Но все ли они названы? Днепровские пороги (в 1932 г. они были затоплены после строительства водохранилища, образовавшегося при строительстве ДнепроГЭСа) на протяжении XVI–XIX вв. описывались неоднократно. В частности, перечень из тринадцати Днепровских порогов находим в Книге большому чертежу: «1. А ниже реки Самари на Днепре порог Кадак. 2. Ниже Кдцака миля порог Звонец. 3. А ниже Звонца порог Сурской. 4. А ниже Сурского 2 версты порог Лоханной. 5. А ниже Лоханного 3 версты порог Стрельчей. 6. А ниже Стрельчего 2 версты порог Княгинин. 7. А ниже Княгинина с версту порог Ненасытец. 8. А ниже Ненасытца на 5 верстах наискось Вороного Забора. 9. А ниже Вороного Забору порог Волнег. 10. А ниже Волнега 3 версты порог Будило. 11. А ниже Будилы 3 версты порог Лычной. 12. А ниже Лычного 3 версты порог Товалжаной. 13. А ниже Товолжаного 3 версты порог Вольной»[310].
Эта цифра в Книге большому чертежу удивительным образом совпадает с 13 «росскими» и славянскими названиями Днепровских порогов у Константина Багрянородного. Тем самым оказывается, что в сочинении византийского императора даны описания всех тринадцати водных преград порожистой части течения Днепра. Наше предположение подтверждается любопытным фактом. Самым известным из Днепровских порогов являлся Ненасытец, седьмой по счету в Книге большому чертежу. Если считать, что каждый из топонимов Константина Багрянородного (независимо от того, росское или славянское это название) является названием порога, то седьмым упоминаемым им порогом будет Неасит, относительно которого в литературе уже высказывалось вполне обоснованное мнение о его тождестве с Ненасытецем. Тем самым оказывается, что все выдвигавшиеся на протяжении более чем двух столетий версии об этимологии названий Днепровских порогов являются не более чем «игрой ума».
Выше мы уже видели, что византийский император, описывая славянские племена Руси, пользовался сведениями, как минимум, двух информаторов. Можно думать, что так же было и в случае с Днепровскими порогами. При этом один из информаторов был русом, а второй – славянином. Не сумев правильно сопоставить их данные, Константин Багрянородный, видимо, счел, что в ряде случаев они продублировали друг друга. Поэтому вместо тринадцати порогов на Днепре у него их получилось семь.
Те же тринадцать порогов, что и Книга большому чертежу, перечисляет в своем дневнике австрийский дипломат и путешественник Эрих Лясота (1550–1616), побывавший в 1594 г. в Запорожской Сечи и проживший там около месяца[311]. Но в позднейших описаниях их число меняется. Скажем, А. Вельтман насчитал их в общей сложности четырнадцать[312]. Согласно «Описанию» Днепра, составленному в 1697 г., порогов насчитывалось двенадцать[313]. Подобный разнобой в цифрах объясняется тем, что Днепр в своей порожистой части до постройки Днепрогэса прорывался через скалистые гранитные гряды Украинского кристаллического щита. Эти гряды подразделялись на две категории: если гряда прорезала русло реки по всей его ширине, от берега до берега, составляя род плотины с сильным перепадом воды, то она именовалась порогом; если же гряда заграждала только часть русла, оставляя в нем проход, то она называлась заборой. Если включать в число преград и заборы, то их получится четырнадцать, так как уже после основных Днепровских порогов ниже острова Хортица Книга большому чертежу называет «порог Белекова Забора». Если же н. э.ого числа исключить заборы, оставив только пороги, их останется двенадцать. Начиная со второй половины XVIII в. в районе Днепровских порогов постоянно проводились работы по улучшению судоходных условий порожистой части Днепра. В числе прочего они заключались в расчистке опасных мест фарватера от камней. Это привело к тому, что общее число порогов к концу XIX в. сократилось до девяти.
Анализ «Повести временных лет» показывает и другие слабые места скандинавской версии. При описании процедуры утверждения договора Олега с Византией выясняется, что русские послы клянутся именами не скандинавских богов, имена которых, во главе с Одином, нам известны, а исключительно славянскими языческими божествами: «А Олга водивше на роту и мужи его по рускому закону, кляшася оружьемъ своим, и Перуном, богомъ своим, и Волосомъ, скотьемъ богомъ, и утвердиша миръ»[314]. Ту же клятву «по закону русскому» видим и в следующем по времени договоре Игоря, когда послы русов также клянутся именами славянских богов Перуна и Велеса[315].
Все это приводит нас к славянской версии происхождения руси, которая основана на прямом свидетельстве «Повести временных лет» о единстве славянского и русского языков: «А словеньскый языкъ и рускый одно есть, от варягъ бо прозвашася Русью, а первое беша словене; аще и поляне звахуся, но словеньская речь бе. Полями же прозвании быши, зане в поли седяху, а язык словенски един»[316].
С этим показанием следует соотнести известие арабского географа Ибн Хордадбеха (ок. 820 – ок. 890), содержащееся в его «Книге путей и государств», законченной, вероятно, в 880-х гг. Читаем: «Что касается купцов русов, а они – вид славян, то они везут меха бобра, меха черных лисиц и мечи из отдаленных [земель] славян к морю Румийскому, и берет с них десятину властитель Рума. А то идут по [Та]нису, реке славян, входят в Хамлидж, город хазар, и берет с них десятину их властитель. Затем отправляются к морю Джурджана и выходят на каком-либо облюбованном его берегу, а окружность этого моря – 500 фарсахов. Иногда везут свои товары из Джурджана на верблюдах к Багдаду, и переводят им славянские слуги, и говорят они, что они – христиане, и платят джизью»[317].
Кем же в таком случае являлись русы? Исследователи, анализируя Начальную летопись, сравнительно давно подметили, что русы в одних случаях отождествляются с варягами, но в других являются явно иным племенем. Если в «Сказании о призвании варягов» русь оказывается частью варягов: «И идоша за море къ варягомъ, к руси. Сице бо зваху тьи варязи русь, яко се друзии зъвутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си»[318], то при описании похода 944 г. на Византию русь упоминается отдельно от варягов, как равнозначная н. э.ническая единица: «В льто 6452 (944) Игорь совкупив воя многи: варяги, русь, и поляны, и словени, и кривичи, и теверьце, и печенеги наа»[319].
Мы уже говорили о хорошо известном в демографии явлении, когда после распада той или иной державы современники обнаруживают, что кроме «титульной» нации в ней имелись и другие народы. В данном случае можно было бы предположить, что летописец, описывая события IX в., еще не выделял русь из варягов, а в следующем столетии уже проводил различие между ними. Однако этому противоречит факт, что «Повесть временных лет» в самом начале, описывая народы – потомки Иафета, также отделяет русь от варягов[320].
Исследователями данный парадокс объяснялся по-разному. В частности, выдвигалась гипотеза о руси и варягах как профессионально-социальных терминах. Предполагалось, что русы были конными воинами, тогда как варяги – пешими. Другая версия предполагала, что существовало несколько «Русий», которые восходили к разным истокам.
Авторы скандинавской теории происхождения варягов, выдвинув тезис о том, что термин «варяги» обозначал совокупность северных народов – выходцев из Скандинавии, исказили источник. Из текста «Сказания о призвании варягов» видим, что его автор причислял к варягам англичан. Но те имели к Скандинавии весьма опосредованное отношение. Их далекие предки – англы (лат. Anglii) представляли собой древнегерманское племя, упоминаемое Тацитом и Птолемеем. До начала V в. они жили на юге Ютландского полуострова. В середине этого столетия большая их часть участвовала в англосаксонском завоевании Британии, а оставшиеся на континенте англы были поглощены датчанами.
Отсюда можно сделать вывод, что летописец, перечисляя народы, принадлежавшие к варягам, имел в виду нечто отличное от мнения авторов теории скандинавского происхождения варягов.
Выше уже говорилось о том, что сложившийся в VIII в. северный трансъевропейский торговый путь привлекал не только торговцев, но и различного рода лиц, стремившихся поживиться за счет грабежа перевозимых ценностей. При этом они были не только скандинавского происхождения, о чем прямо говорит «Повесть временных лет», называя среди варягов и англичан.
В настоящее время пиратство является уголовным преступлением, но в древности оно считалось одним из дозволенных способов обогащения наравне с морской торговлей, которым занимались еще финикийцы, древние греки и римляне. Зачастую бывало, что прибегать к услугам пиратов не брезговали и власти государств. Поскольку пиратство никогда не являлось индивидуальным занятием, на морских побережьях возникали целые поселки и даже города, обитателей которых Начальная летопись именует варягами.
Одним из таких центров на Балтийском побережье являлся Гробин (Сеебург), где обитали русы во главе с Рюриком и его братьями. Судя по всему, он был не единственным подобным пунктом. Русская Правда в ст. 10 и 11 упоминает наряду с варягами колбягов[321]. Ввиду скудости источников относительно значения этого слова в литературе выдвигалось несколько версий, но, вероятнее всего, на наш взгляд, речь должна идти о жителях города Колобжег. Расположенный в Польском Поморье, он контролировал морской путь между торговыми городами: Волином в устье Одера и Трусо в устье Вислы. При этом можно проследить известную специализацию русов и колбягов. Если первые занимались по преимуществу Русью, что видно по арабским источникам, то сферой действий колбягов являлся север Скандинавского полуострова, вплоть до Финнмарка, области на его краю.