Viatorium, Нос est de Montions Planetarum Septem). На титульном листе (см. илл. 22) мы видим мягкое мечтательное лицо Михаэля Майера и семь человеческих фигур, символизирующих собою планеты. Книга дает достаточно полное представление об «алхимическом мистицизме» Майера и об особенностях его художественной манеры: Майер предпочитает представлять свои философские взгляды в мифологизированном обличье, пряча их под покровом поэтического вымысла. Тема книги, замаскированная мифологическим сюжетом, может быть определена как поиск истины, именуемой у Майера «философской материей» (materia philosophica). Поскольку истина эта сокрыта в тайнах природы, взыскующий ее должен следовать примеру Тесея, блуждавшего в лабиринте, то есть не выпускать из рук путеводной нити Ариадны. Изучение Майерова наследия следует начинать именно со «Странствий», потому что факт посвящения этой книги князю Анхальтскому сразу же выявляет связь между Майером с его «духовной алхимией» и окружением влиятельнейшего из советников курфюрста Пфальцского.
В том же 1618 г. в Оппенхайме, в издательстве Де Бри, выходит в свет еще одна книга Майера — и опять с великолепной гравюрой на титульном листе. Книга называется «Убегающая Аталанта»[209] (Atalanta Fugiens). Она до нынешнего дня пользуется большим спросом у коллекционеров, прежде всего из-за замечательных гравюр, иллюстрирующих трудный для понимания текст. Авторство гравюр почти наверняка принадлежит Маттеусу Мериану, хотя имя его нигде не указано.
«Убегающая Аталанта» построена как книга эмблем, сопровождаемых философскими комментариями. Гравюра на титульном листе изображает Аталанту в тот миг, когда она поддается искушению и сворачивает с беговой дорожки, тем самым лишая себя надежды на обретение духовной, нравственной и научной истины. Приверженцы «духовной алхимии» должны извлечь из этого урок: им следует быть упорными в достижении намеченных целей и сохранять чистоту помыслов. Майер сумел выразить утонченную религиозно-алхимическую философию посредством эмблем, каждая из которых может быть прочитана не только как изображение, но и как музыкальная запись[210] (ср. илл. 18).
Одна из самых поразительных эмблем изображает философа, который, держа в руке фонарь, тщательно изучает следы, оставленные Природой (см. илл. 23). Эта сцена перекликается с предисловием к одной из работ Джордано Бруно, написанным в 1588 г., когда философ посетил Прагу, и содержащим посвящение Рудольф II. В предисловии Бруно обращается к своей излюбленной теме и призывает изучать «отпечатки стоп Природы», избегая религиозных раздоров и вместо этого обращая свой слух к Природе, «которая вопиет повсюду — имеющий уши да слышит»[211]. Майер, при всей своей преданности лютеранству (Фладд, напротив, был ревностным англиканином), наверное, руководствовался теми же соображениями, что и Бруно, когда в годы ожесточенных религиозных споров, в самый канун Тридцатилетней войны, решил проповедовать свои религиозно-философские взгляды через посредство алхимической символики.
На другой эмблеме из «Убегающей Аталанты» показан философ, измеряющий с помощью циркуля некую геометрическую фигуру (см. илл. перед гл. XV). Комментарий к этой эмблеме озаглавлен: «Монада, сиречь Единица». Один современный исследователь «Аталанты»[212] предположил, что здесь подразумевается «Иероглифическая Монада» Джона Ди. Таким образом, мы снова обнаруживаем «монаду» в самом средоточии розенкрейцерской тайны — на сей раз среди эмблем Майера, который, живя долгое время в Богемии, мог именно там ознакомиться с идеями Ди.
Без сомнения, своеобразное направление алхимической мысли, воплощенное доступным для визуального восприятия способом в Майеровых эмблемах, есть то самое направление, которое критиковал Либавий, — направление розенкрейцерских манифестов и «Монады» Джона Ди. Всматриваясь, например, в ту эмблему, на которой философ собирается рассечь мечом яйцо (см. илл. 24), постепенно начинаешь понимать, что видишь на рисунке яйцо «Иероглифической Монады», символизирующее собою вселенную[213], и еще огонь, включенный, как знак Овна, в иероглиф «монады» и воплощающий суть алхимических процессов. Посмотрев же теперь на кунратовского «Алхимика», гравюру, пропагандирующую алхимическую концепцию Ди, мы заметим сходство перспективных построений на Майеровой эмблеме («декорации», в которых разыгрывается сцена с яйцом) и на рисунке Кунрата. В том и в другом случае перспективные построения символизируют, как мне кажется, архитектуру и родственные ей математические дисциплины. Но ведь рисунок с яйцом у Майера имеет еще и музыкальное сопровождение, а это значит, что на одной только этой эмблеме собраны все составные элементы «Иероглифической Монады». Мне не под силу разобраться во всех этих тонкостях, тем более я не понимаю, как собирались использовать алхимию при решении конкретных математических проблем. Но мне думается, что в эмблемах Майера зашифрованы и такого рода рекомендации, а сам Майер, может быть, по глубине мысли превосходил всех других «розенкрейцерских» философов.
Хотя Майер предпочитает выражать свои взгляды посредством разрозненных алхимических эмблем, тогда как Фладд, напротив, стремится к созданию всеохватывающих философских «энциклопедий», обоих объединяет испытанное ими влияние идей Ди и стремление опереться на наследие герметизма. Майеровский культ Гермеса Трисмегиста и «египетской» герметической истины отличается не меньшей восторженностью, чем аналогичный культ у Фладда. Фладд и Майер прежде всего философы герметизма, причем представители того направления в герметизме, которое можно охарактеризовать как «герметический ренессанс». К началу XVII века герметизм, возрожденный к жизни в эпоху раннего Ренессанса, отчасти уже утратил свою привлекательность. Исаак Казобон[214] доказывал, что герметическая традиция восходит ко времени после рождества Христова, а потому ее основоположником никак нельзя считать древнеегипетского жреца Гермеса Трисмегиста[215]. Кстати, это свое сочинение, опубликованное в 1614 г., Казобон посвятил Якову I — что вроде бы позволяет отнести английского государя к лагерю противников герметизма, воспринимавших «псевдоегиптианизм» Фладда и Майера как совершенно чуждое себе явление.
В данном исследовании я не имею возможности подробно рассмотреть, или хотя бы только перечислить, все сочинения Михаэля Майера, опубликованные между 1614 и 1620 гг. Поэтому я просто попытаюсь представить вниманию читателя еще несколько работ, выбранных почти наугад из этого обширного и богатого по содержанию комплекса материалов.
Книга Майера «Серьезная игра» (Lusus serius) была напечатана Лукой Еннисом в Оппенхайме в 1616 г. Еннис подготовил и второе ее издание — в том же Оппенхайме, в 1618 г. Именно в предисловии к этой книге Майер сообщал, что находится в данный момент во Франкфурте, на пути из Лондона в Прагу. Книга открывается тремя посвящениями: Фрэнсису Энтони, «англичанину из Лондона», известному врачу и последователю Парацельса[216], Якобу Мозану, чиновнику на службе ландграфа Гессенского, и Кристиану Румфию, лейб-медику курфюрста Пфальцского. Обращение Майера именно к этим лицам показывает, что круг его друзей включал в основном медиков-парацельсистов, живших в Лондоне и в Германии, при дворах ландграфа Гессенского и курфюрста Пфальцского.
Андреэ, наверное, определил бы жанр «Серьезной игры» словечком ludibrium. Сочинение представляет собой короткую аллегорию с незамысловатым сюжетом: корова, овца и ряд других персонажей спорят о том, кто из них главнее. В конце концов, победа достается Гермесу Трисмегист — после того, как он произносит целую речь, восхваляя собственную миротворческую деятельность и доказывая полезность занятий, которыми он руководит (в числе других — медицины и механики). На первый взгляд эта история кажется откровенной глупостью, однако в кругах, где вращался Майер, в ней наверняка находили какой-то сокровенный смысл. Майер написал еще одну герметическую вещицу в таком же роде — «Суровую шутку» (Jocus severus), аллегорию о ночных птицах. Впервые она была опубликована задолго до интересующих нас событий, в 1597 г., во Франкфурте, Де Бри старшим. В 1616 г. во Франкфурте вышло второе издание этой книги — с предисловием, обращенным «ко всем алхимикам Германии» и содержащим явные намеки на розенкрейцерские манифесты. Сказанного вполне достаточно, чтобы мы осознали, насколько похожи в своей манере шутить Майер и авторы розенкрейцерских манифестов.
В «Златом Алтарном Приношении»[217], книге, опубликованной во Франкфурте Лукой Еннисом в 1617 г., Майер превозносит величие «химии», все ведение премудрого Гермеса, царя Египетского, и святость «Девы» или «Королевы» Алхимии. Венчает сочинение герметический гимн обновлению. Вообще вся книга написана в духе интенсивного герметического мистицизма и во многом напоминает подход к герметико-религиозной тематике у Джордано Бруно — правда, в отличие от последнего, Майер гораздо шире использует алхимические образы. В «Златом Алтарном Приношении» упоминается и розенкрейцерское Братство — в довольно длинном, но слишком туманном рассуждении, из которого трудно извлечь конкретную информацию.
Майер, вполне вероятно, испытал на себе влияние обеих традиций — и Бруно, и Ди. Бруно, как известно, заявлял о том, что основал среди лютеран секту «джорданистов»[218]. Майер был лютеранином; возглавлявшееся им герметическое религиозное движение, возможно, было связано с лютеранскими кругами, испытавшими на себе влияние идей Бруно, и стремилось осуществить герметическую реформу религии — в духе Бруно, призывавшего оживить религиозную жизнь, влив в нее герметическую струю. С другой стороны, ярко выраженная алхимическая направленность майеровского движения доказывает, что главным его вдохновителем был все-таки Джон Ди. По-видимому, в пфальцском движении сторонников герметической реформы смешались воедино две герметические традиции — традиция Ди и традиция Бруно.