Вид у леди Энглей был подавленный, словно недавние события выпили из нее последние силы. Что касается Монтранто, то герцог подумал про себя, что вояка наверняка предпочел бы либо гарцевать на коне где-то поближе к границе, либо в окружении светских красавиц развлекаться на балу в Беферене, где можно вдоволь нахвастаться своими военными подвигами и вообще распушить хвост. Паймер никак не мог решить для себя, кто перед ним – бравый солдат, любитель пустить пыль в глаза или то и другое вместе.
Герцог решил, что в непринужденном общении необходим сделать паузу. Он оттолкнул тарелку, негромко рыгнул, прикрыв рот рукой, потом похлопал себя по животу.
– Должен сказать, что я давно не пробовал столь отменного ростбифа и, главное, в столь изысканном обществе. Но, увы, больше мне никак не съесть, а проделанный путь изрядно утомил меня…
– Но ведь еще полагается десерт! – возразил Чиерма.
– В таком случае, губернатор, можете съесть и мою порцию, – ответил Паймер. – Я же, с вашего позволения, предпочел бы пройти в отведенные мне покои. Приношу мои глубочайшие извинения леди Энглей Кевлерен и тысяцкому Монтранто за то, что должен откланяться.
Как и следовало ожидать, у Чиермы не нашлось возражений. Он приказал слугам убрать остатки еды и проводил гостей до их апартаментов на втором этаже.
Чиерма сам открыл дверь перед герцогом и его Избранным и даже счел нужным упомянуть, что лично участвовал в подготовке покоев к встрече высоких гостей: это по его предложению просторную кровать Паймера поставили изголовьем к стене без окон, а кровать Идальго, чуть пониже, – перпендикулярно к ней. Не без гордости Чиерма продемонстрировал прекрасный вид на весь Геймвальд, который открывался с террасы. Город, несмотря на позднее время суток, весь сиял огнями.
Герцог учтиво поблагодарил хозяина за проявленную им предупредительность и, как только обмен любезностями закончился, выпроводил его за дверь.
Когда мажордом-губернатор ушел, Паймер облегченно вздохнул.
– Я уже думал, он застрянет здесь навсегда, – произнес герцог.
Идальго ничего не сказал и принялся наводить в комнате порядок на свой вкус. Хотя переставлять было особенно нечего и некуда, он все-таки придвинул к входной двери стул и разбросал по полу перед балконной дверью пригоршню колючих шипастых шариков, которые всегда возил с собой в дорожной сумке.
Паймер быстро разделся и нырнул под одеяло. Идальго задул свечи, после чего тоже лег в постель.
– Ты прав, мой друг, – в темноте произнес герцог, обращаясь к Избранному, – Чиерма – опасный тип.
– Куда более опасный, чем это кажется на первый взгляд, ваша светлость, – негромко ответил Идальго. Было в его тоне нечто такое, отчего Паймер решил, что Акскевлерен не хочет развивать эту тему дальше.
Что ж, значит, не будем, решил про себя Паймер и лег поудобней, однако сон не шел к нему. Слова Идальго почему-то не давали покоя старику.
– Что значит – куда более опасный, чем кажется на первый взгляд?
До Паймера донеслось сопение Идальго. Его Избранный всегда громко сопел, стоило в разговоре затронуть щекотливую тему.
– Давай-давай, будь добр, объясни, – сказал ему Паймер.
– Кто такой, по-вашему, Чиерма?
– Выскочка, вот кто. Какой-нибудь бывший лакей, который, как только произошла революция, воспользовался первой же возможностью пробиться к власти.
– Но как тогда объяснить отношение к нему Монтранто?
– Что ты хочешь этим сказать?
– Монтранто – член Боевой Ассоциации. Кроме того, он офицер. Значит, если на него возложена обязанность сопровождать вас до Беферена, то тем самым он выполняет поручение Комитета Безопасности. Надеюсь, вы со мной согласитесь?
– Пока что – да.
– А вы обратили внимание, какое подобострастие он проявлял по отношению к этому Чиерме? Если же надо было возразить этому шуту-губернатору, тысяцкий тотчас весь напрягался, словно своим несогласием рисковал навлечь на себя крупные неприятности.
Паймер и сам уже пришел к подобному выводу, хотя и не нашел убедительных объяснений поведению Монтранто.
– Продолжай, – велел он своему Избранному.
– Кроме того, вы не заметили, что леди Энглей Кевлерен по какой-то причине боится этого человека? Она даже не хотела садиться с ним рядом. А когда Чиерма говорил, то всякий раз так или иначе старался унизить несчастную женщину.
– Верно, это я заметил.
– Наконец, вы обратили внимание, как он бахвалился тем, как хорошо приготовил для нас комнату?
– Да, словно ему хотелось доказать, что он не какой-то там ривальдийский варвар, а человек образованный, знающий толк в самых разных вещах. Впрочем, ничего удивительного.
– За исключением того, что он прав, ваша светлость. Скажите, как часто такое бывало во время наших путешествий? А что вы скажете о моей кровати, которая сделана так, чтобы я мог ощутить даже самую легкую вибрацию пола? Нет, Чиерма очень хорошо знал, что делал.
– Ну и что? Просто до нашего прибытия сюда ему хватило ума проконсультироваться у какого-нибудь Акскевлерена. Он прозорливый человек, этого у него не отнять…
– Прошу простить меня, ваша светлость, но вы упускаете самое главное.
– И что же именно? – резковато спросил Паймер.
– Вы помните тот момент, когда Монтранто и Энглей только вошли в обеденный зал? Мы с вами сразу увидели, что перед нами женщина-Кевлерен, однако в ней было нечто странное…
Паймер сел в кровати.
– Ну разумеется! Я совсем забыл! Рядом с ней не оказалось Избранного!..
– Вот именно, – ответил Идальго, и в его голосе послышалось раздражение и печаль одновременно. – Ее Избранный был там. Это Чиерма. Он – Акскевлерен.
Как бы ни был изумлен Паймер, но он сразу понял, что Идальго абсолютно прав. Чиерма – единственный за обеденным столом, кто не назвал своего полного имени. Вроде бы мелочь, но в действительности какое огромное значение она имеет!..
Герцог стоял во дворе губернаторского дома, и холодный утренний воздух обволакивал его подобно перчатке. Если не считать двух часовых у входа, которые устало покосились на старика, продрогнув, судя по всему, в своей кожаной форме не меньше, чем сам герцог, здесь больше никого не было. Весь дом был погружен в сон.
Паймер предпринял все меры предосторожности, чтобы не разбудить Идальго. Тот не любил, когда его хозяин позволял себе подобные вольности. Всякий раз, не застав в комнате своего господина, он терзался чувством вины по поводу того, что тот сумел выскользнуть незамеченным. Но за долгие годы Паймер успел наловчиться делать это достаточно бесшумно, тем более что слух у Идальго уже не тот, что раньше.
А еще этим утром, впервые за всю свою жизнь, Паймер почувствовал себя в полной безопасности, даже не имея рядом с собой Избранного. Ощущение это даже слегка опьянило старика и вскружило ему голову. Разве он мог когда-либо даже на миг представить себе нечто подобное?
За всю историю его семьи не было ни единого случая, чтобы Акскевлерен предал своего господина. Возможно, этот Чиерма безумен, подумал Паймер. Герцогу очень хотелось надеяться, что так оно и есть, хотя он понимал, что это просто последние искорки надежды тлеют в его душе.
Но самое ужасное – то, каким образом, по мнению Идальго, Боевая Ассоциация осуществила государственный переворот. Военные прибегли к помощи Акскевлеренов. Разумеется, в этом грязном деле приняли участие не все и даже не большинство Избранных. Скорее всего жалкая горстка предателей, которые осмелились восстать против своих повелителей. Но все равно это весьма печально. Судя по всему, Избранная королевы Сарры или предала ее, или же была убита вместе с ней по приказу Комитета Безопасности.
Теперь понятно, почему Монтранто с таким почтением относился к Чиерме. Паймер не исключал возможности того, что Комитет Безопасности, который, судя по всему, и стоял за государственным переворотом, есть не столько детище Боевой Ассоциации, сколько взбунтовавшихся Акскевлеренов. Теперь здесь всем заправляют бывшие Избранные. Но если ситуация именно такова, то тогда война между Хамилаем и Ривальдом не просто возможна. Она неизбежна.
В свое первое ривальдийское утро Паймер уже успел получить ответы на все вопросы Аерены, и серьезность ситуации в так называемой республике стала герцогу ясна со всей очевидностью. Последствия мятежа для членов его семьи были катастрофическими.
Интересно, подумал Паймер, любили ли местные Кевлерены своих Акскевлеренов столь же сильно, доверяли ли они им столь же безоглядно, как хамилайские Кевлерены своим Избранным? Раньше ему казалось, что так оно и есть. Но что же в таком случае заставило некоторых Избранных предать своих повелителей, отринуть все то, что они были призваны защищать – в том числе и ценой собственной жизни? Если он все-таки прав и ривальдийские Кевлерены относились к своим Акскевлеренам с той же любовью, что и хамилайцы, кто может поручиться, что нечто подобное не произойдет и в империи? А если герцог ошибается, то относительно чего еще он может заблуждаться? Все ли Кевлерены на его родине относятся к своим Акскевлеренам так, как он сам относится к Идальго?
Нет, все-таки это был печальный день для герцога Паймера Кевлерена. Его мир пошатнулся – и теперь уже никогда не станет таким, как раньше.
Позади старика раздался какой-то звук. Паймер обернулся. К нему приближался полуодетый Идальго.
– Ваша светлость! Что заставило вас встать так рано? И почему вы не разбудили меня?
Паймер отвернулся. Ему не хотелось встречаться взглядом с Избранным. Мало ли что он может прочесть в его глазах…
– Мне не спалось.
Идальго подошел к герцогу. Какое-то время они стояли бок о бок, как когда-то в детстве. Паймер закрыл глаза и постарался сделать вид, как будто все в порядке.
Увы, это получилось у него плохо. К тому же еще ни разу в жизни он не чувствовал себя столь одиноко.
Когда герцог снова открыл глаза, то заметил, что выражение лиц стражников изменилось. Или это только показалось ему? Но нет, действительно: в их взглядах появилась настороженность, если не страх.