– Да, – последовал знаменитый вздох Корделии Палмер, – мы с Сент-Джоном пытались научить Розалину тому же.
Насколько Розалина могла сказать, она этому научилась. Только решила довести до конца рождение дочери, а не учебу в восьмисотлетнем учебном заведении. Но не было смысла снова затевать этот спор. Она ступала по кривой дорожке, как непокорный подросток, каким ее всегда видели родители.
И это, как ни прискорбно, похоже, вызвало у Алена желание встать на ее защиту.
– Значит, вы в этом преуспели. Она по-прежнему участвует в конкурсе и планирует вернуться в университет.
Во взгляде Корделии промелькнул внезапный интерес.
– Вот видите. Она вечно нам ни о чем не рассказывает.
– О, идея возникла довольно недавно, – быстро ответил он. – Мы это обсуждали всего пару раз.
– Что ж, я рада, что вы приглядываете за ней. Давно пора.
И снова Розалина могла бы упомянуть, что у нее есть Лорен и, если уж на то пошло, она сама. Но, опять же, этот разговор можно было бы вести вечно.
– В любом случае, – Ален сделал несколько шагов назад, – я уже достаточно вам помешал за сегодня. Пора вас отпустить.
Предвкушая разговор, который неизбежно обрушится на нее, как только они с матерью останутся наедине, Розалина пролепетала вежливое прощание, а затем села в «Теслу» со всем энтузиазмом проклятой души, которую усаживают на корабль Харона.
– Итак, – сказала Корделия Палмер спустя две секунды после того, как завела мотор.
Розалина ждала продолжения фразы, но его не последовало. Она вздохнула, но не так громко, как ее мать.
– Ничего определенного. Прости, что не сказала тебе. Я обдумываю, но пока не хотела обнадеживать.
– Нам бы просто хотелось знать, что ты рассматриваешь такой вариант. – Молчание Корделии Палмер имело несколько иной вкус. Оно значило: «Я не хочу говорить обидную вещь, которую собираюсь, но ты сама меня вынудила». – Особенно учитывая то, как упорно ты игнорировала это же предложение, когда оно исходило от твоего отца и меня.
Даже для ее родителей обижаться на то, что она сейчас занимается тем, что им нравится, потому что раньше она этого не делала, было новым уровнем дна.
– Раньше Амели была совсем маленькая.
– Возраст Амели не имеет к этому никакого отношения. Ты слушаешь Алена, потому что у тебя с ним отношения. И хотя я пыталась воспитать тебя так, чтобы ты не полагалась на мужчин и чтобы они не принимали за тебя все решения, мне это, видимо, не удалось.
– Разве не ты пару недель назад требовала, чтобы я с ним сошлась?
– Мы с твоим отцом хотим, чтобы ты занималась тем, что делает тебя счастливой. Ты же знаешь.
Розалина сделала такой глубокий вдох, что у нее заболели легкие.
– А что, если я скажу, что счастлива прямо сейчас?
– Значит, ты соврешь. Мне, своему отцу и себе.
– Почему? – опрометчиво спросила Розалина. – Почему ты не можешь представить, что я могу быть счастлива, воспитывая дочку, выпекая торты, живя в крошечном доме и работая на обычной работе в магазине, где продаются карандаши?
– Потому что, дорогая, ты выше этого.
И через минуту-другую она включила «Радио 4», чтобы успеть к началу передачи о судоходстве.
Шестая неделя. Кондитерские изделия
Среда
Ален договорился с Розалиной, что они встретятся в коктейль-баре в Шордиче под названием «Какой-то коктейль-бар». Она надеялась, что он выбрал его потому, что до него легко добраться от станции Ливерпуль-стрит, а не потому, что думал, что ей он может понравиться. Что, если судить по названию, было абсолютно не так. В подростковом возрасте ее светская жизнь, как правило, вращалась вокруг заведений, где спокойно относились к удостоверениям личности и брали меньше тринадцати фунтов за напиток. А в качестве отважной матери-одиночки ее социальная жизнь вращалась вокруг отсутствия таковых. В любом случае она очень скучала по этапу взрослой жизни «Я в маленьком черном платье, давайте пить коктейли».
Постойте-ка. Это, что, повод для маленького черного платья? А у нее было маленькое черное платье? Уместно ли надевать маленькое черное платье на встречу с женщиной, с которой вы не встречаетесь? Конечно, если она явится в сексуальном платье – или настолько сексуальном, насколько сексуально любое из ее платьев, – она будет выглядеть отчаявшейся, и ей будет неудобно. Но если она придет в джинсах и футболке, то будет выглядеть так, будто ей наплевать, и ее могут не пустить на порог.
Хотя теперь, когда она об этом подумала, это может быть преимуществом. «Ой, извините. Не знала, что здесь есть дресс-код. Давайте вместо этого пойдем в какое-нибудь не такое ужасное место».
В отчаянии она попыталась найти коктейль-бар в «Гугле», чтобы узнать, есть ли на его сайте что-нибудь, что даст подсказку относительно атмосферы или наряда. Но все, что она нашла, это страницу с черным фоном и словом «Скоро» под массивным логотипом.
– Почему бы тебе не надеть это? – спросила Амели, дергая за подол очень розового и пышного платья с плечами, которое сочетание традиционной эстетики Эллисон и жестокого чувства юмора Лорен заставило подружек невесты надеть на их свадьбу. – Оно красивое. И в нем ты выглядишь как принцесса.
– Я думала, принцессы не демократичные.
– Так и есть. Но вчера, когда я не хотела мыть голову, ты сказала, что в нашей семье нет демократии.
– Она тебя уела. – Лорен стояла в дверях, держа в руке бокал с вином, налитый до того, как вступить в обязанности няньки.
Розалина осторожно отвела Амели от шкафа.
– Пожалуйста, не обижайся. Мне надо собраться.
– Можно я выберу тебе помаду? – Очевидно, восприняв то, что ее отвели от гардероба, как приглашение переквалифицироваться в визажистку, Амели начала рыться в содержимом туалетного столика Розалины. – Как насчет этой?
Помада, о которой шла речь, была насыщенного фиолетового цвета с блестками и лежала в дальнем ящике еще до рождения Амели.
– Если предположить, что она пережила последний десяток лет, то маме больше не интересно выглядеть как дрэг-квин.
– Почему нет? Дрэг-квины красивые.
Лорен покачала головой.
– Нет, дорогая. Я очень хорошо помню фазу блесток твоей мамы, и хотя была в то время безумно в нее влюблена, должна признать, что она смотрелась глуповато.
– Это не была моя фаза блесток, – возмутилась Розалина. – Она была общая. Многие так ходили.
– Ты явно с ними перебарщивала.
– Ой, да ладно тебе. Мне было семнадцать. В семнадцать лет у всех ужасный вкус. А как насчет твоей фазы, когда ты… – Розалина уже собралась сказать «лизала мою киску и звала меня Байроном», но Амели была рядом, а коробка с косметикой не так уж ее отвлекала, – …подражала Оскару Уайльду? Когда у тебя был фрак из мятого бархата?
Лорен бросила на нее язвительный взгляд.
– Представляешь, она еще не закончилась. И вчера на мне был тот самый фрак. А что делала Элисон, когда я его надевала, я тебе ни за что не расскажу.
– Готовила подробный анализ недавних расходов своего клиента? – спросила Розалина.
– В этот раз – да. На прошлой неделе – уж точно нет.
– У меня разумный вкус. – Это была Амели, решившая, что разговор достаточно затянулся без нее. – Я ношу форму, когда я в школе, а остальную одежду, когда не в школе. У меня всегда есть карманы, потому что они полезные, и мне нравятся вещи, на которых есть рисунки, которые мне нравятся.
– Что ж, надену вот это. – Розалина отвернулась от зеркала в дверце гардероба, остановившись на паре облегающих брюк, ботинках и блузке с открытыми плечами, которая была в моде года три назад. – Кокетливо, но ненавязчиво.
– Было бы лучше, если бы ты была рыбой-удильщиком, – ответила Амели.
– Признаю, – Лорен разочарованно посмотрела на остатки своего вина, – мужчины-натуралы – не мой конек, но подозреваю, что Алену не понравилась бы твоя мамочка, будь она рыбой-удильщиком.
– Не знаю. У меня на голове была бы милая маленькая лампочка.
Поднеся ко лбу руку со скрюченным пальцем в смутном подобии биолюминесцентного придатка рыбы-удильщика, Розалина выдвинула вперед челюсть и начала «плавать» по спальне.
– Я имела в виду, – терпеливо объяснила Амели, – что если бы она была рыбой-удильщиком…
– Я и так рыба-удильщик, – сказала Розалина.
– Перестань, мама. Так вот, если бы ты была рыбой-удильщиком, ты бы выпустила феромон в воду, и мальчик-рыба-удильщик поплыл бы за ним. А потом укусил бы тебя за животик и остался бы там навсегда, что было бы очень удобно.
Лорен подняла бровь.
– Ну, это лучше, чем большинство гетеросексуальных свиданий.
– Что бы ты предпочла, – отодвинув Амели в сторону, Розалина начала копаться в косметике в поисках чего-нибудь более спокойного, чем древняя помада оттенка «Электрическая слива», – мужчину, который постоянно прикреплен к животу, или мужчину, с которым можно пойти выпить?
– Судя по тому, что я видела, и то и другое происходит в любом случае. Почему бы не отказаться от преамбулы?
– Ты даешь моей дочери очень странные представления об отношениях.
Опустившись на край кровати Розалины, Амели осторожно покачала ногами.
– Если бы ты была иглобрюхом, он нарисовал бы на песке узор, и если бы он тебе понравился, ты бы отложила в него икру.
– Но я не иглобрюх, – отметила Розалина, – я – рыба-удильщик.
– Мама, ты не рыба-удильщик.
– А вот и да. – Сделав макияж, насколько ей хватило сил, Розалина закрыла тушь и «подплыла» к дочери. – Я заманю тебя в рот своим маленьким огоньком и съем.
– Если ты меня съешь, придут соцслужбы и заберут меня.
Розалина редко жалела, что рассказывала о чем-нибудь Амели, за исключением социальной службы. Несмотря на призрак вмешательства государства, Амели в конце концов позволила притворным морским существам гонять себя по дому, время от времени останавливаясь, чтобы исправить неточности в исполнении мамы.
Когда им надоела игра, Розалина поцеловала дочку на прощание и, оставив ее в грубых, но вполне надежных руках Лорен, поспешила на вокзал.