– Но мы ведь не праздновали. Мы сидели в фургоне.
– Амели. – Настало время родительского голоса Розалины. – Иди спать. Утром в школу.
– Но это нечестно, – искренне возмутилась Амели.
– Нет, честно. Тебе просто это не нравится.
– Но я не хочу спать. Если мне приходится ложиться спать, когда я не хочу, это как снова оказаться в фургоне, только я здесь живу, поэтому не могу уйти.
Откинув одеяла, Розалина постаралась сделать кровать Амели как можно привлекательнее для неспящей восьмилетней девочки.
– Это не переговоры.
– Нет, переговоры. Ты хочешь, чтобы я что-то сделала, а я это делать не хочу.
– Формально это тупик. Но как насчет того, чтобы почитать тебе книжку на ночь?
Наступило задумчивое молчание.
– А Гарри может почитать?
Розалина посмотрела в ту сторону, где он стоял, прислонившись к дверному проему.
– Если не хочешь, не надо.
– Но ты же почитаешь, да? – спросила Амели, запрыгивая под одеяло. – Ты милый.
Выпрямившись, он сделал несколько шагов по комнате.
– Вот только не надо, премьер-министр. Мы с сестрами наигрались в такие игры.
– Гарри может почитать тебе, – это все еще был родительский голос Розалины, – если он захочет и если ты хорошо попросишь.
Как оказалось, он и правда хотел, а она вежливо попросила. И вскоре Розалина с Гарри сидели у кровати Амели, а Розалина пыталась отговорить их от книги «Двадцать тысяч лье под водой». Экземпляр Амели был подарком Корделии и Сент-Джона, сделанным из лучших побуждений, но в данном случае не совсем удачно. Хотя это было, конечно, очень красивое издание, с акулами и подводными лодками на обложке в стиле ар-деко, текст оставался решительно викторианским, и, несмотря на восторг Амели по поводу сюжета, дальше первой главы они так и не продвинулись. Тем не менее, если им повезет, однообразие прозы утомит Амели.
– «1866 год, – отважно начал Гарри, – ознаменовался удивительным происшествием»[9] – черт, так тяжело идет, да?
Текст в самом деле был тяжелым. А мозг Розалины, занятый энтреме и победой, даже не пытался поспевать.
– «Шкиперы как в Европе, так и в Америке, моряки военного флота всех стран, – читал Гарри, – даже правительства различных государств Старого и Нового Света были озабочены событием, не поддающимся объяснению».
– Каким событием? – спросила Амели.
– Ну, этого пока не сказали. Просто какое-то таинственное и загадочное событие.
– Может быть, это гидротермальный источник. Дэвид Аттенборо говорит, что они таинственные и загадочные, так что в 1866 году они должны были быть очень и очень загадочными.
Гарри разгладил страницу.
– Погоди, мы уже скоро до этого дойдем. «Дело в том, что с некоторого времени многие корабли стали встречать в море какой-то длинный, фосфоресцирующий, веретенообразный предмет, далеко превосходивший кита как размерами, так и быстротой передвижения».
– Я знаю, что значит «фосфоресцирующий», – ответила Амели. – Это значит, что он светится. В море много чего светится, потому что там очень темно. Это может быть кальмар. Но кальмары не больше китов. А синий кит – самое большое существо на свете, так что это не может быть ничем. Если только это не та медуза с щупальцами, которые тянутся на мили, мили и мили.
– Знаешь что? Тут есть чуток информации. «Записи, сделанные в бортовых журналах разных судов, удивительно схожи в описании внешнего вида загадочного существа или предмета, неслыханной скорости и силы его движений, а также особенностей его поведения».
– Это та же самая информация.
– Ага. – Гарри вздохнул. – Вот такие вот жители Викторианской эпохи.
Он вернулся к книге, обсуждая с Амели происхождение странного чудища и то, может ли это быть небольшой риф или плавучий остров.
– Это объясняет, почему оно больше кита, хотя ничто не может быть больше кита, – сказала Амели.
– Да, но как оно движется так быстро?
– Может быть, это остров с ракетным двигателем.
Они дошли до конца главы, и ни Амели, ни мореплаватели 1860-х годов так и не поняли, что происходит.
– В общем, – заключил Гарри. – «Так или иначе, но по милости “чудовища” сообщение между материками становилось все более и более опасным, и общественное мнение настоятельно требовало, чтобы моря были очищены любой ценой от грозного китообразного».
Амели уложила Мэри Шелли под одеяло вместе с собой.
– Значит, это кит. Но там все говорят, что это не кит, а риф, а это глупо. И книга дурацкая. И жители Викторианской эпохи тоже дураки.
– Да, – ответила Розалина. – Еще какие.
Поцеловав дочку на ночь, она оставила Амели наедине со снами о веретенообразных предметах.
Наверное, для приличия следовало бы спуститься и поставить чайник. Но Розалина была матерью-одиночкой, которая победила в любимом конкурсе пекарей, и ей было не до приличий. Поймав Гарри за футболку, она потащила его в свою спальню. Не успели они переступить порог, как он снова поцеловал ее.
– Можно, да? – спросил он, задыхаясь. – Я хотел этого с тех пор, как Анвита нам помешала.
– Еще как можно.
Она поцеловала его в ответ, и это чувство пронеслось сквозь нее, как мотоцикл. Потому что она тоже этого хотела и ждала. Все это время, пока ее поздравляли и желали ей добра. Всю дорогу домой. Всю книгу Жюля, мать его, Верна. Ведь хоть в ее жизни и хватало хорошего – друзей, семьи, выпечки и совершенно нового будущего, он был только для нее.
Как и прежде, все начиналось довольно мило, не просто прикосновения губ к губам. Но так продолжалось недолго. Как только Розалина поняла, что она не в настроении быть милой. Она была в настроении добиваться. Брать. Жаждать. И Гарри был великолепен. Его губы жадно впивались в ее. А его тело твердым грузом повалило ее на кровать. И сила его в эти мгновения была освобождением. Даже приглашением, которое подталкивало ее сцепить руки и нетерпеливо изогнуть бедра.
– Думаю, – сказала Розалина, стягивая с него футболку, – мне нужно это снять. Прямо сейчас.
Гарри опустился на колени между ее ног – раскрасневшийся и взъерошенный. Его рот слегка покраснел от ее поцелуев.
– Точно?
– Да, точно. Еще и Анвите все расскажу.
– Знаю, что ты шутишь, но, пожалуйста, не надо. Мне будет стыдно.
Просунув ладони под подол его футболки, она провела ими вверх, ощущая рельеф пресса.
– Ты в курсе, что она говорит, что ты горячий красавчик, и я с ней очень даже согласна?
– Ну, у нее довольно хороший вкус. Сандж, похоже, отличный парень.
– И я рада, что мой вкус на парней явно улучшается.
– Не сглазь. Может, скоро меня бросишь.
Он стянул футболку, и Розалина на мгновение – ладно, на несколько мгновений – засмотрелась. У него был легкий загар, скорее летний уличный, а не от спрея или солярия, и он явно экономил целое состояние на абонементе в спортзал – его тело было рельефным, но не накачанным специально. На одной груди красовалась татуировка в виде крыла ангела, а на другой – слова Audere est Facere по изгибу ключицы (которые, как она подозревала, относились к футболу), темные чернила идеально контрастировали с гладкой кожей и крепкими мышцами. У Анвиты бы точно упала челюсть.
– Мне кажется, – сказала Розалина, – что я вряд ли тебя брошу.
Он засмеялся.
– Ты иногда бываешь очень поверхностной, друг. Ты меня сейчас очень объективировала.
– А может, будем объективировать друг друга вместе? – Розалина сняла блузку.
Глаза Гарри метнулись вниз, а затем снова вверх.
– Идет. Охренеть, ты в отличной форме. – Он притянул ее к себе для еще одного глубокого поцелуя. – А еще, – теперь он откровенно покраснел. Он нежно накрутил ее локон на палец, – ты очень красивая. Как принцесса.
– Принцесс-брюнеток очень мало.
– Есть Белль. А она – лучшая, разве нет?
– Согласна.
Она опустилась на кровать и притянула Гарри к себе. И снова поцелуи. Более жаркие и глубокие. Неровные от дыхания и случайных стонов, когда они двигались вместе. Под ее руками мышцы его спины вздымались и опадали, как волны, и она позволила себе просто наслаждаться им. Хотеть того, чего хотела. Мужчину, которым могла наслаждаться. От которого могла зависеть. И в которого могла впиться ногтями.
Он спустил бретельки бюстгальтера с ее плеч, мягко двигая губами по обнажившейся коже. От них она задрожала. От этих легких, неожиданных прикосновений, успокаивающих чувствительные места, где резинка натирала. Он медленно спускался, языком исследуя выступы ключиц, а поцелуями покрывал вершины ее грудей. Заведя руку ей за спину, он расстегнул лифчик с ловкостью, которая говорила о практике, и она выгнулась дугой, чтобы помочь ему освободить ее от лифчика. Он провел большими пальцами по соскам и взял груди в ладони, а затем опустил голову и снова ее поцеловал.
– Значит, такое не по тебе? – спросил он, снова поднимая голову через пару секунд.
Она застыла, мгновенно вернув самоконтроль.
– Нет, нет, все хорошо.
– Я надеялся не на просто «хорошо», друг.
– Ну, я о том, – отлично, теперь она еще и покраснела, – что все любят грудь.
– Да, и у тебя она классная. Но я бы хотел, чтобы ты получила больше удовольствия.
– Я и так его получаю.
Он улыбнулся и провел языком вверх по ее шее. Отчего ей мгновенно стало жарко и холодно до дрожи.
– Вот так получаешь.
– Да, но…
– Слушай, я все понимаю. Некоторые чики почти никак не возбуждаются, когда трогают их грудь. Ничего страшного. Все разные. Я вот не люблю, когда меня трогают за уши.
– Значит, мне нельзя в них дуть?
– Если хочешь, чтобы все прошло хорошо, нет. – Он укусил ее за плечо и начал целовать ключицы, пока она снова не начала извиваться и прижиматься к нему. – Хотя, раз уж мы начали, наверное, стоит спросить, как далеко ты хочешь зайти.
– Эм… Что?
– Ну, знаешь. Не хочу делать ничего такого, к чему ты не готова. И не хочу, чтобы ты осталась недовольна.