как глаза какого-нибудь охотничьего трофея на стенке, подумал Норман. Его форма вся пропиталась кровью – от шеи до колен. У Нормана в голове не укладывалось, как этот человек вообще еще жив. И даже в сознании. Должно быть, на Среднем Западе копов покрепче делают, подумал он.
Полицейский что-то прохрипел, насколько ему позволяла дыра в горле. Его голос прерывался бульканьем и хрипом, но все еще был поразительно сильным. Норман даже разобрал, что тот попытался сказать. Он сделал большую ошибку, этот опытный коп. Совершенно идиотскую ошибку, но Норман подумал, что ему стоит гордиться, что он служил с таким человеком в одном департаменте. Когда он пытался говорить, нож у него в горле двигался вверх и вниз, и это напомнило Норману маску быка, если шевелить пальцами ее губы.
– Да, я сейчас позову подкрепление, – спокойно и участливо сказал Норман и взял копа за руку. – Но сейчас надо вернуться к машине. Пойдемте. Сюда, офицер. – Он бы назвал его по фамилии, но фамилии он не знал, табличка с именем у него на груди была вся залита кровью. А называть его Офицер Эл было бы нехорошо. Он еще раз потянул полицейского за руку, и в этот раз он пошел.
Норман отвел полицейского обратно к патрульной машине. Тот покорно шел за ним, спотыкаясь на каждом шагу и истекая кровью. И помимо всего прочего у него из горла торчал длинный нож для разрезания писем. Норман нервничал. В любой момент из густого тумана мог материализоваться прохожий – мужчина, который вышел купить упаковку пива, женщина, идущая из кино, парочка, возвращающаяся со свидания (может быть, Боже храни короля, со свидания в парке аттракционов в Эттингерс-Пьер), – и если это случится, ему придется убить и их тоже. Если ты начал убивать, остановиться уже очень сложно. Все равно как пытаться остановить рябь, расходящуюся по воде, куда бросили камень.
Но никто не появился. Только бесплотные голоса доносились из парка. Это действительно было чудо – такое же чудо, как и то, что офицер Эл все еще держится на ногах, хотя у него в горле нож, в горле, а сам он истекает кровью, как свинья на бойне. За ним тянулась широкая кровавая полоса, крови было так много, что кое-где она собиралась в лужицы. Они выглядели как лужицы машинного масла, особенно в тумане и при размытом свете фонарей.
Норман остановился, чтобы поднять фуражку Бива со ступеней; и когда они проходили мимо открытого окна полицейской машины, он быстро наклонился и бросил ее на сиденье, а заодно и вытащил ключи из замка зажигания. В связке их было много – так много, что они даже не висели на брелоке, а торчали во все стороны, как лучи солнца на детских рисунках, но Норман сразу определил, какой из них ключ от багажника.
– Давайте, офицер, – участливо прошептал он. – Давайте, осталось совсем чуть-чуть, а потом мы поедем. – Он надеялся, что полицейский потеряет сознание, но этого не произошло. Но он хотя бы уже не пытался вытащить нож из горла.
– Осторожнее, тут бордюр, офицер.
Полицейский сошел с бордюра. Когда его черный фирменный туфель попал в канаву, рана на горле разошлась, как жабры у рыбы, и еще сколько-то крови вылилось на рубашку.
Теперь я не просто убийца, я убил еще и полицейских при исполнении, подумал Норман. Он думал, что эта мысль его испугает или подавит, но этого не случилось. Может быть, потому, что в глубине души он знал, что на самом деле он не убивал этого славного копа. Его убил кто-то другой. Или что-то другое. Скорее всего – бык. И чем больше Норман об этом думал, тем более вероятным оно казалось.
– Держитесь, офицер, мы пришли.
Полицейский остановился у багажника – там, где Норман его поставил. Норман вставил в замок ключ, который взял из машины, и открыл дверцу багажника. Там лежала запаска (лысая, как детская задница, кстати), домкрат, два бронежилета, пара ботинок, засаленный номер «Пентхауса», набор инструментов и распотрошенная полицейская рация. Как говорится, полный набор, который присутствует в каждой патрульной машине. Но как и в любой полицейской машине, в этом багажнике оставалось достаточно свободного места. Он передвинул набор с инструментами в одну сторону, а рацию – в другую. Все это время напарник Бива стоял у него за спиной и покачивался на месте. Он наконец замолчал, и его остановившийся взгляд сосредоточился на какой-то далекой точке, видимой только ему, – наверное, той самой, откуда начнется его новое путешествие. Норман засунул домкрат под запаску, глянул, хватит ли места, а потом перевел глаза на того, для кого он его – это место – готовил.
– Ладно, – сказал он. – Сойдет. Но мне придется одолжить вашу фуражку, ладно?
Коп ничего не сказал, просто покачнулся, но матушка Нормана, эта застенчивая истеричка, всегда говорила: «Молчание – знак согласия», – и Норман решил, что это правильные слова. По крайней мере гораздо лучше любимого папенькиного присловья: «Если они достаточно взрослые, чтобы писать, то они достаточно взрослые и для меня». Норман снял с полицейского фуражку и нацепил ее на свою лысую голову. Бейсбольная кепка отправилась в багажник.
– Кроф, – сказал полицейский, протянув к Норману руку. Но его глаза не выражали уже ничего. Если судить по глазам, то этот замечательный парень давно уже был где-то не здесь.
– Да, я знаю. Кровь. Это все бык проклятый, – сказал Норман и подтолкнул полицейского в багажник. Тот как раз уместился, только одна нога торчала наружу. Норман согнул ее в колене, утрамбовал в багажник и захлопнул крышку. Потом пошел обратно к Биверу. Мальчишка пытался сесть, хотя глаза у него были абсолютно бессмысленные и остекленевшие. Из ушей шла кровь. Норман опустился на одно колено, схватил молоденького полицейского за горло и начал давить. Парнишка упал. Норман сел на него верхом, продолжая душить. Когда Бив перестал дергаться, Норман приложил ухо к его груди. Три удара, редкие и беспорядочные, как судорожные толчки рыбы, выброшенной на берег. Норман вздохнул и снова сжал руки на шее Бива, впившись ногтями ему в горло. Вот теперь точно кто-нибудь появится, подумал он, сейчас непременно кто-то появится. Но нет, никто не появился. Из парка донесся пронзительный крик: «Эй ты, ублюдок!» – и идиотский смех. Так смеются только либо очень пьяные люди, либо полные олигофрены. Но это – все. Норман опять приложил ухо к груди Бива. У него были планы на этого парня. Он должен был сыграть роль декорации, и Норману не хотелось, чтобы декорация – поставленная, как говорится, для мебели – вдруг ожила в самый неподходящий момент.
В этот раз уже ничего не тикало, кроме часов на руке у Бива.
Норман поднял его и посадил на переднее сиденье «каприса». Надвинул фуражку пониже ему на лицо – черное и опухшее, его лицо больше не напоминало лицо ребенка; теперь оно было больше похоже на кошмарную рожу какого-нибудь сказочного тролля – и захлопнул дверцу. Только теперь до Нормана дошло, что у него все болит, буквально все тело. Но сильнее всего болят зубы и челюсти.
Мод, думал он. Это все из-за Мод.
Он вдруг очень обрадовался, что не помнит, что именно он делал с Мод… То есть даже не он. Он вообще ничего не делал. Все сделал бык, большой бык, el toro drande. Но, Господи Боже, как все болит. Такое впечатление, что его разбирают по винтикам изнутри, выкручивая из него все болты, гайки и шурупы.
Бив медленно завалился влево, его мертвые выпученные глаза были похожи на два стеклянных шарика.
– Нет, Нелли. Давай ты не будешь так делать, – сказал Норман и усадил его обратно. Потом он протянул руку и пристегнул Бива ремнем безопасности. Вот так, хорошо. Норман отошел на пару шагов и критически рассмотрел получившийся «натюрморт». Получилось совсем неплохо. Со стороны казалось, что Бив просто вырубился и решил соснуть минут сорок.
Норман опять потянулся через окно в салон, стараясь не задеть Бива, и открыл бардачок. Он рассчитывал найти там аптечку, и аптечка действительно там была. Он открыл крышку, вытащил пузырек с анацином и проглотил сразу пять или шесть таблеток. Потом прислонился к машине, жуя и морщась от горечи, и вот тогда он опять отключился.
Через какое-то время он снова пришел в себя. Он не знал, сколько времени он был не здесь, но, судя по всему, недолго. Во рту и горле еще чувствовался горький вкус аспирина. Он стоял у лестницы, у нее в подъезде, и тупо щелкал выключателем, включая и выключая свет. Но свет не включался. Темное маленькое помещение оставалось темным. Норман вообще ничего не помнил, но можно было предположить, что это он сам что-то сделал со светом. И это было хорошо. В другой руке он держал пистолет – один из тех, которые он позаимствовал у полицейских. Он держал его за ствол и, судя по всему, использовал его вместо молотка. По чему-то он им колошматил. Может, по пробкам? Он что, спускался в подвал?! Может быть. Но сейчас это уже не имело значения. Свет не горел, и это было как раз то, что нужно.
Это был не нормальный многоквартирный дом, а меблированные комнаты – неплохие, надо признать, но меблированные комнаты это все-таки меблированные комнаты. Запах дешевой еды – полуфабрикатов, которые разогревают на электрической плитке, – нельзя было спутать ни с чем. Этот запах въедался в стены, и от него невозможно было избавиться. Еще две-три недели, и к этому запаху прибавится еще и характерный «летний» звук меблированных комнат: низкий гул маленьких вентиляторов, установленных в окнах, в безуспешной попытке проветрить комнаты, которые к августу в любом случае будут пахнуть, как в хлеву. Она променяла их миленький маленький домик на это убожество, но сейчас у него не было времени разгадывать эту загадку. Сейчас его волновало другое: сколько здесь живет человек и сколько из них будет дома субботним вечером. Другими словами, сколько здесь может возникнуть потенциальных проблем.