– Ты понимаешь, что я имею в виду? – Голос Алена смягчился в зеленом сумраке. – Как история аккумулируется в таких местах, как это?
Такая большая разница – переход от разговора с человеком, который говорит «не-а», к человеку, который говорит «аккумулируется».
– Разве это не относится и к людям? В конце концов, я, может, и не ношу сейчас кожаную юбку-карандаш, которая была у меня в шестнадцать лет, но я не была бы той, кто я есть сейчас, если бы не была той, кем была тогда.
Он захихикал.
– Как бы я ни был заинтригован кожаной юбкой-карандашом, это не одно и то же. Твое прошлое – это твое прошлое. Это не то, что можно увидеть или потрогать.
Розалина никогда не читала ни одной книги о том, как заполучить мужчину, отчасти потому, что ее как минимум не меньше интересовали женщины, а отчасти потому, что книги были просто отвратительны. Но была уверена, что все подобные книги согласятся с тем, что отправиться с парнем в уединенный грот, а потом спорить с ним о романтических вещах, о которых он пытался говорить, – это фантастическое упущение. С другой стороны, она считала, что по-своему была права в этом вопросе.
– Я сделала татуировку, когда мне было шестнадцать, – сказала она ему. – Ее можно увидеть и потрогать. Не прямо сейчас, конечно.
– У тебя есть татуировка? – Он был… не особенно шокирован. Но по-доброму удивлен. У него хорошо получалось это показывать.
– Ага.
Он посмотрел на нее, слегка приподняв одну бровь, и, поддразнивая, спросил:
– Это бабочка?
– Несколько бабочек.
– Несколько бабочек?
– Вдоль позвоночника.
Широкий, выразительный рот, который так искусно целовал ее, приподнялся в уголках.
– Ты не довольствуешься малым, да?
– Тогда ведь будет только половина.
Возникла долгая пауза, которая показалась более напряженной, чем следовало бы в узком пространстве и при туманном свете.
– Покажешь?
Она моргнула.
– Сейчас?
– Только если тебе удобно, – быстро ответил он. – Вокруг, конечно, никого нет, но я не настаиваю. Хотя, признаюсь, я довольно… – Он замолчал и прочистил горло. – Скажем, я больше заинтригован бабочками, чем юбкой.
Он казался на грани возбуждения – возможно, она просто создавала впечатление извращенки. Но подозревала, что ей будет приятно возбуждать его и дальше. Возможно, это было связано с тем, что он был немного старше и гораздо лучше контролировал собственную жизнь, чем она, или просто это был контраст с его обычной самоуверенностью. В любом случае эти намеки на уязвимость заставляли ее чувствовать себя смелой и возбуждающей так, как не бывало уже давно.
Она повернулась, подняла футболку и услышала тихий вздох.
– Это… это довольно профессиональная работа, – прошептал он. – Ты была бунтаркой в юности, да?
– Я не пыталась ею быть. Просто знала, чего хотела.
– Можно, – прошептал он, – можно их потрогать?
Кожу спины покалывало от ожидания.
– Ладно.
– Тебе не было больно?
Почему люди постоянно об этом спрашивают? Что они ожидают услышать? «Нет, я люблю, когда мне в эпидермис втыкают иглы».
– Офигеть как.
Она чувствовала тепло его кончиков пальцев, повторяющих знакомый изгиб крыльев на ее позвоночнике. Прикосновения были похожи на его поцелуи: уверенные, но нежные, намекающие на удовольствие, но не навязывающие его. Через пару мгновений он развернул ее и притянул к себе.
– Надеюсь, ты не решила, что я тебя избегаю.
Решила, но ни за что бы ему в этом не призналась.
– Сегодня я была больше занята пирогом.
– Я подумал, что лучше не делать ничего такого, из-за чего могут пойти слухи.
Было стыдно от того, насколько легче ей стало.
– В этом есть смысл. Спасибо.
– Естественно, мы ведь оба здесь ради конкурса. Но я… в общем… Не ожидал встретить кого-то вроде тебя.
– Кого? Мать-одиночку, которая работает в магазине?
– Ты должна знать, что ты нечто большее, Розалина. – Он смотрел на нее с высоты своего роста. Его глаза окрасились в серый цвет в сгущающейся темноте. – Ты училась в Кембридже, черт возьми. Ты бесстрашная, авантюрная и, подозреваю, немножко коварная.
Правда была в том, что Розалина не ощущала себя никем подобным, разве что изредка. Но ей нравилось, что он видит ее такой. Поэтому она обхватила его шею и притянула к себе для поцелуя.
Воскресенье
– Добро пожаловать, – прогремел голос Грейс Форсайт, – на второй в этом сезоне праздник выпечки. Сегодня мы просим вас поразить нас не одним, не двумя, не тремя, а двадцатью четырьмя пирожками. Это должна быть дюжина сладких и дюжина несладких пирожков. Но, кроме этого, они могут быть из песочного теста, слоеного, на кипятке, с тыквой, свининой или паниром, курицей, чоризо или вишней. У вас есть три часа, включая приготовление теста и оформление ваших восхитительных блюд. Ваше время начинается на счет «три». Три, дорогие.
И они начали.
Розалина едва успела начать просеивать муку для песочного теста, как на ее стол разом обрушились Колин Тримп, Грейс Форсайт и судьи.
– Расскажи нам о своих пирожках, милая, – сказал Уилфред Хани, успокаивающе подмигивая ей, пока Марианна Вулверкот просматривала ингредиенты.
Розалина очень старалась смотреть на Уилфреда Хани, а не на камеру, которая была направлена прямо ей в лицо.
– На прошлой неделе я решила не рисковать. Поэтому сейчас хочу немного раскачать лодку и готовлю…
Помогите! Что она несет?
– Ох, простите, я совершенно забыла, что готовлю.
Уилфред Хани перевел взгляд на Колина Тримпа.
– Надо переснять, Колин?
Возникла заминка, пока Колин слушал инструкции из наушника.
– Все в порядке. Выйдет мило. Не спеши, Розалина.
– Я бы не хотела, – сказала Розалина, – чтобы выглядело так, будто понятия не имею, что делаю.
Грейс Форсайт положила руку ей на плечо.
– Ягненочек, я уже сорок лет придумываю все на ходу, и никто меня еще не прогнал. Это, знаешь ли, довольно британский подход.
– У тебя здесь курица, херес, – Марианна Вулверкот взяла херес и с интересом посмотрела на этикетку, – и эстрагон. Рискну предположить, что ты готовишь пирожки с курицей, хересом и эстрагоном.
– Что интересно, – добавил Уилфред Хани, – юный Ален тоже готовит курицу с эстрагоном.
Розалина застыла на месте.
– О, че… ч… чрезвычайно интересно.
– Только без хереса, кажется. – Марианна Вулверкот казалась искренне разочарованной. – Что может дать тебе преимущество.
– Он ведь сам выращивал эстрагон, не так ли? – спросила Розалина.
Грейс Форсайт бросила взгляд в камеру.
– Вот что значит конкуренция в выпечке. Сегодня так. А завтра – эстрагон.
– С несладкими пирожками разобрались. – Уилфред Хани все еще подмигивал ей. Насколько Розалина могла судить, он не переставал подмигивать уже большую часть столетия. – А что насчет сладких?
К счастью, ее мозг не завис в очередной раз.
– Я делаю пирожки с яблоком в карамели и дульсе де лече.
Лицо Марианны Вулверкот приобрело выражение «Ты совершаешь ужасную ошибку», которое Розалина видела каждый сезон в шоу и удивлялась, почему конкурсанты его не замечают.
– И ты считаешь, что все успеешь сделать вовремя?
– Если я буду работать очень быстро, не сделаю ошибок и мне не будут мешать… О боже, я не это имела в виду, просто… иногда на кухню приходит дочка, а с восьмилетними детьми время течет иначе.
– Нет, нет, мы понимаем. – Грейс Форсайт вскинула руки. – Марианна, Уилфред, мы получили приказ отступить. – Они не столько отступали, сколько останавливались, чтобы сделать еще пару постановочных кадров и коротко рассказать на камеру о том, на какой большой риск она идет, в пределах слышимости. Но в конце концов они ушли, и Розалина смогла признать, что ее дульсе, вероятно, выписывает такие чеки, которые ее лече не сможет обналичить.
За час ей пришлось сделать вывод, что оно не только не обналичивает чеки, но и вынуждает судебных приставов приходить за мебелью.
В теории, в чертовой теории, она могла успеть. Дома это почти всегда получалось. Было достаточно времени, чтобы приготовить тесто, начинку, подготовить формы для пирожков и полтора часа непрерывно помешивать молоко, пока оно волшебным образом не превратится в гладкую, бархатистую карамель. Только вот теперь, на шоу, было крайне важно, чтобы пирожки были не совсем готовы к отправке в духовку, и чтобы у нее в кастрюле была коричневатая, слегка сладковатая жидкость.
И да, ее выпечка вслепую была в целом прекрасна, и лишь одна вещь шла не по плану, но при этом сильно не получалась, а Розалина должна была показать, что на самом деле она мастерица, не считая того, что явно не могла этого сделать. Она даже готовила не из собственного эстрагона, и о чем только думала, когда подписывалась на участие в телевизионном шоу, когда раньше пекла только печенье для восьмилетних детей, которые были не слишком разборчивыми критиками, и, черт, черт, черт, черт.
– Что ты делаешь? – спросил один из помощников продюсера.
Готовилась расплакаться – вот что она сейчас делала.
– Ну, – сказала она, – я… просто… помешиваю… оно должно… но оно…
К ее ужасу она действительно заплакала.
И не успела она опомниться, как Грейс Форсайт осторожно забрала ложку у нее из рук.
– Трахайтесь, срите, онанируйте, пейте кока-колу, покупайте духовки Smeg, отмените монархию. Ой, простите, я испортила кадр? Какой позор. Можете пойти поснимать кого-нибудь другого?
Продюсер и оператор послушно удалились.
Розалина тяжело вздохнула и вытерла глаза.
– Боже мой, спасибо.
– Это часть работы, дорогая. Они милые, я о съемочной команде, но иногда переусердствуют с… – она сделала выразительные воздушные кавычки, – «эмоциональными кадрами». А теперь напряги сухожилия, разгони кровь, и удачи тебе с коричневым месивом.
Коричневое месиво насмешливо смотрело на нее.
Дом вдруг показался очень далеким. Как и ее кухонька с голубыми шкафчиками, которые она сама красила, и плитой с одной сломанной конфоркой и окном, в которое ранним утром проникало солнце. Стол, за которым Амели сидела и делала – точнее, не делала – домашнюю работу, пока Розалина готовила ужин или взбивала тесто для кексов.