– Тогда, – сказала Грейс Форсайт, – тебе придется сделать то, что мы делаем каждый год, когда кто-то делает что-то похожее на пенис.
В глазах Анвиты вспыхнул огонек надежды.
– Что? Что я могу сделать?
– Старательно притворяться, что то, что очевидно похоже на пенис, на него не похоже.
– Но тогда все подумают, что я не знаю, как выглядит пенис.
– Извините. – Колин Тримп появился по другую сторону стойки. – Я ужасно извиняюсь. Просто вы очень громко произносите слово «пенис», и его слышно, когда снимают других людей.
– Это я виновата, Колин. – Грейс Форсайт невесело усмехнулась. – Как обычно, все похерила. Все будет хорошо, Анвита. Операторы могут творить чудеса с углами обзора камеры.
В бальном зале со стороны Рики раздался зловещий грохот.
– Что ж, – сказал Рики. Он стоял, положив руки на бедра, и рассматривал осколки того, что, по-видимому, раньше было большим, веерообразным хрустящим хлебцем. – Вот и нет одного из крыльев. Но ничего. У него их два. Я покажу его в профиль.
Анвита поставила свой хрустящий фаллос на место.
– Что это ты там делаешь? – громко спросила она.
– Великого дракона Смауга. А ты?
– Биг-Член.
– Мило.
– Пожалуйста, перестаньте кричать, – взмолился Колин Тримп, – и упоминать гениталии. Дженнифер будет в ярости.
– Знаете, – Джози подняла взгляд от того места, где деловито готовила больше хлеба, чем имеет право любой человек, – мне начинает казаться, что одна из моих косичек немного похожа на вульву.
В конце концов, вопреки, а не благодаря уговорам Колина Тримпа, зал успокоился. Розалина вернулась к своему сердцу, которое приятно подрумянилось и не слишком потеряло форму.
Состояние спокойствия, как она его расценила, сбивало ее с толку. Обычно она слишком торопилась и паниковала, чтобы обращать внимание на то, что происходит вокруг, но сейчас была тревожно восприимчива для отвлекающих факторов. Народная песенка, которую напевала себе под нос Джози. Беспокойный цокот неуместных на кухне туфель Клаудии. Нора, весело дающая продюсеру советы по выпечке, словно она ведет собственное шоу. И то, как под футболкой Гарри вздулись мышцы плеч, когда он вынимал противень из духовки.
– Что ты делаешь? – спросил Колин Тримп, едва не заставив его уронить булочки.
– Э-э, вынимаю кое-что из духовки.
– Скажи это так, будто ты не отвечаешь на вопрос.
– Ах, да. Прости. – Гарри сделал паузу и глубоко вздохнул. – Прямо сейчас я достаю кое-что из духовки.
– Не мог бы ты рассказать нам, – для человека с мягкими чертами лица Колин Тримп иногда мог звучать удивительно резко, – что именно ты вынимаешь из духовки?
– Булочки.
– Заново. Как будто ты не отвечаешь на вопрос. Можешь рассказать, для чего нужны булочки.
– Так вот, эти булочки я только что достал из духовки. И я буду из них делать камни. Потому что делаю каменную запруду из немецкого ржаного хлеба, потому что он похож на камни.
– А почему ты делаешь запруду?
– Потому что…
– Как будто ты не отвечаешь на вопрос.
Гарри сложил руки на столе и снова их выпрямил.
– Я подумал, – сказал он очень медленно, – что сделаю каменную запруду, потому что летом мы с мамой, папой и сестрами ездим в Сауфэнд и отводим ребятишек на каменную запруду. Я в этом не спец, но им нравится наблюдать за крабами. Поэтому я постараюсь сделать крабика. Или, может быть, красивую морскую звезду. А еще я готовлю хлебцы с соусом песто, который будет вместо водорослей.
– Спасибо, – сказал Колин Тримп с видимым облегчением.
– Без проблем, друг. – Облегчение на лице Гарри тоже было хорошо заметно.
Но после того как Колин отошел, Розалина заметила, что Гарри так и остался стоять у стойки, уставившись невидящим взглядом на свои хлебные камушки так, будто какая-то злая волшебница, одержимая хорошими баллами за ржаной хлеб, прокляла его на сотни лет без сна. Он не должен был ее волновать, ведь он даже не был ей другом, но он поддержал ее, когда она паниковала из-за телефона. А прошлым вечером ей… понравилось с ним разговаривать. Слушать рассказ о его семье и знать, что ей не нужно при этом защищать свою.
Кроме того, левому желудочку сердца требовалась еще пара минут, поэтому она подошла к нему.
– Все хорошо, друг? – спросила она.
Он повернулся к ней с кривой улыбкой.
– Я слишком часто так говорю, да?
– Да, но это… такой вот ты, разве нет? Я серьезно. Все в порядке?
– Вполне. – Он поднял предплечье ко лбу и убрал волосы, оставив полоску муки. – Эти интервью… так изматывают, да? Ведь когда что-то готовишь, обычно не озвучиваешь свои действия. Например, я делаю сэндвич и режу хлеб, чтобы у меня был хлеб для сэндвича. И при этом надо как следует держать нож, чтобы он не выскользнул и не отрезал тебе руку.
В этот момент голос Норы разнесся по бальному залу.
– А теперь, как вы можете видеть, – сказала она продюсеру, хотя у той даже не было камеры, – оно у меня хорошо поднялось. И, если хотите знать, все дело в замешивании. Мама учила меня держать дрожжи и соль по разные стороны миски. Я всегда так и делаю, и оно у меня всегда получается.
– Или, – продолжил за нее Гарри, – я не прав и это чепуха.
Розалина сжала его руку.
– Мне кажется, что Норе просто нравится рассказывать о выпечке.
– Я бы привык, но ведь они еще просят выразить свои чувства. Они такие: «Это напоминает тебе о детстве?» А я им: «Нет, друг, это же просто булочка».
Она засмеялась, в надежде, что он этого и добивался.
– Я тоже не люблю, когда просят выражать чувства по требованию. Но при выпечке тоже возникают чувства – ты вспоминаешь, когда или для кого ты пек.
– Да, это здорово. Но потом тебе говорят: «Испеки две дюжины пирожков», и батя такой: «Ты только взял да испортил пирожки и начинку», а я ему: «Знаю, но мне так сказали сделать». И, в целом, это напоминает мне о бате. Но по большей части о том, что он любит обычные пирожки.
Возможно, Гарри не любил разговаривать, но когда о чем-то говорил, видел мир простым и полным людей, которые ему были небезразличны. Розалине это нравилось больше, чем следовало. И она снова засмеялась, представив себе старого Гарри, который ворчит над пирожком.
– Эй, дружище, – он толкнул ее локтем, – хватит смеяться, это же моя родня.
В зале раздался вопль отчаяния. Рики встал на колени.
– О нет! Он испортился и взорвался!
В рациональном мире – том самом, в котором, похоже, жил Ален, – всем стоило бы это воспринять как своевременное напоминание, что пора заняться собственной выпечкой. Но вместо этого большая часть конкурсантов собралась вокруг духовки Рики, словно друзья Торина Дубощита у двери Одинокой Горы.
Внутри трагически лежали останки великого дракона Смауга. Розалина с ходу поняла, что пошло не так. Начинка была слишком сырой. Из-за этого поднялся пар, который создал давление, вспорол могучие бока зверя и расколол его голову, словно переполненный пакет с продуктами.
Анвита утешительно похлопала Рики по плечу.
– Ну, по крайней мере, он не похож на гигансткий шланг.
Гламурные съемки выпечки, интервью и разочаровывающий обед, который каждый раз поздно подают, – все это уже стало частью рутины. И пока они сидели на табуретах, словно под дамокловым мечом, и ждали, когда же их блюдо попробуют, они постепенно теряли былое ощущение ужаса.
Который все же чуть-чуть оставался.
Клаудия первой закончила свой так называемый трехслойный хлебный свадебный торт. Который, по мнению Розалины и судей, был больше похож на три буханки хлеба, поставленные друг на друга. Каменная запруда у Гарри получилась хорошо. Как и мак и петух с семенами укропа у Алена. И корзинка с урожаем у Джози. Хотя ее отчитали за то, что это не совсем скульптура, если только не считать за скульптуру сам хлеб.
Затем настала очередь Анвиты с ее моделью здания Парламента. И, честно сказать, она у нее почти получилась. Кроме гигантского агрегата с краю.
Прикрыв ладошкой рот, Грейс Форсайт повернулась спиною к камерам.
Судьи обменялись взглядами.
– А вот это уже интересно, – заговорила наконец Марианна Вулверкот. – Я понимаю, чем это должно было быть. И если бы ты прошлась по нему легонько ручкой, может быть, результат вышел бы более удовлетворительным. Но его нынешний вид неудовлетворителен.
Анвита моргнула.
А Марианна Вулверкот – нет. Ни единого гребаного раза.
Затем она сжала кулаком головку часовой башни и решительно отпилила ее ножом. Рики поморщился и скрестил ноги.
Взяв в руки округлую вершину того, что все старательно принимали за Биг-Бен, Уилфед Хани начал внимательно ее изучать.
– Надо сказать, – начал он, сжимая хлеб, – он хорошо пружинит. И в руке лежит прекрасно. Но, конечно, что важнее – какой у него вкус.
Взгляд Анвиты был очень выразителен, пока дедуля всея нации ласкал головку гигантского хлебного пениса, который она испекла.
– Я в некоторой степени вернулся в прошлое, – продолжил Уилфред Хани, жуя, – потому что, когда я был юношей, можно было достать только такие булки. К дому подъезжал пекарский мальчишка и продавал их горячими. Добавлю, что на мой вкус он слишком хрустящий. Но мне нравится вкус. Он нежный, и чувствуется соль.
– Здорово, – еле проговорила Анвита. – Спасибо.
После Анвиты шел Рики, который робко поставил на судейский стол гору крошек, которая представляла его выпечку.
– Ох, боже. – Марианна Вулверкот осмотрела останки взглядом страхового инспектора возле места аварии. – Что с ним случилось?
Рики вздохнул.
– Что с ним только не случилось, сестра. Это должен был быть великий дракон Смауг в полчищах из булочек с изюмом. Но булочки не пропеклись, крыло я уронил на пол, а голова взорвалась в духовке. Так что теперь это великий дракон Смауг после того, как столкнулся с Бардом-лучником.
– Да. – Грейс Форсайт с грустью посмотрела на останки ужасного дракона. – Он и впрямь будто упал в Эсгарот, правда?