Как говорилось выше, это связано с особенностями Источниковой базы. С VIII в. началась непрерывная германская экспансия на восток, получившая в российской и польской историографии с середины XIX в. название Drang nach Osten (Натиск на Восток). Борьба славян за свою независимость продолжалась несколько столетий, и именно этому обстоятельству мы обязаны той массе сохранившихся источников, которая позволяет едва ли не исчерпывающим образом охарактеризовать племенную структуру здешнего славянского мира.
Особый интерес для нас представляет то, что источники (императорские и папские грамоты) называют, к примеру, в области лютичей ряд еще более мелких общностей: нелетичи, лисини, минтга, дассиа (или доксаны), любушане. Наиболее показателен в этом плане пример входившего в состав племенного союза лютичей племени укрян, внутри которого источники называют еще более мелкие племена и населенные ими округа: речане, плоты, хорицы, мезиричи, грозвины, ванзлы, востроги. Относительно них в литературе было высказано мнение, что, судя по названиям, они являлись мелкими территориальными образованиями. Однако, на наш взгляд, следует говорить, что названные образования являлись не чем иным, как кланами, представлявшими собой родовые общины. Это позволяет говорить о том, что структура славянского общества была не двухступенчатой (как до сих пор полагают многие), а трехчленной: в состав племенных союзов входили отдельные племена, состоявшие из кланов.
Подобная трехчленная структура была характерна не только для лютичей. Аналогичную картину видим у соседей лютичей – сорбов. Источники называют в области их расселения целый ряд кланов, причем для некоторых известен даже ареал обитания. Среди них упоминаются: вета, тухурины, понзовы (с укрепленным центром Цейц), струпеницы, геры, брисинги, плисны (от реки Плисны), звики, добны, нацги, орлы.
Такое же деление было характерно не только для славян, но и для их соседей. К примеру, пруссы представляли собой племенной союз, состоявший из почти десятка племен со своими диалектами прусского языка. Их названия дали имена отдельным территориям (самбы из Самбии, натанги из Натангии, помезане из Помезании, погезане из Погезании, вармийцы из Вармии, надровы из Надровии, барты из Вартий, галинды из Галиндии (последние иногда рассматриваются как отдельный народ, хотя и близкий к пруссам). В свою очередь, эти племена делились на еще более мелкие единицы. К примеру, по свидетельству Петра из Дусбурга (в русской историографии XVIII в. он значился как Петр Тевтобургский), Самбия была поделена на 15 более мелких единиц, названия которых зачастую совпадают с прежними немецкими именами городов современной Калининградской области, что позволяет довольно точно локализовать их. При этом важно отметить, что племенные союзы обычно формировались вокруг одного более сильного племени. Так, первенствующую роль в прусском племенном союзе играли самбы, которые могли в случае войны выставить до 4 тыс. конных и 40 тыс. пеших воинов[167], тогда как остальные племена довольствовались 2 тыс. конницы.
Для обозначения наиболее мелкой единицы внутри славянского мира мы предпочитаем использовать термин «клан» (от кельтского klann – отпрыск, потомство). Связано это с тем, что подобное членение общества наиболее долго сохранялось именно у кельтов (особенно в Ирландии и Шотландии). Первоначально у кельтских народов он был синонимом рода, а позднее, в период разложения родовых отношений, обозначал группы кровных родственников, потомков одного древнего рода, носивших имя предполагаемого родоначальника. Клановая система отражалась в названиях племен (ирландские Clann Cholmain, Clann Mailgura). Аналогичную картину видим у восточных славян. Судя по «Повести временных лет», радимичи и вятичи получили свои названия от своих легендарных родоначальников Радима и Вятко[168]. Это доказывает, что нельзя отрицать кровнородственную основу восточнославянских объединений, как это делает А.А. Горский.
Более важным представляется то обстоятельство, что в наиболее глухих уголках Европейского континента клановая система дожила до Нового времени, и это позволило этнографам зафиксировать ее главные особенности. Клан имел определенную земельную собственность, которая фактически являлась неотчуждаемой и распределялась между его представителями. Клан нес ответственность за преступления своих членов, обеспечивал их защиту в суде, а изгнание из него воспринималось как тяжелейшее наказание.
Еще обстоятельство представляется более важным. А.А. Горский, анализируя славянские этнонимы, предположил, что только три из них – хорваты, сербы и дулебы – являются названиями древних, еще «праславянских» племен. Однако проделанный нами обзор расселения славян показывает, что таких примеров племен с одинаковыми или схожими названиями гораздо больше. Таковы дреговичи Припятского Полесья и драгувиты, жившие западнее современных Салоник. Этноним балканского племени север тождествен названию восточнославянских северян. Укажем на днепровских полян и западных полян, восточнославянских древлян и древан из племенного союза ободритов, обитавших на Эльбе, восточнославянских волынян и волинян из поморских славян.
На Балканском полуострове в Западных Родопах локализуется племя смолян, а среди полабских славян имелись смолинцы, проживавшие на правобережье низовьев Эльбы. Еще в XIX в. была высказана мысль о том, что с этими племенами каким-то образом может быть связано название русского Смоленска, имя которого, поданным филологов, действительно восходит к этнониму «смоляне» (Смоленск – город смолян). Не исключено, что смоляне Балканского полуострова, смолинцы Полабья и смоляне Верхнего Поднепровья некогда составляли единое «праславянское» племя, впоследствии расчлененное и разбросанное по разным регионам в результате великой славянской миграции. Примерно та же ситуация складывается при сравнении имен племени стодоран и Стодорской долины на западе Балканского полуострова, названий племени нишан (из лужицких сорбов) и сербского города Ниш.
К востоку от чехов по реке Мораве, левому притоку Дуная, жили моравы, получившие по ней свое имя. Южнее, в бассейне другой реки Моравы, правого притока Дуная, обитали мораване, судя по всему являвшиеся частью «праславянского» племени. Можно ли считать названия племен, образованные от местности обитания, как полагает А.А. Горский, появившимися сравнительно поздно и не сохранившими имя прежнего «праславянского» племени? На этот вопрос необходимо дать отрицательный ответ, если вспомнить о таком широко распространенном явлении, как перенос топонимов (в том числе и гидронимов), когда переселенцы на новых местах своего обитания называли природные и географические объекты привычными именами.
Согласно изложенным примерам, у нас складывается до десятка подобных параллелей. Это парадоксальным образом совпадает с тем, что, судя по археологическим данным, во второй половине 1-го тыс. н. э. фиксируется около десятка объединений славян. В этой связи намечается возможность попытаться связать те или иные славянские археологические культуры с именами «праславянских» племен. Однако этот вопрос достаточно сложен и нуждается в дальнейшем изучении, в ходе которого должны быть привлечены не только письменные источники, но и данные археологии, топонимики и других дисциплин.
Укажем еще на одно обстоятельство. Нередко приходится сталкиваться с довольно упрощенной картиной славянского расселения, когда говорится о том, что первоначально славяне разбились на три большие группы: венедов, склавен и антов, из которых соответственно выделились западные, южные и восточные славяне, позднее раздробившиеся на отдельные племенные союзы. Но этому противоречит целый ряд наблюдений.
В частности, в соответствии с указанной схемой обычно полагали, что новгородские словене оказались в Приильменье путем постепенного продвижения в бассейн озера Ильмень с юга, из Поднепровья. Это вполне укладывалось в теорию, согласно которой восточные славяне произошли непосредственно от антов.
Однако этому противоречили известные еще с начала XX в. некоторые данные этнографии, антропологии, языкознания и топонимики, позволяющие поставить вопрос о близости новгородских словен со славянами Польского Поморья и их западном происхождении. В частности, это было достаточно убедительно показано на основе лингвистического анализа языка Первой новгородской летописи. Об этом же свидетельствует и анализ гидронимов в районе Ильменя, говорящий о том, что новгородские словене сравнительно рано оторвались от основного славянского массива и какое-то время проживали изолированно от него.
Загадкой для исследователей долгое время являлось то, каким образом славяне из Польского Поморья могли добраться до окрестностей Новгорода, – археологические материалы Повисленья и бассейна Немана не обнаруживают каких-либо следов этой предполагаемой миграции. И только в конце XX в. В.В. Седовым было доказано, что миграция славян на Волхов действительно шла, но не сухопутным (как предполагали предыдущие исследователи), а морским путем – вдоль восточного побережья Балтики. Это объясняется тем, что непроходимые лесные массивы обходились переселенцами.
Топонимическими следами этой миграции новгородских словен до сих пор являются названия города Вентспилс и протекающей через него реки Венты, образованные от имени славян-венедов, о чем более подробно будет сказано позднее. При этом следует отметить, что подобный пример миграции на очень далекое расстояние не является единственным. В частности, как показал В.В. Седов, один из переселенческих потоков, связанных с движением готов, прослеживается примерно во II в. н. э. из Волыни в Самарское Поволжье, где в III–IV вв. фиксируются сходные с волынскими археологичес