– Так я и думала, – тихо сказала Корделия. – Ты… ты в самом деле так сильно нас ненавидишь?
«Начни уже порку, прошу».
– Как, по-твоему, я должна на это ответить? Серьезно? Если я скажу «да», стану самой плохой дочерью в мире. А если скажу «нет», тогда… тогда… тогда… как будто ничего не случилось. А это не так. И не так уже давно.
– Это я виновата, да? Надо было тебя поддерживать.
– Какого черта? – Розалина уставилась в раковину, словно искала ответы… или терпение… или чайную ложку, потому что она могла поклясться, что раньше их было шесть. – Речь не о тебе. И, прошу, не переводи разговор на себя.
– Я не хотела, но… в тебе столько злости, дорогая. И я знаю, что не была такой, как матери твоих друзей или как ты с Амели. Что я сделала выбор в другую пользу. Но я действительно считала, что подаю хороший пример.
Вытерев руки, Розалина пошла ставить чайник. В данный момент это казалось проявлением сострадания для них обеих.
– Я не хотела, чтобы ты была похожа на других мам. Я просто хотела, чтобы ты, ты и папа, иногда меня слушали. А не считали, что лучшее будущее для меня – стать вашей копией.
– Мы слушали, дорогая.
– А ты не думаешь, – Розалина очень осторожно поставила кружку, – что раз я только что сказала тебе, что ты никогда меня не слушаешь, а ты в ответ категорически возражаешь, это говорит о том, что, может быть, ты слушаешь меня не так часто, как тебе кажется?
Корделия Палмер открыла рот, потом снова закрыла. Затем сказала:
– Мы всегда тебя поддерживали. Ты хотела стать врачом, и мы сделали все возможное, чтобы это случилось. Ты хотела оставить Амели и воспитывать ее сама, мы поддержали тебя и в этом и давали деньги, когда они были нужны. И даже сейчас, когда ты на телешоу, мы присматриваем за твоей дочерью каждые выходные.
– Мама… – Розалина устала от конкурса, от съемок, от работы, которую ей еще предстояло сделать, и пока не разобралась в этом сама настолько, чтобы объяснять это кому-то еще. – Если ты будешь спорить со мной каждые две недели до конца моей жизни, то я не знаю, смогу ли это выдержать.
– Такое ощущение, что ты уже решила эти ужасные вещи за нас. За меня. И не разрешаешь нам защищаться.
– Ты не в Дискуссионном обществе Оксфордского университета. Это не дебаты. Нельзя использовать логику и доказательства, чтобы доказать мне, что ты не заставляла меня чувствовать себя грустной и никчемной.
– Дорогая, это неч… – Лицо Корделии исказилось. – Я заставляла тебя чувствовать себя никчемной?
– Да, словно я тебя подвела. Как будто я только и делала, что подводила тебя. Потому что у меня должна была быть удивительная жизнь, похожая на твою. А вместо этого я хотела иметь дом, ребенка и кухню, где всегда пахнет чем-то чудесным.
Конечно, кухня Розалины сейчас пахла «Фейри» и раздражением, но… это мелочи.
Взгляд Корделию говорил, что она вот-вот расплачется. И не как обычно, в стиле «Я хочу, чтобы тебе стало плохо и ты смирилась с моим бредом».
– Потому что я не давала тебе этого, пока ты росла?
– Нет. Я имею в виду… нет. Это то, что мне нравится. И мне можно это любить. Даже если это мелочи и они кажутся глупыми остальным.
– Но, – Корделия быстро заморгала, – ты можешь иметь гораздо больше. У тебя могло быть все. Я постаралась, чтобы у тебя было все.
– Только послушай себя. – Поскольку Амели спала наверху, Розалина не могла кричать, да и не хотела. – Ты только что сказала, что хочешь, чтобы у меня было все. Почему мне нельзя это?
– Потому что… Потому что это то, что было у моей матери, что было у всех, с кем я ходила в школу. И мне пришлось бороться всю жизнь, чтобы этого не было. И я поклялась, что с тобой этого никогда не случится, а теперь, – Корделия прикрыла глаза рукой, – ты как будто бросаешь мне это обратно в лицо.
– О, мама.
Розалина поставила две плохо заваренные кружки с «Эрл Греем» на кухонный стол и опустилась на табурет. Она плохо помнила своих бабушку с дедушкой. Лишь смутные воспоминания об идеальном доме, маленькой, щуплой женщине и мужчине в кресле, который кричал: «Мэри, где мой чай?»
– Прости. Я не хотела, чтобы ты столкнулась с этим… лицом к лицу. Это… Я не ты. Мы хотим разного, и это нормально. Потому что… потому что… – Розалина втянула воздух так быстро и глубоко, что у нее почти закружилась голова. – Я так горжусь тобой. Ты поистине гений. И мне повезло, что у меня такая блестящая, всемирно известная, немного рассеянная мать, которая всегда отстаивает то, во что верит.
Теперь Корделия плакала открыто, неприглядно, по-настоящему.
– Я не хочу, чтобы ты была не такой, какая ты есть, – сказала ей Розалина. – Мне просто нужно, чтобы ты позволила мне быть такой, какая я есть.
Розалина пошла за коробкой салфеток, чтобы Корделия могла вытереть глаза. Затем они допили чай в тишине, полной недосказанностей.
– Я постараюсь, дорогая, – наконец сказала Корделия. – Я очень постараюсь.
Не совсем то, что она хотела, но и это было неплохо. Это было больше, чем Розалина ожидала.
– Спасибо.
– Твоему отцу… Твоему отцу понадобится некоторое время.
– Ничего.
Корделия смотрела на нее почти умоляюще.
– Только не надо… Он хороший человек. Просто…
– Знаю.
– Он был первым в моей жизни, кто воспринял меня всерьез. Трудно не влюбиться в человека, который дает тебе это чувство.
Розалине нравилось думать, что она уже взрослая и имеет свой взгляд на мир. Но ей все еще не давало покоя осознание, что ее родители были людьми. С недостатками, историей, уязвимостью и багажом. И когда-нибудь Амели придется узнать то же самое о ней самой.
Розалине останется надеяться, что если она окончательно все не испортит, Амели все-таки будет ее после этого любить.
Суббота
ВОТ И ВСЕ. Ну, почти все. Розалина оглядела странно пустой бальный зал, удивляясь тому, что теперь она официально один из лучших пекарей в стране. Если не считать всех тех, кто побеждал в предыдущих сезонах, и всех, кто был достаточно хорош, чтобы делать это за реальные деньги. Нора выглядела такой же расслабленной, как обычно. И в чем бы ни заключался ее секрет – в возрасте и опыте, мудрости и апатии или в постоянной диете из книг о греческих миллиардерах, Розалина очень надеялась, что когда-нибудь сможет так же. Ален же, напротив, был похож на смерть. Судя по мешкам под глазами, он либо изучал свои рецепты, либо не мог заснуть, и было неловко радоваться этому. Но не настолько, чтобы этого не делать. В конце концов, он обошелся с ней как полная сволочь.
Камеры кружили вокруг них, фиксируя их эмоции от предвкушения финала. А затем двери открылись с большей церемонией, чем обычно, впуская Грейс Форсайт и судей.
– Добро пожаловать, трио моих талантливых тарталеток, – объявила Грейс Форсайт, – в финал «Пекарских надежд». Вы доказали свое мастерство и что не зря едите свой хлеб. В то время как другие участники конкурса хмелели, как бренди, или крошились, как ревень, вы стоите перед нами сегодня, как искусные гриссини на витрине, – высокие, гордые и чуть узловатые. Но победитель может быть только один, и первый шаг на этом заключительном этапе конкурса – наша самая сложная выпечка вслепую.
Пауза, чтобы снять реакции для, собственно, кадров с реакцией. Розалина старательно изобразила испуг, который, честно говоря, почти не играла.
– Ваше первое финальное задание, – продолжила Грейс Форсайт, заставив Розалину задуматься о том, сколько раз будут упоминать о том, что это финал, – традиционное кондитерское изделие, распространенное во всем испаноязычном мире. Оно впервые появилось на Пиренейском полуострове в восьмом веке. Мы хотим, чтобы вы приготовили пятьдесят, да, пятьдесят одинаковых, вкусных альфахоров. У вас есть два часа, на счет «три». Три, дорогие.
Розалина глубоко вздохнула и посмотрела на первый пункт инструкции: «Приготовьте дульсе де лече». Это было, с одной стороны, хорошо, потому что она уже готовила его раньше. А с другой стороны, плохо, потому что она стояла над кастрюлей с ним в этом самом бальном зале и плакала, потому что у нее ничего не получалось.
Значит, пришло время для дульсе-де-расплаты. Будь она проклята, если ее победит молочный соус для пудинга.
Ну… по крайней мере, больше двух раз это не случится.
Было странно ждать суда, когда они остались втроем – она, Ален, который все еще был разбитым и угрюмым и ушел гулять, и Нора, которая сидела под деревом и читала «Беременную любовницу скандального испанского магната».
– Ну, – сказала Розалина Колину Тримпу и его оператору, – я не плакала. Так что, думаю, все прошло лучше, чем в прошлый раз.
И, как оказалось, она была права. На самом деле она разгромила всех, претендуя на победу. Отчего чувствовала себя великолепно. Если не считать той незначительной детали, что гораздо легче сделать хорошо то, в чем ты уже много раз практиковался.
– Думаю, у меня получилось неплохо. – задумчиво заметил Ален в своем интервью после судейства, – Учитывая, что я не готовил дульсе де лече до того, как начался конкурс.
Их осталось так мало, что они не могли не обедать вместе, из-за чего обед получился неловким.
– Нравится книга? – спросил Ален Нору тоном, который Розалина теперь распознавала как скрытое издевательство.
Она пожала плечами.
– Ну, сам знаешь. Тайный ребенок и сексуальный испанец, чего еще желать?
– Может быть, литературной ценности? – предложил Ален.
Нора бросила на него злобный взгляд.
– Одно из преимуществ семидесятитрехлетнего возраста в том, что можно читать все, что тебе заблагорассудится.
– Последней книгой, которую я прочитала до конца, – Розалина попыталась сгладить ситуацию шуткой, – была книга для детей от девяти до двенадцати о маленькой ведьме, которая обнаруживает, что пропал последний вторник.
– А что насчет тебя, Ален?
Розалина не доверяла ни тону Норы, ни ее взгляду, но Ален, очевидно, в себе не сомневался.