Грейс Форсайт похлопала его по плечу.
– Родная душа.
Когда час истек, их распустили несколько неформально, вероятно, потому, что в этой части будет звучать пламенный голос Грейс Форсайт, а умелый монтаж свяжет его в непрерывную последовательность со следующей сценой. Розалина поспешно вышла из бального зала и забрала свой багаж у одного из ассистентов.
– Послушайте, – сказала она, – я знаю, что это против правил, но мне ненадолго нужен мой телефон.
Ассистент апатично пожал плечами.
– Извините. Как сказала Дженнифер, вы все еще участвуете в выпечке вслепую, а значит, никаких телефонов, книг и электронных устройств.
– Но мне нужно позвонить дочке.
– Позвоните ей завтра, после соревнования.
Она ожидала подобного, но легче от этого не стало.
– Ей восемь, и она ждет, что я ей позвоню.
– Правила придумывал не я. Ничем не могу помочь.
Розалина было открыла рот, чтобы возразить, но не придумала ответа. Она не получит телефон, не позвонит Амели, а через много лет, когда ее отец сделает что-нибудь неприятное и она очень мягко попытается ему об этом намекнуть, он ответит: «А как насчет того раза, когда ты уехала на выходные и не удосужилась позвонить дочке?»
– Все хорошо?
Гарри со спортивной сумкой, небрежно перекинутой через плечо, подошел к Розалине.
У Розалины не было времени делать вид, что все в порядке.
– Нет. Ни хрена не хорошо. Мне не отдают телефон. Я сказала, что позвоню Амели, но они не понимают или им все равно. И, по-видимому, придется поговорить с сукиным Колином Тримпом, который, точно знаю, ничего не сможет сделать. А что еще остается?
– Хочешь, пойду с тобой? – спросил он с той спокойной уверенностью, которая сейчас, когда она была какой угодно, но только не уверенной, раздражала Розалину.
– Зачем?
– Моральная поддержка? – предложил он. – Может быть, будет легче, если у тебя будет поддержка.
Отлично. Теперь какой-то электрик считает ее беспомощной, как и ее родители, мастер по бойлерам и все, кого она знала.
– Я вполне способна разобраться с этим сама.
Он пожал плечами.
– Я не говорил, что ты не способна. Но иногда нет ничего плохого в том, чтобы попросить помощи, особенно если это что-то важное.
Розалина долго смотрела на него. До этого момента она не понимала, как сильно ей нужен кто-то, чтобы понять, что, хоть она и не спасает жизни, а снимается в телешоу, ее дела по-своему важны.
– Ладно. Хорошо.
Они отправились на поиски Колина Тримпа, и ей стало чуть легче от того, что у нее была компания. В каком-то смысле Гарри был идеальным человеком, потому что, учитывая его нежелание разговаривать с людьми, она надеялась, что он будет стоять у нее за спиной… если не с устрашающим видом, то по крайней мере будет выглядеть внушительнее, чем она.
Колин Тримп скрывался в тени трейлера и безуспешно пытался съесть хот-дог. Лук падал ему на ботинки.
– О господи. – Сосиска вырвалась на свободу вслед за своей начинкой. – О нет. Розалина, Гарри. Могу я… вы…
– Я хочу получить обратно свой телефон, – сказала Розалина.
Колин Тримп грустно откусил от булки с кетчупом.
– А, ты об этом. Понимаешь, мы должны сохранить честность раунда. У стандартов вещания довольно строгие правила.
– Мне нужно позвонить дочке.
– Прости. Она болеет?
– Нет. – Правда прозвучала раньше, чем Розалина успела подумать, насколько полезнее было бы солгать. – Но я обещала, что позвоню ей, и не хочу нарушать обещание, данное ребенку.
– Это очень мило. – Колин Тримп кивнул с возмутительно-беспомощной услужливостью. – Но ты подписала контракт, позволяющий компании ограничивать твое общение, если это необходимо во время съемок.
– Да ладно тебе, приятель, – сказал Гарри. – Она же не будет выспрашивать советы по закваске от ученицы начальной школы.
Колин Тримп нервно посмотрел на Гарри.
– Не я создаю правила, а продюсерская компания.
– Значит ли это, – спросила Розалина, – что правила устанавливает Дженнифер?
Бросив то, что осталось от булочки, Колин Тримп сцепил руки, наполовину в замешательстве, наполовину в недовольстве.
– Нельзя идти к Дженнифер с подобными вопросами.
Ага. Розалина знала, как это работает.
– Я пойду к Дженнифер.
– Она просматривает отснятый материал. Она будет в ярости.
– Я в ярости. Дай телефон или приведи Дженнифер.
У Колина Тримпа проскользнул взгляд расчетливого человека, который не знал, кому сказать «да».
– Я… Я правда не могу. Позвони дочке завтра. Все будет хорошо.
– Нет, не хорошо. Я обещала, что позвоню сегодня вечером.
На другой стороне парковки со скрипом открылась дверь.
– Колин, – рявкнула Дженнифер Халлетт. – Принеси мне еще шесть чашек кофе. Это будет вечер анала без смазки, чтобы превратить понос, который вы называете отснятым материалом, в нечто похожее на пригодную для просмотра передачу.
– Пожалуйста, не надо, – прошептал Колин Тримп.
Без шансов. Розалина направилась по гравию к Дженнифер Халлетт.
– Мне нужно поговорить с дочкой.
Дженнифер Халлет замолчала и сжала в руках немаркированную коричневую чашку.
– Я твоя дочка? Я похожа на твою дочку? Нет? Тогда какого хрена ты беспокоишь меня по этому поводу?
– Вы конфисковали мой телефон, как будто поймали меня за написанием сообщения на монтаже.
– Ты под охрененным эмбарго. Смирись и засунь голову в духовку, благо у нас в них нет недостатка.
Розалина вздохнула. Все пошло по кругу. Как у циркулярной пилы. И ей, наверное, пора перестать прижиматься к ее лезвию лицом.
– Послушай, ей восемь, я мать-одиночка…
– Да, – перебила ее Дженнифер Халлетт, – и тебе двадцать семь. Родилась в Кенсингтоне. А сейчас живешь в каком-то вшивом пригородном городке. Работаешь в магазине и хорошо смотришься в фартуке. Я знаю о тебе все, что нужно знать, солнышко.
О боже. Все это время Розалина переживала, что она скучная, а оказалось, что она красавица. Красавица, которая дошла до шестой недели и о которой все говорили, что она осталась на шоу только потому, что понравилась кому-то из судей. Это не говорило ничего хорошего о ее карьерных перспективах, но, возможно, теперь она сможет извлечь из этого выгоду.
– А как ты думаешь, насколько хорошо я буду выглядеть в фартуке, если всю ночь буду волноваться из-за своего ребенка?
Возникла напряженная пауза.
– Колин, дай этой женщине телефон.
– Но… – возразил Колин, – они ведь под запретом.
– Тогда дай свой, включи громкую связь и будь при ней. И чтобы больше такого не было.
Дверь трейлера захлопнулась прежде, чем кто-то успел сказать что-то еще.
– Ого, подруга, – сказал Гарри, – ты была словно ураган.
Розалине только что прочли импровизированную лекцию о морской щучьей собачке, которую Амели описала как «сердитую рыбу с грустным лицом и большим ртом, которая защищает свою территорию, раздувая свою голову». И, судя по контексту, это означало, что дочка не получила травму на всю жизнь из-за того, что ей пришлось ждать двадцать минут, чтобы поговорить с мамой.
– Слушай, спасибо, что пошел со мной. Прости, что нагрубила.
– Я все понимаю. Ты же хотела дозвониться до своего ребенка, да?
– Только теперь мне кажется, что я вела себя как невротичка. Потому что подняла огромную шумиху, а у нее все хорошо. Невероятно хорошо.
Колин Тримп бросил на нее измученный взгляд, когда она вернула ему телефон.
Гарри пожал плечами.
– Обещания надо выполнять. Особенно перед детьми. – Он замолчал на мгновение, слегка нахмурившись. Что-то явно происходило в его голове, но она понятия не имела, что именно. – У бывшего моей сестры с этим плохо. Хороший парень. Любит их до безумия. Вот только он сам пацан, понимаешь?
Розалина не сталкивалась с этим лично – никого из ее бывших нельзя было назвать «пацанами», даже мужчин. Тем не менее ей казалось, что она понимает, что он имеет в виду.
– Например, – медленно продолжил Гарри, – скажет, что будет где-то или что-то сделает, и забудет. Не всегда, но бывает. Причем не специально, и он заглаживает вину перед детьми, но заметно, как это на них влияет.
– Не знала, что у тебя есть сестра.
Она не могла понять, почему ее это так удивило, ведь он явно не вышел из скалы, как Митра[4].
– У меня их три, друг.
Вот почему она так мало с ним разговаривала. Дело было не столько в том, что он никогда ничего не говорил, как она сначала думала. Дело было в том, что он все время ждал, что она скажет что-то в ответ, а Розалине было гораздо комфортнее, когда люди услужливо заполняли молчание собой.
– Это… очень много сестер.
– И не говори. Ванная при этом очень чистая, но в нее сложно попасть.
– И одна из них – мать-одиночка, прямо как я?
Подождите. Так вот почему он дал ей свой номер на прошлой неделе? Не для того, чтобы неуклюже подкатить, а потому что она напомнила ему о сестре. Это еще хуже? Или это просто означает, что он… понимает ее?
– Не прямо как ты, Розалина, – сказал он с почти игривым видом. – Начать хотя бы с того, что ее назвали не в честь персонажа пьесы.
Она засмеялась.
– Она могла бы быть в какой-нибудь пьесе. Как ее зовут?
– Сэм. Сокращенно от «Саманта», но она очень не любит, когда ее так называют.
– А остальных?
– Не-е. Их тоже в пьесах нет.
Возможно, было уже поздно интересоваться Гарри и его жизнью, но она начала чувствовать себя неловко из-за того, как тихо и прилично он вел себя с ней последние пару недель и как мало она его замечала и интересовалась им. Из-за его внешности и употребления слова «милая» было гораздо проще думать, что он деревенщина-пикапер. Хотя на самом деле он, возможно, был… не таким? Может быть, вовсе не таким. И что бы это значило для нее, если бы он оказался таким или не таким?