А потом появился еще один голос. Он всплыл в его памяти – нечеткий и смутный, как силуэт в сигаретном дыму: …жалко, конечно, пропускать концерт, но если я собираюсь купить машину, я не могу…
Чей это был голос и что этот «кто-то» не может?
Через пару секунд у него уже был ответ на первый вопрос. Это был голос Блондиночки. Блондиночки с голубыми глазами и маленькой аппетитной попкой. Которую звали Пэм как-то там. Пэм работает в «Уайтстоуне», и вполне может быть, что Пэм знает его бродячую Розу. Пэм собирается покупать машину и в связи с этим чего-то не может. Интересно, чего не может? Если подумать как следует – крепко подумать, включить мозги, снова представить себя охотником и рассуждать логически, – то ответ будет простым, как репа. Если ты собираешься покупать машину, значит, тебе нужны деньги. И ты не можешь себе позволить гулять-веселиться, если тебе надо работать и зарабатывать. Может быть, Пэм работает сверхурочно. Сегодня вечером в парке концерт, но ей придется его пропустить… Почему? Потому что ей надо работать. Так что весьма велика вероятность того, что сейчас Пэм в отеле. И даже если не конкретно сейчас, то ближе к вечеру будет точно. И если она что-то знает, она все ему скажет. Та припанкованная шмакодявка ничего не сказала, но лишь потому, что у него не было времени поговорить с ней как следует. Но сейчас у него будет время – достаточно времени.
Об этом он позаботится.
Напарник лейтенанта Хейла, Джон Густафсон, отвез Рози и Герт Киншоу в Третий полицейский участок в Лэйкшоре на патрульной машине. Билл поехал за ними на «харлее». Рози то и дело оборачивалась – проверяла, едет он или нет. Герт это заметила, но воздержалась от комментариев.
Хейл представил им Густафсона как свою «лучшую половину», но с первого взгляда на них было ясно, что Хейл – безоговорочный вожак в этой двойке. Отец-командир, как любил говорить Норман. Это чувствовалось во всем: в том, как Густафсон смотрел на своего напарника и как он провожал Хейла глазами, когда тот садился на переднее пассажирское сиденье их неприметного «каприса». Рози все это было знакомо. Такое она наблюдала не раз. У себя дома, в прошлой жизни.
Они проехали мимо здания банка, на котором висели часы – те же самые, мимо которых недавно проезжал Норман, – и Рози повернула голову, чтобы посмотреть, который час. 4:09. День тянулся, как резина.
Она опять оглянулась, вдруг испугавшись, что Билл отстал или решил больше не ехать за ними. Но он все еще ехал за их машиной. Поймав ее взгляд, он улыбнулся и помахал ей рукой. Она махнула в ответ.
– Вроде приятный парень, – сказала Герт.
– Да, – согласилась Рози, но она не хотела говорить о Билле при двух полицейских на переднем сиденье, которые наверняка прислушиваются к каждому ее слову. – Тебе надо было остаться в больнице, чтобы тебя осмотрели… чтобы убедиться, что он не поранил тебя своим шокером.
– Да ерунда, мне это даже понравилось, – усмехнулась Герт. На ней был огромный махровый больничный халат в сине-белую полоску, надетый поверх ее порванного сарафана. – На самом деле я так хорошо встряхнулась. Наверное, в первый раз после той памятной ночи, когда я потеряла девственность в Баптистском лагере для молодежи – как сейчас помню, в семьдесят четвертом году, – я себя почувствовала по-настоящему живой.
Рози попробовала улыбнуться, однако выжала из себя лишь бледное подобие улыбки.
– Ничего себе так встреча лета…
Герт озадаченно уставилась на нее:
– Ты о чем вообще говоришь?
Рози опустила глаза на свои руки и вовсе не удивилась, когда увидела, что они сжаты в кулаки.
– Я говорю о Нормане. Он все испортил. Как скунс на пикнике. Вонючий гребаный скунс. – Она и сама не поверила в то, что она это сказала: «гребаный». Рози в жизни не материлась. Ни разу в жизни. И уж тем более – вслух и на людях, в присутствии двух полицейских. Но еще больше она удивилась, когда вдруг неожиданно для себя самой подняла левую руку и с размаху ударила кулаком по дверце машины.
Густафсон слегка подскочил на своем водительском сиденье. Хейл обернулся, посмотрел на Рози безо всякого выражения, потом отвернулся и что-то шепнул своему напарнику. Или Рози это показалось? Впрочем, ее это не волновало. Пусть себе шепчет что хочет.
Герт взяла ее трясущуюся руку и попыталась разжать кулак. Она работала как опытный массажист, который снимает напряжение со сведенной судорогой мышцы.
– Все в порядке, Рози. – Она говорила спокойно и тихо, а голос рокотал, как большой грузовик на нейтральной скорости.
– Нет, не в порядке! – воскликнула Рози на грани истерики. – Совсем не в порядке, и не говори, что в порядке, не надо! – Слезы жгли ее глаза, но сейчас это уже не имело значения. Первый раз в жизни – то есть во взрослой, сознательной жизни – она плакала не от стыда или страха, а от злости и ярости. – Почему он не может оставить меня в покое? Почему он не может уйти достойно? Он избил Синтию, он испортил пикник… какой же мудак! – Она попыталась снова ударить по двери, но Герт крепко держала ее руку. – Вонючий долбаный скунс.
Герт кивнула:
– Да, вонючий долбаный скунс.
– Он как… как родимое пятно! Чем сильнее его трешь, чем упорнее стараешься от него избавиться, тем темнее оно становится! Гребаный Норман! Вонючий псих! Я его ненавижу! Ненавижу!
Она замолчала, переводя дыхание. Лицо горело, по щекам текли слезы… но все было не так уж и плохо. Могло быть и хуже. Гораздо хуже.
Билл! Где Билл?
Она обернулась, уверенная в том, что на этот раз его точно не будет, но он был – он по-прежнему ехал за ними. Он помахал ей рукой. Она махнула в ответ и опять повернулась вперед. Она потихонечку успокаивалась.
– Я понимаю, Рози, ты сейчас не в себе. И у тебя есть причины, но…
– Ах вот как, я не в себе?! Что ж, замечательно…
– Но он, знаешь ли, ничего не испортил.
Рози растерянно моргнула:
– Что? Но разве так можно – продолжать как ни в чем не бывало?! После того как он…
– А как ты могла продолжать – после того как он бил тебя столько раз?
Рози лишь покачала головой, не в силах понять.
– Я думаю, здесь дело в выдержке. В душевной стойкости, – сказала Герт. – А может, в обычном упрямстве. Но в большей степени, Рози, это хорошая мина при плохой игре. Чтобы всем показать, что нас так просто не запугаешь. Ты думаешь, это первый такой случай? Ничего подобного. Норман, конечно, худший вариант, но далеко не единственный. Вот ты, например… что ты будешь делать, если во время пикника поблизости вдруг появится скунс и испортит воздух? Ты подождешь, пока ветер не унесет эту вонь, и продолжишь пикник как ни в чем не бывало. И сейчас то же самое происходит на Эттингерс-Пьер. И не только потому, что мы заключили контракт с «Индиго герлз», хотя и это тоже немаловажно. Мы продолжаем пикник, чтобы доказать самим себе, что нас не так просто выбить из колеи, что у нас тоже есть право прожить эту жизнь нормально. Конечно, некоторые уйдут… Лана Клайн и ее пациентки, к примеру, но остальные останутся и будут веселиться. Консуэло и Робин поехали обратно на Пирс, когда мы ушли из больницы.
– Неплохо, барышни, очень неплохо, – сказал лейтенант Хейл с переднего сиденья.
– Как же вы его упустили? – спросила Рози, чуть ли не обвиняющим тоном. – Господи боже, да вы вообще знаете, как ему удалось уйти?
– Ну, строго говоря, это не мы его не упустили, – мягко ответил Хейл, – а охрана из парка, один парень оттуда. А когда туда приехали муниципалы, ваш муж уже скрылся.
– Мы знаем, что он украл маску у какого-то ребенка, – сказал Густафсон. – Такие, знаете… которые надеваются на голову целиком. Надел ее, вышел из парка и просто уехал. Повезло подлецу, вот что я вам скажу.
– Ему всегда везло, – грустно сказала Рози. Они уже въезжали на стоянку полицейского участка. Билл по-прежнему ехал сзади. Она повернулась к Герт: – Теперь можно уже отпустить мою руку.
Герт не стала возражать, и Рози тут же ударила кулаком по двери. В этот раз удар был сильнее, и она больно ушибла руку, но в своем теперешнем состоянии она чуть ли не наслаждалась этой болью.
– Почему он не оставит меня в покое? – спросила она в пространство, не ожидая ответа. Но ответ все-таки был. Он прозвучал у нее в голове, в самых глубинах сознания.
Ты с ним разведешься, сказал этот голос, низкий и чувственный. Ты разведешься с ним, Настоящая Рози.
Она посмотрела на свои руки и увидела, что они все покрыты гусиной кожей.
Его разум снова покинул тело и уплыл вверх и ввысь, как пела эта рыжая сучка Мерилин Макку. А когда Норман пришел в себя, оказалось, что он уже ставит свой краденый «темпо» на другую стоянку. Он точно не знал, где находился, но судя по всему, эта была подземная стоянка в полквартале от «Уайтстоуна» – та самая, где он спер этот «темпо» сегодня утром. Он посмотрел на счетчик расхода топлива и увидел одну интересную штуку: бак был полон. То есть он во время последнего провала в памяти заехал на заправку и залил полный бак. Но зачем?
Потому что на самом деле мне был нужен совсем не бензин, сказал он себе.
Он опять наклонился вперед – хотел взглянуть на себя в зеркало заднего вида, – но потом вспомнил, что оно лежит на полу. Он поднял его и пристально посмотрел на себя. Все лицо у него было в ссадинах и синяках и вдобавок кошмарно распухло. Ежу понятно, что он подрался, но крови не было. Наверное, он смыл ее в туалете на автозаправке, пока ему в бак заливали бензин. Стало быть, сейчас он вполне может выйти на улицу – вид у него не сказать чтобы совсем уж приличный, но, как говорится, сойдет, если не искушать судьбу.
Норман заглушил мотор. Ему вдруг стало интересно, который час. Но часов он не носил, и на приборной панели «темпо» их тоже не было, и на подземной стоянке их не было. Имеет ли это значение? Да или нет?