Нет никаких сомнений в том, что Флетчер сам произвел подсчеты, сложив полученные им от информаторов разрозненные данные, и вывел впечатляющую сумму почти в полтора миллиона рублей. При этом выпускник Кембриджа ориентировался на хорошо известную ему английскую модель управления финансами и невольно придал русской налоговой системе более стройный и централизованный вид, чем она в то время имела. Он, несомненно, ошибался, когда писал, что «все приказы, как-то: Дворцовый, Четверти и Большой приход — передают поступающие в них доходы в главное казначейство, которое находится в ограде царского дворца в Москве». На самом деле в описываемое время Казна, или Казенный двор, отнюдь не была главным финансовым органом страны, наподобие Английского казначейства; к концу XVI века Казна сохранила за собой лишь функции сокровищницы: здесь хранились царские регалии, парадная одежда, предметы придворного обихода, а также особо ценные документы.
Из сохранившихся документов мы точно знаем, что жалованье служилым людям выдавалось напрямую из приказа Большого прихода и Четвертных приказов. Но если все собранные средства не концентрировались в одном учреждении, то, следовательно, не было возможности и, похоже, необходимости их полного учета. Да и кому мог бы понадобиться подобный финансовый отчет? Ведь русский царь в XVI веке, в отличие от английского короля, не должен был обращаться за субсидиями к своему «парламенту», т. е. собору.
Так что не стоит слишком строго судить Флетчера: он, конечно, ошибся в своих подсчетах, но едва ли кто-либо в Москве 1589 года — даже фактический правитель страны, боярин Борис Федорович Годунов, — мог бы назвать точную сумму доходов царя. И дело не только в том, что сбор налогов и пошлин был разделен между несколькими ведомствами и никакой счетной палаты еще не существовало[18]. В слабо монетизированной экономике, каковую представляла собой Россия, богатства накапливались не только в денежной форме (хотя значение денег возросло во второй половине XVI столетия), но и в виде натуральных продуктов. Как пишет тот же Флетчер, «кроме дохода, вносимого в казну деньгами, царь ежегодно получает еще на значительную сумму из Сибири, Печоры, Перми и иных мест мехов и других податей, которые продаются или вымениваются для вывоза за границу на разные иноземные товары купцам турецким, персидским, армянским, грузинским и бухарским».
Если правители Московского царства, даже не зная в точности, какими средствами они располагают, все же как-то сводили концы с концами, то этим они были обязаны обширному земельному фонду, верховным распорядителем которого был царь. Земля была своего рода «подушкой безопасности» и истинным материальным фундаментом патримониального государства. Для служилых людей, от провинциальных детей боярских до столичных думных чинов, денежное жалованье было хотя и важным, но все-таки дополнительным источником дохода, а основным был поместный оклад — определенное количество десятин земли.
Хотя финансовая система России XVI века выглядела весьма архаично на фоне более развитых в торговом и промышленном отношениях монархий Запада, ей были присущи некоторые общие тенденции, характерные для всего Европейского континента в начале Нового времени, и прежде всего увеличение налогового бремени вследствие непрерывно растущих военных расходов.
Важной новацией 50‐х годов XVI века стал перевод основных государственных повинностей на деньги; в результате, по подсчетам Г. В. Абрамовича, выполненным по материалам Северо-Запада России (история этого региона страны лучше других обеспечена массовыми источниками), платежи выросли более чем в 16 раз по сравнению с началом столетия. Они продолжали расти и в дальнейшем: за вторую половину 1550‐х годов (судя по тем же новгородским материалам) — на 32 %, а за 1561–1570 годы — еще на 40 %.
Рост налогов был непосредственно связан с затяжной и разорительной Ливонской войной (1558–1583). На военные нужды, а точнее на содержание стрелецкого войска, шли пищальные деньги. В 1550-е годы был введен новый сбор, предназначенный для выкупа попавших в плен к татарам людей — полоняничные деньги. С 1580-х годов под этим названием известно уже два сбора: один — на выкуп русских пленных, а другой — на содержание взятых в плен царской армией воинов противника («полоняникам немцам на корм»). Наконец, если учесть, что один из основных налогов того времени — кормленый окуп — использовался для выплаты жалованья служилым людям, то связь налогообложения с военной функцией государства станет еще более наглядной.
Эффективность налогообложения во многом зависела от наличия или отсутствия привилегий в этой сфере. Европейская практика знала два подхода к данной проблеме: в Англии уже в XIV веке утвердился принцип, согласно которому все сословия, включая знать и духовенство, должны были платить налоги; на континенте же владения аристократии и церкви, как правило, освобождались от государственных податей. Налоговая политика великокняжеской, а затем царской власти в России конца XV–XVI века представляла собой постоянные колебания между этими двумя полюсами.
Камнем преткновения стали земельные владения церкви. При монголах они освобождались от уплаты податей; к тому же времени восходит слово «тархан» — у тюрков и монголов оно означало «вольный человек», свободный от любых поборов и повинностей. На Руси этим словом обозначались особые грамоты, предоставлявшие освобождение от основных налогов, а также владельцы таких грамот.
Первое серьезное ограничение податных привилегий светских и духовных землевладельцев было предпринято Иваном III в 90‐е годы XV века. Но со второго десятилетия XVI столетия его сын и наследник Василий III вернулся к прежней практике широкой раздачи налоговых льгот монастырям. Новое решительное наступление на «тарханы» развернулось при Иване IV в 50‐е годы XVI века; 43-я статья царского Судебника гласила: «Торханных [грамот] вперед не давати никому, а старые тарханные грамоты поимати у всех».
Сотни монастырей лишились тогда своих привилегий. Однако провозглашенная правительством финансовая политика проводилась непоследовательно — например, в 1551 году были подтверждены щедрые пожалования прежнего государя Иосифо-Волоколамскому монастырю. Право беспошлинной торговли крупными партиями соли сохранили Кирилло-Белозерский и Соловецкий монастыри.
Еще дальше от провозглашенного ранее курса Иван Грозный отошел в годы опричнины: нуждаясь в поддержке со стороны влиятельных церковных обителей, он возобновил щедрую раздачу податных привилегий. Для понимания причин этих колебаний следует принять во внимание особое положение церкви в Русском государстве: защита православия с самого начала стала знаменем его внешней и внутренней политики. Такие церковные деятели, как игумен Иосиф Волоцкий или митрополит Макарий, обладали большим влиянием при государевом дворе. В таких условиях проводить бескомпромиссный курс на ликвидацию финансовых привилегий церкви было весьма затруднительно. К этому нужно прибавить, что виднейшие бояре — советники царя являлись вкладчиками крупных монастырей, т. е. дарили им земли, деньги, иконы на помин души своих предков; естественно, такой вельможа склонен был радеть об интересах «своей» обители.
Тем не менее финансовые нужды страны в конце концов взяли верх над прочими соображениями. В июле 1584 года, спустя четыре месяца после смерти Ивана Грозного, на церковном соборе было торжественно принято решение о том, «чтоб вперед тарханом не быти». Любопытна мотивировка этого постановления: прежде всего, в соборном приговоре подчеркивалось, что поскольку с земель митрополита, архиепископов, епископов и монастырей, находившихся «в тарханех», никакая царская дань не платилась, то налоговое бремя перекладывалось на служилых людей: «воинство — служилые люди те их земли оплачивают, и сего ради многое запустение за воинскими людми в вотчинах их и в поместьях, платячи за тарханы». Еще одну несправедливость, которую служилые люди терпели по вине «тарханов», т. е. освобожденных от уплаты налогов церковных землевладельцев, участники собора видели в том, что «крестьяне, вышед из-за служилых людей, живут за тарханы во лготе, и от того великая тощета (нищета. — М. К.) воинским людем прииде». Иными словами, помещики разорялись от того, что их крестьяне переселялись на соседние земли монастырей, где можно было не платить податей.
И вот теперь, гласил приговор, тарханы надлежало «отставити» до лучших времен, пока «земля поустроитца и помочь во всем учинитца царским осмотрением». Недавние обладатели привилегий отныне должны были платить «всякие царские подати <…> со всеми людми ровно всей земле». И, хотя в последующие годы крупные монастыри не раз получали финансовые льготы (на провоз товаров, варку соли и т. д.), основных налогов они не касались. Так к исходу XVI столетия налогообложение охватило наконец все категории населения страны.
Тогда же была принята еще одна обеспечительная мера, направленная на сохранение доходов казны и поддержание материального положения служилых людей: к 80–90-м годам XVI века относятся первые известия о прикреплении к местам жительства крестьян и посадских людей (горожан). Посады получили право возвращать своих «тяглецов» (налогоплательщиков), переселившихся было на новые места, но числившихся за этим посадом по писцовым книгам. Может показаться странным, что посадские хлопотали о лишении права передвижения, т. е. по сути о закрепощении, своих же собратьев, но их мотивы нетрудно понять, если учесть, что убыль городского податного населения означала (при той же раскладке налогов и повинностей) рост налогового бремени для оставшихся жителей.
В деревне тогда же установился режим «заповедных лет» (сначала на отдельных территориях, а к концу 1590-х годов повсеместно): крестьяне временно потеряли право покидать своих господ в Юрьев день (26 ноября), а беглые подлежали по суду выдаче своим законным владельцам. Однако эта мера носила декларативный характер, поскольку системы государственного сыска беглых крестьян тогда не существовало (она появится только во второй половине XVII века). Помещикам предлагалось самим разыскивать своих беглецов (что было под силу лишь немногим богатым землевладельцам!) и затем подавать в суды иски об их возврате. Впрочем, первая попытка закрепощения податного населения оказалась недолгой: уже в 1601 году в связи с разразившимся в стране страшным голодом царь Борис Годунов издал указ, разрешивший крестьянский выход в Юрьев день.