– О-о, – выдавила Эстер.
– Папа назначил себя в Аварийный комитет, там все больше психологи. Разрабатывают теорию массовых галлюцинаций, сенсорных деприваций и все такое. Он тебе сам все расскажет.
– Да, уж он расскажет.
– А, Эся…
– Эся-меся.
– Они уже… то есть я хочу сказать… ты уже…
– Да, – ответила она. – Вначале вынимают старые. Потом ставят новые. Потом соединяют нервы.
– Ой!
– Вот-вот.
– А тебе правда придется выбирать…
– Нет. Врачи мне найдут наиболее совместимые генетически. Уже подобрали пару отличных еврейских глаз.
– Что, точно?
– Да нет, шучу. Не знаю.
– Хорошо станет, когда ты будешь ясно видеть, – проговорил Hoax, и впервые Эстер услыхала в его голосе хрипотцу, как у гобоя, первый надлом.
– Слушай, у тебя есть запись «Сатьяграхи»? Я хочу послушать.
Оба, и брат и сестра, разделяли страсть к опере двадцатого века.
– Не вижу в этом игры ума, – заявил Hoax голосом отца. – Полное безмыслие.
– Ага, – согласилась Эстер. – И все на санскрите.
Hoax включил запись с последнего акта. Они вслушивались в высокий и чистый голос тенора, выпевающий летящие ноты – все выше, выше, как горные пики над облаками.
– Есть повод для оптимизма, – сказал врач.
– Что вы хотите сказать? – поинтересовалась Шошана.
– Что они ничего не гарантируют, Шо, – пояснил Изя.
– Почему?! Обещали, что это простая операция!..
– В обычном случае…
– А такие бывают?
– Да, – отрезал доктор. – Этот случай необычен. Операция прошла идеально. Подготовка – тоже. Но реакция пациентки позволяет предположить возможность – маловероятную, но все же – частичного или полного отторжения.
– Слепоты.
– Шо, ты знаешь, даже если она отторгнет эти трасплантаты, можно попробовать снова.
– Вообще-то электронные импланты могут оказаться функциональнее. Сохраняются зрительная функция и ориентация в пространстве. А для периодов бездействия зрения есть съемные сонары.
– Так что у нас есть поводы для оптимизма, – прошептала Шошана.
– Осторожного оптимизма, – уточнил доктор.
– Я позволила тебе сделать это, – сказала Шошана. – Позволила, а могла остановить.
Она выдернула руку и свернула в поперечный коридор.
Изе пора было в доки, давно пора, но, вместо того чтобы двинуться от Центра здоровья прямо вниз, он направился к самой дальней лифтовой шахте, через весь Городской ландшафт. Ему нужно было побыть одному, подумать. Одну даже операцию Эстер тяжело было перенести, а еще эта массовая истерия, и если Шошана теперь бросит его… Изе мучительно, страстно хотелось побыть в одиночестве. Не сидеть с Эстер, не говорить с докторами, не спорить с Шошаной, не идти на заседание комитета, не выслушивать, как истерики пересказывают свои галлюцинации, – только побыть в одиночестве, перед терминалом ЭМ, ночью, в покое.
– Только глянь, – произнес высокий мужчина, Лакснесс из ЭВАК, остановившись рядом с Изей и вглядываясь во что-то. – Что будет дальше? Как по-твоему, Розе, что творится?
Изя проследил за направлением его взгляда. Мальчишка переходил коридор-улицу от одного кирпично-каменного фасада к другому.
– Мальчишка?
– Да, господи, посмотри на них.
Ребенок уже ушел, а Лакснесс все смотрел, по временам сглатывая, точно его тошнило.
– Мортен, он ушел.
– Должно быть, это из районов голода, – отозвался Лакснесс, не меняясь в лице. – Знаешь, в первые пару раз я думал, что это голографические проекции. Решил, что это кто-то вытворяет, – знаешь, может, у связистов крыша поехала или еще что.
– Мы исследовали эту возможность, – заметил Изя.
– Ты на их руки глянь. Господи!
– Мортен, там никого нет.
Лакснесс глянул на него:
– Ты ослеп?
– Там никого нет.
Лакснесс смотрел на него, точно сам Изя был галлюцинацией.
– Теперь мне кажется, что это наша вина, – сказал он, переводя взгляд на то, что мерещилось ему посреди площади. – Но что нам делать? Не знаю.
Внезапно он шагнул вперед и замер с тем разочарованным выражением, которое Изя привык уже видеть на лицах тех, чьи галлюцинации рассеивались.
Изя прошел мимо. Он хотел сказать что-нибудь Лакснессу, но не мог придумать что.
Проходя по коридору, он ощутил странное чувство – точно он проталкивается через некую субстанцию или, может быть, толпу, неощутимую, не мешающую идти. Только множество не-прикосновений к рукам, к плечам, как тысячи электрических уколов, дыхание в лицо, неощутимое сопротивление. Изя добрел до лифтов и спустился в доки. Кабина была переполнена, но Изя ехал в ней один.
– Привет, Изя. Видел уже привидения? – весело приветствовал его Эл Бауэрман.
– Нет.
– Я тоже. Даже неловко. Вот распечатка по моторному отделению, с новыми данными.
– Морт Лакснесс только что бредил в Городском. Вот уж кого не назвал бы истериком.
– Изя, – укорила его Ларейн Гутьеррес, помощник механика, – при чем тут истерика? Эти люди здесь.
– Какие люди?
– С Земли.
– Мы все, сколько я помню, с Земли.
– Я о тех людях, которых все видят.
– Я не вижу. Эл не видит. Род не…
– Видел уже, – пробормотал Род Бонд. – Не знаю. Это бред какой-то, Изя, я знаю, но эта толпа, которая вчера заполонила коридор Пуэбло, – я знаю, через них можно пройти, но все их видят – они точно стирали белье и полоскали в реке. Вроде старой ленты по антропологии.
– Массовый психоз…
– …Ничего общего с этим не имеет, – отрезала Ларейн. В голосе ее прорезались визгливые нотки. «Она выходит из себя, – подумал Изя, – стоит с ней не согласиться». – Эти люди здесь, Изя. И с каждым днем их все больше.
– Итак, станция полна настоящих людей, сквозь которых можно пройти насквозь?
– Хороший способ избавиться от тесноты, – с застывшей улыбкой подтвердил Эл.
– И то, что видите вы, реально, даже если я этого не вижу?
– Не знаю я, что ты видишь, – огрызнулась Ларейн. – И не знаю, что тут настоящее. Я знаю, что они – здесь. Не знаю, кто они; может, это мы выясним. Те, кого я видела вчера, были из какого-то примитивного народа, все в шкурах, но они были даже красивы – люди, конечно, а не шкуры. Не изголодавшиеся и очень внимательные, наблюдательные такие. Мне показалось даже, что не только мы их, а и они нас видят, но в этом я не уверена.
Род согласно кивал:
– Ага, а потом вы с ними разговаривать начнете. Привет, ребята, добро пожаловать на ОСПУЗ.
– Пока что, если подойти, они куда-то пропадают, но к ним можно приблизиться все больше, – серьезно ответила Ларейн.
– Ларейн, – медленно проговорил Изя, – ты сама себя слышишь? Род? Слушайте, если я приду и скажу: «Эй, ребята, знаете что, тут трехголовый пришелец телепортировался с летающей тарелки, так что…» Что? Вы его не видите? Ларейн, не видишь? Род? Не видите? А я вижу! И ты видишь, Эл, правда? Видишь трехголового пришельца?
– А как же, – ухмыльнулся Эл. – Маленького и зелененького.
– Вы нам верите?
– Нет, – ответила Ларейн сердито. – Потому что вы врете. А мы – нет.
– Тогда вы сошли с ума.
– Отрицать то, что я и все остальные видим своими глазами, – вот это безумие.
– Эй, онтологические споры, конечно, жутко интересны, – прервал их Эл, – но нам уже двадцать пять минут как следовало заняться отчетом по моторному отсеку.
Той ночью, работая за терминалом, Изя вновь ощутил мягкое электрическое покалывание в руках, стеснение, шепоток за пределом слышимости, запах пота, а может, мускуса или человеческого дыхания. Он стиснул голову руками, потом поднял взгляд к терминалу электронного мозга и пробормотал, словно обращаясь к нему: «Не допусти этого. У нас нет другой надежды».
Но экран был пуст, а недвижный воздух – лишен запаха.
Изя еще поработал немного, потом отправился спать. Его жена лежала рядом в ночной тишине – и все же дальше самых далеких планет.
А Эстер лежала в больнице, в вечной тьме. Нет, не вечной. Временной. Целительной тьме. Она будет видеть.
– Что ты делаешь, Hoax?
Мальчик стоял у кухонной мойки, зачарованно глядя на стоящую в раковине воду.
– Смотрю на золотых рыбок, – ответил он. – Их выплюнуло из крана.
– Вопрос заключается в следующем: до какой степени концепция иллюзии может описать интерактивную сцену, воспринимаемую совместно несколькими наблюдателями?
– Ну, – заметил Хайме, – сама интерактивность может быть частью иллюзии. Вспомним Жанну д’Арк и ее голоса.
Но в его собственном голосе не было убежденности, и Елена, ставшая лидером Аварийного комитета, задала резонный вопрос:
– Может, еще пригласим наших гостей на это заседание?
– Стойте, стойте, – перебил ее Изя. – Вы говорите «воспринимаемую совместно». Но она же не воспринимается совместно. Я ее не вижу. Есть и другие, кто не видит. Так на каком основании вы объявляете ее совместной? Если эти фантомы, эти «гости» неощутимы, исчезают при приближении, беззвучны, так они не гости, а привидения, а вы отбрасываете рассудок и…
– Изя, прости, конечно, но ты не можешь отказывать им в существовании из-за того, что не можешь их воспринимать.
– А что, может существовать более веское основание?
– Но ты отказываешь нам в праве на том же основании утверждать их реальность.
– Основанием для оценки галлюцинаторного бреда является отсутствие галлюцинаций у наблюдателя.
– Так зови их галлюцинациями, – посоветовала Елена. – Хотя мне больше нравятся «призраки». Возможно, оно и точнее. Но мы не умеем сосуществовать с призраками. Нас этому не учили. Так что обучаться придется по ходу дела – поверьте мне, придется. Они никуда не пропадают, они здесь, и даже наше «здесь» меняется. Если захочешь, Изя, ты можешь быть очень полезен нам именно тем, что не видишь ни наших… гостей, ни перемен. Но мы, видящие, должны выяснить, как и откуда они берутся. И если ты будешь слепо отрицать их существование, ты просто ставишь нам палки в колеса.
– Кого боги хотят уничтожить, – произнес Изя, вставая из-за стола, – того они лишают разума.