Московский государь не терпел никаких ограничений своей власти: это пришлось понять вольнолюбивым новгородцам, когда они осенью 1477 года, накануне окончательной потери независимости, вели переговоры с Иваном III. На их попытки выторговать хоть какие-то уступки великий князь гневно ответил (его слова приводит московский летописец): «Вы нынеча сами указываете мне, а чините урок нашему государьству быти, ино то которое государьство мое?» Пришлось новгородцам отказаться от своих требований и смиренно просить объяснить им, каким хочет видеть великий князь свое «государьство» в их городе. Ответ Ивана III гласил: «ино наше государьство великых князей[8] таково: вечю колоколу в отчине нашей в Новегороде не быти, посаднику не быти, а государьство нам свое держати».
Итак, полная независимость от иных правителей и абсолютная власть в своей земле — таким был для Ивана III идеал государства.
Присоединение Великого Новгорода (1478) стало поворотным моментом в истории Русского государства, территория которого с вхождением в его состав обширных новгородских земель увеличилась как минимум вдвое. Невольно возникает вопрос: а мог ли ход событий быть иным? Был ли шанс у Великого Новгорода сохранить свою независимость?
Как известно, история не знает сослагательного наклонения. Но если бросить ретроспективный взгляд на события XV века, можно предположить, что надежды Новгорода на выживание были связаны с внутренними усобицами у его могущественных соседей — московских и литовских великих князей и с их соперничеством за господство в Восточной Европе. Недаром наиболее уверенно Господин Великий Новгород чувствовал себя в 1430–1440‐х годах, когда и Литву, и Москву сотрясали внутренние смуты. В дальнейшем ему оставалось только лавировать между этими державами, причем выжидательная тактика Казимира и активная наступательная политика Ивана III лишали вечевую республику шансов на сохранение своей самостоятельности.
Более того, сама попытка новгородцев заключить союз с королем рассматривалась московским государем как «измена» и повод к войне. Мотив «отступничества» новгородцев, принявших на княжение литовского магната Михаила Олельковича и будто бы собиравшихся подчинить свою архиепископскую кафедру не московской, а киевской (униатской) митрополии, стал основным оправданием похода Ивана III на Новгород в 1471 году, завершившегося сокрушительным разгромом войск вечевой республики в битве на Шелони (14 июля). После этого военного поражения окончательное падение вольного Новгорода стало вопросом времени.
Давнее соперничество Новгорода и Пскова, выступившего в упомянутом конфликте на стороне великого князя московского, ослабляло позиции обеих русских северных республик. То, что псковичи не противились воле Ивана III, позволило им сохранить автономию своего города еще примерно на полвека, но в 1510 году, при новом великом князе, Василии III, пришел и их черед.
Новгород и Псков разделили судьбу многих городских республик европейского Средневековья, потерявших независимость в начале Нового времени. По не вполне пока ясным причинам даже такие крупные и богатые города, как Флоренция, оказались хуже приспособленными к трансформации в раннемодерные государства, чем монархии того времени. Возможно, дело заключалось в характерной для них внутренней борьбе кланов и «партий», подрывавшей единство города и затруднявшей создание безличных государственных институтов. Но решающим оказался военный фактор: города, как правило, проигрывали вооруженную борьбу растущим монархиям, которые имели возможность мобилизовать для своих целей несравненно бóльшие материальные и людские ресурсы. В те же самые десятилетия, когда Господин Великий Новгород отчаянно боролся с Москвой за сохранение своей независимости, в Германии под натиском церковных и светских князей потеряли былые права и свободы такие города, как Майнц (1462), Кведлинбург (1477) и Эрфурт (1483). А в Италии, где синьории постепенно вытесняли городские коммуны, после 1530 года осталась, по сути, только одна республика — Венеция.
Таким образом, когда Иван III в Новгороде, а позднее Василий III — в Пскове приказывали снять вечевой колокол и вводили порядки, «как на Москве», они действовали в том же духе, что и их современники — немецкие или итальянские князья. Но в политике московских государей была и своя специфика: из покоренного города выселялась местная элита (бояре и посадники с семьями), купцы и ремесленники, а на их место переводились служилые люди и торговцы из центральных уездов страны. Эта жестокая мера, именовавшаяся «выводом», была впервые в массовом масштабе осуществлена в Новгородской земле в 1480‐х годах, а затем, уже в новом столетии, повторена в Пскове (1510), Смоленске (1514) и некоторых других городах.
«Выводы», сопровождавшиеся конфискацией земель и переселением сотен людей, были наиболее радикальным способом интеграции новоприсоединенных территорий в состав Русского государства. Московские власти прибегали к нему там, где встречали сопротивление, не находили опоры в местном населении или опасались заговоров. Но были и области, которые в обмен на лояльность пользовались в течение определенного времени значительной автономией. Таков, например, был статус Пскова при Иване III: в городе находился великокняжеский наместник, и внешняя политика уже с 1460‐х годов полностью контролировалась центральным правительством, но при этом суд и внутреннее управление вплоть до 1510 года осуществлялись по местным законам и обычаям, известным нам из Псковской судной грамоты.
Внутреннюю автономию сохраняла также Рязань, номинально по-прежнему считавшаяся «великим княжеством». Здесь княжил Василий Иванович, женатый на сестре Ивана III — Анне, а после смерти Василия (1483) рязанский престол перешел к его старшему сыну Ивану. По договору со своим дядей и полным тезкой — Иваном III Иван Васильевич Рязанский признал себя «братом молодшим», т. е. вассалом московского государя, и отказался от права внешних сношений.
По соседству с Рязанской землей, в Мещере, с середины XV века существовало вассальное по отношению к Москве Касимовское ханство. Там правили Чингисиды, потомки первого казанского хана Улуг-Мухаммеда.
После взятия московскими войсками в сентябре 1485 года Твери и бегства в Литву последнего «великого князя» этой земли Михаила Борисовича номинально «великое княжество Тверское» просуществовало еще несколько лет: оно было передано наследнику московского престола Ивану Ивановичу (подобно тому, как наследник английского престола издавна титуловался «принцем Уэльским»), и при нем был создан особый двор из тверских бояр. Иван Иванович Молодой, носивший, как и отец, титул великого князя, умер в 1490 году, а последние следы обособленности тверской знати теряются в начале XVI века.
Для полноты картины следует упомянуть еще владения северских князей Семена Ивановича Стародубского и Василия Ивановича Шемячича (потомков злейших врагов Василия II — князей Ивана Можайского и Дмитрия Шемяки), перешедших в 1500 году на службу к Ивану III из Великого княжества Литовского. Их княжества, обладавшие полуавтономным статусом, просуществовали до конца второго десятилетия XVI века.
По терминологии британского историка Джона Эллиотта, большинство государств раннего Нового времени представляли собой «составные монархии» (composite monarchies), т. е. несколько стран или исторических областей, объединенных под властью одного монарха. С некоторыми оговорками эта характеристика применима и к государству Ивана III. Наряду с землями, считавшимися великокняжескими и управлявшимися наместниками московского государя, в его державу входило немало областей разного статуса и происхождения, обладавших той или иной степенью внутренней автономии. Однако, в отличие от королевств Арагона, Валенсии, Сицилии и Неаполя, а также Каталонии и нидерландских провинций в составе испанской монархии, ревностно защищавших свои старинные права и привилегии, или так называемых pays d’états, т. е. провинций со своими представительными органами (штатами) во Французском королевстве, автономии в составе Московского государства имели тенденцию к сокращению, а затем — и к полному исчезновению.
Единственный известный нам случай, когда привилегии присоединяемого к России города или земли были закреплены на бумаге, относится к лету 1514 года: во время переговоров о капитуляции Смоленска жители получили от Василия III жалованную грамоту, гарантировавшую сохранение прав, которыми горожане пользовались в Великом княжестве Литовском. Но раскрытие в Смоленске осенью того же года пролитовского заговора привело к фактической отмене этого документа и выселению из города проявивших нелояльность к московскому государю жителей. В целом же в России XVI века возобладала модель полной интеграции покоренных земель «по праву завоевания»: после Смоленска такая же судьба ожидала Казань (1552), Астрахань (1556) и другие города и территории. В европейской перспективе это напоминало модель интеграции покоренного английскими королями Уэльса, который в соответствии с актами 1536 и 1543 годов управлялся по тем же правилам и законам, что и собственно английские графства. Вариант формально равноправной унии — по типу Кастилии и Арагона (1469), Польши и Литвы (1569), Англии и Шотландии (1603) — не нашел применения в России того времени, хотя сам титул русских царей XVI–XVII веков, подробно перечислявший все принадлежавшие им владения, напоминал о сложносоставном характере этого государства.
Вместе с тем держава Ивана III и его наследников имела с монархиями австрийских и испанских Габсбургов, а также с Османской империей одну важную общую черту: все они были династическими, а не национальными государствами. И хотя, подобно Габсбургам и Османам, московские государи также использовали лозунги защиты веры для обоснования своей завоевательной политики, все-таки главным мотивом их экспансии и на запад, и на восток было «возвращение» наследия предков — киевских князей.