. Потом, стараясь не обращать внимания на запах (хотя, говоря по правде, это было вообще нереально), натянул маску быка Фердинанда и медленно поехал к будке. Высунувшись из окошка, он взглянул на дежурного сквозь прорези маски. Когда тот наклонился, чтобы взять у Нормана талон и деньги, он вцепился одной рукой в дверцу будки, и Норман понял одну замечательную вещь: парень был пьян вдугарину.
– Да здравствует бык! – сказал дежурный и рассмеялся.
– Правильно, – сказал бык, высунувшийся из окна «темпо» – El toro grande[36].
– С вас два пятьдесят…
– Сдачи не надо, – сказал Норман и выехал со стоянки.
Он проехал полквартала и притормозил, чтобы снять маску. Потому что он понял, что если не снимет эту чертову штуковину прямо сейчас, то его просто вырвет. Прямо в маску. Он вцепился в резиновые бока и судорожно стащил маску с головы, как человек, который в панике отдирает пиявку, присосавшуюся к его лицу. А потом снова был темный провал – еще один скачок восприятия, когда его сознание на какое-то время оторвалось от реальности и усвистело куда-то вверх со скоростью реактивной ракеты.
Когда он пришел в себя, то обнаружил, что он сидит за рулем, стоит на светофоре и ждет, пока загорится зеленый, и еще на нем почему-то не было рубашки. Часы на здании банка на углу показывали 2:07 пополудни. Он огляделся по сторонам и увидел, что его рубашка лежит на полу вместе с зеркалом заднего вида и маской быка. Грязный Ферди весь сморщился и был явно не в форме – он таращился на Нормана пустыми глазницами, сквозь которые проглядывал коврик на полу. А улыбка счастливого идиота у него на морде сменилась странной ухмылкой. Как будто бык знал что-то важное – знал, но не хотел говорить. Но Нормана это не волновало. Главное, он снял с себя эту дурацкую маску. Он включил радио, хотя сделать это со сломанной ручкой настройки было достаточно сложно. Приемник по-прежнему был настроен на станцию, передающую старые песни. Томми Джэймс и Шонделлс пели «Хэнки-Пэнки». Норман тут же начал подпевать.
Невзрачный мужчина, похожий на бухгалтера, за рулем «камри» в соседнем ряду смотрел на Нормана с опаской и любопытством. Норман не сразу понял, чего этот мужик так на него уставился, но потом до него дошло, что у него все лицо в крови – уже засохшей, судя по ощущениям. И на нем нет рубашки. Надо бы что-то по этому поводу предпринять, и как можно скорее. А пока…
Он наклонился, поднял маску с пола и засунул в нее руку, зажав пальцами губы быка. Потом он поднес маску к окну и стал шевелить губами Фердинанда в такт песенки Томми Джэймса. Бык покачивался в такт музыке, то есть это Норман двигал рукой, заставляя его покачиваться. Мужик, похожий на бухгалтера, поспешно отвернулся и уставился прямо перед собой. Посидел так секунду-другую, а потом протянул руку и запер заднюю дверь.
Норман усмехнулся.
Он бросил маску обратно на пол и вытер руку о голую грудь. Он понимал, что выглядит, как какой-нибудь шиз полоумный, но уж лучше казаться придурком, чем снова напялить на себя эту вонючую обоссанную рубашку. На заднем сиденье лежала мотоциклетная куртка. Она была сухой – по крайней мере изнутри. Норман надел ее и застегнулся доверху. Тут зажегся зеленый. «Камри» сорвался с места и усвистел вперед со скоростью света. Норман тоже поехал, но куда медленнее, напевая под радио: «Я видел, как она шла по улице… Тогда я увидел ее в первый раз… Такая милая девочка, стоит совсем одна… Эй, детка, может тебя подвезти домой?» Норману вспомнилась школа. Старшие классы. Тогда жизнь была куда проще. И не было никакой милой-славной Розы, из-за которой творится весь этот бардак. По крайней мере до выпускного класса.
Где ты, Роза? – подумал он. Почему тебя не было на этом сучьем пикнике? Где тебя черти носят?
– А у нее свой пикник, личный, – прошептал бык, и было в его голосе что-то знакомое… и одновременно до жути чужое. Он не просто высказывал предположение, а словно провозглашал истину. Со знанием дела, со спокойной уверенностью оракула.
Норман подъехал к тротуару, не обращая внимания на знак «ОСТАНОВКА ЗАПРЕЩЕНА», и снова поднял маску с пола. Снова надел ее на руку. Только на этот раз повернул ее мордой к себе. Он видел свои пальцы сквозь дырки для глаз, но почему-то ему все равно казалось, что бык смотрит прямо на него.
– Какой еще личный пикник? Ты о чем? – спросил он неожиданно хриплым голосом.
Его пальцы двигались, заставляя двигаться и губы быка. Норман не чувствовал своих пальцев, хотя и видел, как они шевелятся. Резонно было бы предположить, что это он разговаривает сам с собой, вот только голос быка был совсем не похож на его собственный голос: он звучит совсем по-другому, и звуки исходят явно откуда-то извне – а точнее, из этих резиновых губ, кривящихся ухмылкой.
– Ей нравится, как он ее целует, – заявил Фердинанд. – Вот такие дела, приятель. Ей нравится, как он ее целует и как он ее лапает. И ей хочется сделать с ним хэнки-пэнки. Прямо там, на природе под шум деревьев. – Бык как будто вздохнул, и его резиновая голова покачнулась из стороны в сторону на руке Нормана с выражением мудрого смирения перед неизбежным. – Все бабы такие. Им только этого и подавай. Хэнки-пэнки. Буги-вуги. И так всю ночь до утра.
– Кто? – закричал Норман. У него на висках вздулись вены. – Кто ее целует? Кто ее лапает? Где они? Говори!
Но маска замолчала. Если она вообще разговаривала.
Ну и что ты теперь собираешься делать, Норми? Этот голос он знал. Здравствуй, папа. Давно тебя не было. Тоже, конечно, большой геморрой, но по крайней мере не так жутко. А тот голос был просто страшным. И даже если это были его слова и его собственный голос, все равно это было страшно.
– Я найду ее, – прошептал он. – Я найду ее и научу, как надо делать хэнки-пэнки. Как я это себе представляю.
Да, но как? Как ты ее найдешь?
Прежде всего он подумал об их борделе на Дарем-авеню. Там должны быть какие-то записи, что-то вроде личного дела Рози за тот период, пока она там жила, в этом он был уверен. Но потом он подумал, что эта не самая удачная мысль. Это место напоминало скорее укрепленную крепость, чем дом. Для того чтобы туда войти, нужна электронная карточка-ключ – наверное, очень похожая на его украденную кредитку, – а может, еще и код потребуется набрать, чтобы отключить сигнализацию.
А как насчет девочек-лесбияночек? В случае чего Норман мог бы устроить пальбу и уложить несколько человек – для устрашения остальных. Служебный револьвер у него с собой. Лежит в сейфе гостиницы. Вот они – преимущества путешествия на автобусе. Но оружие, как правило, вариант для кретинов. Умные люди обходятся без пистолета. Допустим, адрес хранится в компьютере. Такое вполне вероятно: сейчас все используют эти игрушки, по поводу и без повода. И что тогда? Он протрахается полчаса, пытаясь выбить пароль на вход и название файла из какой-нибудь сучки, которая первая подвернется ему под руку, а тут как раз подоспеет полиция и возьмет его за задницу.