– Нет, – тихо подсказал знакомый голос. – Время значения не имеет. «Распалась связь времен…»[37]
Он глянул вниз и увидел, что маска быка таращится на него с пола: пустые глазницы, жутковатая кривая улыбочка и рога, увешанные идиотскими цветочками. Внезапно он захотел оставить ее у себя. Он ненавидел эти гирлянды на рогах, его бесила эта улыбка счастливого олигофрена… Но, может быть, это его талисман на удачу. Конечно, маска не разговаривала. Все эти беседы происходили в его сознании. Но без маски он никогда бы не выбрался из Эттингерс-Пьер. Это точно.
Ладно, ладно, подумал он. Да здравствует бык.
Он наклонился, чтобы взять маску.
А потом почти сразу – безо всякого перехода – он уже сжимал руками талию Блондиночки. Сжимал сильно-сильно, чтобы ей не хватило дыхания для крика. Она только что вышла из двери с табличкой БЕЛЬЕВАЯ, толкая перед собой тележку, и он подумал, что, наверное, он прождал ее в коридоре достаточно долго, но это значения не имело, потому что он уже запихал ее обратно в бельевую. Теперь они были вдвоем. Только Пэм и ее новый друг Норман, да здравствует бык.
Она отчаянно отбивалась, и некоторые ее удары достигали цели, но на ней были мягкие теннисные туфли, и он почти и не чувствовал, как она брыкается. Он убрал одну руку с ее талии, захлопнул дверь и на ощупь задвинул задвижку. Потом быстро осмотрелся, чтобы убедиться, что в комнате больше никого нет. Субботний вечер, самый разгар выходных… по идее, никого быть не должно. И действительно, никого не было. Комната была узкой и длинной – вдоль противоположной от двери стены тянулся ряд низких шкафчиков. И пахло там изумительно: свежестью чистого выглаженного белья. Норману сразу же вспомнились дни большой стирки дома, когда он был совсем маленьким.
На тележках были разложены аккуратные стопки чистых простыней, тут же стояли корзины из прачечной Дандукс с пушистыми махровыми полотенцами. Наволочки были сложены отдельно – на длинных полках во всю стену. Норман толкнул Пэм на стопку белья. Ее юбка задралась до самых бедер, но он смотрел на все это безо всякого интереса. Судя по всему, его секс-машина отправилась на ремонт, а то и вообще на свалку. И, наверное, оно и к лучшему. От этого агрегата одни неприятности, в чем Норман не раз убеждался. Эпохальная мысль. Тут поневоле задумаешься: а может, у Господа Бога значительно больше общего с Эндрю Дайс Клэем[38], чем тебе представлялось? Так вот, что касается агрегата. Первые лет двенадцать ты вообще его не замечаешь, зато последние лет пятьдесят – а кому повезет, то и все шестьдесят – он таскает тебя за собой, как бешеный лысый Тасманский дьявол[39].
– Не кричи, – сказал он. – Не кричи, Пэмми. Я убью тебя, если ты закричишь. – Это была пустая угроза, по крайней мере на данный момент. Но она-то об этом не знала.
Пэм уже набрала в легкие воздуха, чтобы закричать. Но теперь она тихонько выдохнула его… и все. Норман слегка расслабился.
– Пожалуйста, не делайте мне больно, – сказала она.
О, как это оригинально. Он в жизни такого не слышал. Ага.
– Я не хочу причинять тебе боль, – сказал он мягко, чуть ли не сердечно. – Правда не хочу.
Что-то зашевелилось у него в заднем кармане. Он залез в карман и дотронулся до чего-то резинового. Маска. Он почему-то не удивился.
– Тебе только нужно ответить мне на один вопрос, Пэм. И если ты мне ответишь, мы с тобой разойдемся довольные и счастливые.
– Откуда вы знаете, как меня зовут?
Он пожал плечами, как обычно делал это в комнате для допросов, чтобы показать собеседнику, что он знает много всего – работа у него такая, все знать.
Пэм сидела среди груды беспорядочно раскиданных темно-бордовых покрывал – точно такое же покрывало было и у него в номере на девятом этаже. Она нервно одернула задравшуюся юбку и натянула ее на колени. У нее были голубые глаза, довольно необычного оттенка. В левом глазу задрожала слеза, на секунду зависла на нижних ресницах и скатилась по щеке, оставляя след от растекшейся туши.
– Вы хотите меня изнасиловать? – Она смотрела на Нормана широко распахнутыми голубыми глазами, по-детски чистыми и наивными. Красуне с таким глазами даже незачем задом крутить, завлекать мужиков – да, Пэмми, детка? Но глаза глазами, однако Норман не увидел в них того, что хотел увидеть: взгляда, который рано или поздно появляется в глазах какого-нибудь урода, которого ты допрашиваешь целый день и еще полночи и который поначалу упорно отбрыкивался, но теперь готов расколоться. Униженного, умоляющего взгляда – затравленного взгляда, который говорит, я скажу тебе все, что хочешь, только оставь меня в покое. И в глазах Пэмми он этого не увидел.
Пока.
– Пэм.
– Пожалуйста, не надо меня насиловать. Я вас очень прошу. Но если вы все-таки соберетесь меня изнасиловать, то, пожалуйста, наденьте презерватив, я так боюсь СПИДа.
Он вытаращился на нее, а потом расхохотался. От смеха сразу же разболелся живот, диафрагма чуть ли не разрывалась – а больше всего болело лицо, – но он просто не мог остановиться. Он понимал, что смеяться нельзя, что ему надо остановиться, что какой-нибудь служащий отеля, возможно даже управляющий, может случайно пройти мимо двери, услышать смех и заглянуть в комнату – полюбопытствовать, что бы это значило. Но все эти разумные доводы не помогли. Норман смеялся, пока приступ не прошел сам по себе.
Сначала Блондиночка наблюдала за ним с удивлением, а потом и сама улыбнулась. С робкой надеждой.
Наконец Норману удалось взять себя в руки, хотя к тому времени у него из глаз в три ручья текли слезы.
– Я не собираюсь тебя насиловать, Пэм, – сказал он наконец, когда снова смог говорить, не давясь смехом.
– Откуда вы знаете, как меня зовут? – спросила она снова. На этот раз ее голос звучал увереннее.
Он вытащил из кармана маску, засунул в нее руку и принялся шевелить губами быка, как тогда – на светофоре, перед тем мудаком-бухгалтером в «камре». При этом он напевал: «Пэм-Пэм-Бо-Бэм, Банана-фана-фо-фэм, фи-фи-мо-мэм». – Он двигал маску так и сяк, как Шери Льюис с его долбаной бараньей отбивной, только это был бык, а не барашек, гребаный, тупой бык с цветочками на рогах. Норман и сам не врубался, с чего бы он так запал на эту дурацкую маску. Но факт оставался фактом. Ему действительно нравилась эта хреновина.
– Ты мне тоже вроде как нравишься, – сказал бык Ферд, глядя на Нормана снизу вверх своими пустыми глазами. Потом он повернулся к Пэм и сказал:
– Тебя это не напрягает?
– Нннннет, – выдавила она. Того взгляда, который был нужен Норману, все еще не было, но все к этому шло; она была в ужасе от него – от них – это точно.
Норман присел на корточки и свесил руки между широко расставленными ногами, так что резиновые рога Фердинанда теперь смотрели в пол. Он проникновенно взглянул на Пэм.
– Ты хочешь, чтобы я скорее убрался из этой комнаты и оставил тебя в покое, да, Пэмми?
Она яростно закивала.
– Да, так я и думал, и меня это устраивает. Ты мне кое-что скажешь, и я улечу, как ветер. Как прохладный ветер с моря. – Он наклонился к ней, рога Ферда волочились по полу. – У меня только один вопрос. Где Рози? Рози Дэниэльс, где она живет?
– Боже мой. – Вся краска, которая еще оставалась на лице Пэмми – два ярко-красных пятна на скулах, – теперь исчезла, ее глаза распахнулись так, что казалось, они вот-вот вывалятся из глазниц. – Господи боже мой, вы – это он. Вы – Норман.
Это напугало и разозлило Нормана. Вообще-то подразумевалось, что он знает, как ее зовут. В этом и был весь фокус: она не должна была знать его имя. Весь расчет шел на то, что он знает, а она – нет. Пока он лихорадочно соображал, вырабатывая новый план действий, она поднялась с покрывал и рванулась к двери. Она едва не сбежала, но в последний момент Норман вытянул правую руку – на которой все еще была маска. Смутно, словно откуда-то издалека он слышал свой голос. Кажется, он говорил, что она никуда не пойдет, что он хочет с ней поговорить, и очень серьезно поговорить.
Он схватил ее за горло. Она издала сдавленный хрип – вместо пронзительного вопля – и рванулась вперед с неожиданной силой. Он бы ее удержал, если бы не маска. Она соскользнула с его потной руки. Пэм вырвалась, упала вперед, замахав руками, и с глухим стуком ударилась о дверь. Сначала Норман не понял, что произошло.
Он услышал странный чавкающий звук, похожий на хлопок пробки от шампанского, а потом Пэм начала трястись и колотить руками в дверь. Ее голова отклонилась назад под странным углом – как у человека, который внимательно следит за поднятием флага на какой-нибудь торжественной церемонии.
– А? – сказал Норман, и у него перед глазами снова возник Ферд, одетый на руку. Вид у быка был такой, как будто Фердинанд успел нализаться в хлам.
– Упс, – сказал бык.
Норман снял маску с руки и запихнул ее в карман. Теперь он услышал какой-то совсем уже непонятный звук, похожий на стук редких капель дождя. Он посмотрел вниз и увидел, что правая туфля Пэм была уже не белой, а красной. Кровь натекла вокруг маленькой лужицей. Кровь стекала по двери. Руки Пэм все еще дергались, как две беспокойные пташки.
Впечатление было такое, что ее прикололи к двери, как бабочку. И когда Норман подошел ближе, он увидел, что так оно и есть. На проклятой двери был крючок. Когда Пэм рванулась у него из рук, она по инерции пролетела вперед и напоролась прямо на крючок. Левым глазом.