Очевидно, основную массу переселенцев в Гераклее составили представители демоса, торговцы и земледельцы, по воле которых первоначальный строй стал демократическим. Однако насильственное утверждение и освоение чужой страны, ставшей отныне вместе со своим порабощенным населением доменом гераклеотов, их хорой, имели далеко идущие последствия для социального развития вновь основанного города: в новой общине рано обнаружились тенденции к социальному расслоению и розни. Как и в других местах, при основании Гераклеи активную роль вожаков могли сыграть выходцы из аристократических кругов. Завоевание прилегающей к городу территории и порабощение мариандинов сразу должны были превратить их самих и их ближайшее окружение в мощный слой военно-землевладельческой знати. Эта группа теперь противостояла остальной массе парода — земледельцам, оказавшимся менее предприимчивыми и получившим меньшую долю при разделе завоеванных земель, горожанам, торговцам и ремесленникам, самоустранившимся от участия в этом предприятии, позднейшим переселенцам, для которых это участие и вовсе было исключено.
Создавшаяся, таким образом, уже на первоначальной стадии социальная ситуация в Гераклее Понтийской была закреплена в последующем рядом объективных факторов. Развитое гераклеотами на завоеванной хоре высокопродуктивное сельское хозяйство — главным образом зерновое земледелие и виноградарство — стало важнейшей отраслью их экономики; даже развитие городских ремесел и морской торговли было обусловлено в Гераклее Понтийской успехами этой основной отрасли хозяйства.[365] Ведущая экономическая роль земледелия, в свою очередь, определила политическое засилие аристократии и относительную консервативность общественной жизни. Благодаря своему исключительному экономическому положению, благодаря своей многочисленности и сплоченности, а также связям с персидскими царями и сатрапами, всегда поддерживавшими аристократию, военно-землевладельческая знать добилась и долго сохраняла господствующее положение в гераклейском полисе. Она, как это следует из Аристотеля, рано свергла утвердившуюся первоначально в Гераклее демократию и, несмотря на некоторые уступки демократам в последующем, еще в середине IV в. до н. э. сохраняла значение господствующего сословия.
По своей природе этот класс гераклейского общества вполне, таким образом, соответствовал сиракузским гаморам. Но параллель с Сиракузами не ограничивается в данном случае только вершиною гражданского общества —она вполне распространяется и на его фундамент. Если военно-землевладельческая знать составляла высшее, в течение длительного времени господствующее сословие в Гераклее Понтийской, то местные варвары-мариандины являлись слоем-антиподом, той порабощенной земледельческой массой, на эксплуатации которой зиждилось и богатство и могущество гераклейских аристократов. Мариандины составляли туземное население гераклейской хоры. Это была, как теперь полагают, этническая группа смешанного анатолийско-фракийского происхождения. Ее первоначальное ядро составляли выходцы из северо-западной Анатолии, поселившиеся в стране, позднее названной «Мариандиния», еще на рубеже II—I тыс. до н.э. а затем смешавшиеся с массою хлынувших с запада фрако-вифинцев, которые постепенно поглотили их, но которым они успели передать свое имя.[366]
Античная традиция о мариандинах, достаточно богатая, представляет их как исконный туземный этнос, входивший в состав пестрых восточных монархий — Лидийского, а затем Персидского царств (см., в частности: Her., I, 28; III, 90; VII, 72). Ко времени появления греков на южном берегу Понта мариандины давно уже были оседлым земледельческим народом, как об этом можно судить, например, на основании легенды о Борме, сохраненной гераклейским историком Нимфидом (Nymphis ар. Athen., XIV, 11, р. 619 f—620 а = FgrHist 432 F 5). Они жили деревнями, причем некоторые из них, как, например, то поселение на месте будущей Гераклеи, о котором упоминается у Аполлония Родосского (II, 760), достигали уже значительных размеров, вследствие чего греки могли обозначать их своим словом «полис». Об этих «полисах» мариандинов, помимо Аполлония Родосского, упоминают также Гекатей Милетский (FgrHist 1 F 198) и Стефан Византийский (Steph. Byz., s.v. Πριολα). Этнополитическая структура мариандинов была, по-видимому, еще очень рыхлой: народ членился на племена, во главе которых стояли независимые друг от друга правители (ср. свидетельство Феопомпа — Theopomp. ар. Strab., XII, 3, 4, р. 542 = FgrHist 115 F 388), и все вместе должно было напоминать варварское общество на стадии «военной демократии».
С поселившимися на их земле греческими колонистами мариандины вели упорные, длительные войны, как ob этом можно заключить со слов Юстина, который, рассказав об основании Гераклеи, замечает затем: «Впоследствии этот город вел много войн с соседями (multa deinde huius urbis adversus finitimos bella)» (Justin., XVI, 3, 8). С этим заявлением надо сопоставить упоминание Павсания о посвящениях, доставленных гераклеотами в Олимпию после какого-то набега на земли «соседних варваров-мариандинов (Μαριανδυνών όμορων βαρβάρων)» (Paus. V, 26, 7). Победа осталась за более сплоченными и организованными греческими колонистами: сопротивление мариандинов было сломлено силою оружия, их земля была превращена в собственность гераклейского полиса, а они сами — поскольку остались на этой земле, а не были истреблены или оттеснены в глубь материка —были порабощены.
Своеобразная судьба мариандинов вызывала интерес у древних писателей, и этому интересу мы обязаны рядом свидетельств о положении их после покорения греками, о характере и форме их зависимости от гераклейских колонистов. По существу положение покоренных мариандинов приравнивалось к рабскому, и эта тенденция обнаруживается уже у Платона, но у него же рабское состояние мариандинов сопоставляется не с рабским состоянием вообще, а с положением таких своеобразных категорий зависимого населения, как спартанские илоты и фессалийские пенесты. «Чуть ли не всем эллинам,—замечает Платон, — лакедемонская илотия доставила бы величайшее затруднение и возбудила бы споры: по мнению одних, это хорошее учреждение, по мнению других — плохое. Меньше споров было бы о рабском положении мариандинов, порабощенных гераклейцами, а также о фессалийском племени пенестов» (Plat. Leg., VI, 19, p. 776 c-d, пер. A. H. Егунова).
В последующей литературной традиции это сопоставление, а затем и приравнивание мариандинов к зависимому населению типа илотов становится общепринятым; можно сослаться на ученика Аристофана Византийского, историка Каллистрата (Callistrat. ар. Athen. VI, 84, р. 263 е = FgrHist 348 F 4), на географа Страбона (XII, 3, 4, р. 542). При этом античные авторы видели своеобразие рабского положения мариандинов в том, что они, подобно спартанским илотам, были обязаны трудиться на своих господ, но норма их повинности была фиксирована—она выражалась в исполнении определенного оброка, взамен чего мариандинам гарантировалась возможность жить своими семьями и не быть проданными за границу. Согласно некоторым свидетельствам, их даже называли, подчеркивая их отличное от обычных рабов положение, нарочито мягким словом «дорофоры» — «дароносцы»; это засвидетельствовано эпическим (позднего, эллинистического времени) поэтом Эвфорионом (Euphor. ар. Athen. VI, 84, p. 263 d-e) и тем же Каллистратом (I.e.), а также лексикографами Поллуксом и Гезихием Александрийским (Pollux, III, 83; Hesych., s.v. δωροφόρους).
Эта фиксация отношений и наличие известных гарантий для порабощенного населения наводила на мысль о заключении в древнейшую эпоху специального договора между победителями-гераклеотами и побежденными и покоренными мариандинами. И действительно, в наличной традиции мы встречаемся с утверждениями о существовании такого договора. Известный историк и философ-стоик Посидоний, согласно Афинею, отмечал, что «многие, не будучи в состоянии постоять за себя вследствие слабости разума, передают себя в услужение более умным с тем, чтобы, получая от них заботу обо всем необходимом, самим, в свою очередь, оказывать им все те услуги, на какие будут способны. Таким вот именно образом мариандины подчинились гераклеотам, пообещав вечно батрачить на них, если они будут доставлять им необходимое, но оговорив (προσδιαστειλάμενοι), что ни один из них не будет продаваться за пределы страны гераклеотов, а только в самой этой стране» (Posidon. ар. Athen. VI, 84, р. 263 c-d = FgrHist 87 F 8). Аналогично свидетельство Страбона: «Передают также, что первые основатели Гераклеи... заставили мариандинов, прежних властителей страны, служить себе в качестве илотов, так что последних они даже продавали, однако не за пределы страны, — ибо об этом они договорились друг с другом (συμβήναι γάρ επι τούτοις), — подобно тому, как так называемая община мноев была батраками у критян, а у фессалийцев—пенесты» (Strab., XII, 3, 4, р. 542, пер. Г. А. Стратановского с некоторыми нашими изменениями).
Однако вернемся к главной теме античной традиции о марианди-нах — сопоставлению их с илотами. Развитие этой темы находит логическое завершение в поздней лексикографической литературе, которая в лице Поллукса окончательно сформулировала положение об особом классе зависимого населения, занимающем среднее положение между рабами и свободными: «Между свободными и рабами находятся илоты лакедемонян, пенесты фесалийцев, клароты и мноиты критян, доро-форы мариандинов, гимнеты аргивян, коринефоры сикионян» (Pollux, III, 83).[367]
Историография нового времени в трактовке интересующего нас сюжета естественно отталкивалась от развитого еще в древности взгляда. Обычно мариандинов сопоставляли с более известными спартанскими илотами и, как и этих последних, относили к особой группе полураб-ского — полукрепостнического состояния. Всего лишь вариантом этой «усередненной» характеристики надо считать и обозначение мариандинов как крепостных.