«Неужели это потому, что рядом со мной Идальго», – подумал Паймер.
– Может быть, велеть, чтобы подали завтрак? – спросил Идальго. – Если надо, я разбужу слуг.
– Не стоит, – сказал Паймер раздумчиво. – А впрочем, давай. Отличная мысль. Поручаю тебе это дело.
– А вы сами разве не пойдете в дом? Здесь довольно свежо, – заметил Идальго.
– Я не замерз, – покачал головой Паймер. – Вам небезопасно оставаться одному.
– Я стою здесь уже достаточно долго, – спокойно произнес герцог, – и никто не сделал мне ничего дурного. А теперь ступай и проследи, чтобы нам подали завтрак.
Идальго пожал плечами и ушел. Паймеру тотчас стало спокойнее. Однако он ощущал едва ли не физическую боль при мысли о том, что вся его прежняя жизнь, все его прежние взгляды на мир разнесены в щепки ветром ривальдийской революции. Герцог чувствовал внутри себя лишь пустоту. Ведь если у него отобрали прошлое, то как может он быть уверен в будущем?
Солнечные лучи начинали золотить крыши самых высоких зданий Геймвальда, но желанного тепла они не принесли.
ГЛАВА 16
Весна в Омеральте всегда служила поводом для проведения разного рода праздников. Казалось, будто каждую неделю всевозможные гильдии, купеческие дома и зажиточные Кевлерены, желающие выставить напоказ свое состояние, а заодно поддержать нуждающихся художников, устраивали выставки живописи и скульптуры, литературные и музыкальные вечера, давали балы.
Три дня, которых императрица Лерена Кевлерен страшилась больше всех остальных, занимал Фестиваль Историй, когда все до единого драматурги с претензиями на имя в литературе боролись друг с другом за место в театральной афише.
Это было любимое мероприятие Паймера: он посещал театр всякий раз, когда приезжал в Омеральт из своего загородного поместья. Лерена обещала начать фестиваль в его отсутствие. К сожалению, на его открытии необходимо было высидеть от начала до конца на спектакле по пьесе Кэшел Грейтейн «Рождение Империи». Эту пьесу ставили всякий раз не столько как дань уважения к таланту ее автора, сколько в честь правящего дома империи. Лерена уже потеряла счет тому, сколько раз она видела «Рождение Империи» – наверное, примерно столько же, сколько часов проспала в театре на этом спектакле.
На этот раз, так как событие все-таки было важное, ей ничего не оставалось, как заставить себя бодрствовать. А поскольку на спектакле присутствовала и автор нетленного шедевра, то Лерена изо всех сил пыталась отыскать нечто новое в пьесе, по поводу достоинств которой как драматического и исторического произведения ей придется высказать свое мнение в разговоре с Грейтейн.
Действие развивалось мучительно медленно – по крайней мере до того места, где Эмбер, великий прародитель хамилайского клана Кевлеренов, должен выбирать: то ли ему казнить собственного сына за то, что тот преступил закон, то ли простить и утратить моральное право быть императором. Разумеется, Эмбер выбрал казнь.
Неожиданно Лерена стряхнула с себя апатию. Почему она раньше не замечала, насколько сильна, насколько волнующа в действительности эта сцена?.. Наверное, императрица была слишком молода, чтобы оценить спектакль по достоинству в те первые десять раз, когда его видела. Вернее, не могла правильно понять пьесу до тех пор, пока сама не взошла на трон.
Раньше Лерена как-то не задумывалась, какая ответственность ложится на плечи того, кто правит империей. Это бремя было неизбежным, оно нещадно давило всей своей жуткой тяжестью. Каждое решение должно быть единственно верным – ведь на кону стояло не только собственное благополучие императрицы, но и судьба всей империи, а также ее семьи.
Впервые Лерена прониклась сочувствием к героям пьесы. Теперь по окончании спектакля ей будет что сказать – причем сказать искренне – создателю произведения…
Гостем Лерены в королевской ложе был канцлер университета Малус Майком. Он с искренним восхищением аплодировал во время ключевых сцен, стремясь продемонстрировать свою лояльность правящей династии. Императрица ценила его преданность монаршей семье, хотя порой ее раздражало несколько чрезмерное проявление этой преданности. Она спросила у канцлера, что тот думает по поводу выбора, с которым столкнулся император Эмбер.
Майком издал звук, напоминающий сдавленный всхлип. Лерена догадывалась, о чем он думает в данную минуту. Согласиться с тем, что император должен казнить сына, – значит согласиться с казнью Кевлерена. С другой стороны, если канцлер встанет на сторону юноши, то получится, что выступает против принятого Кевлереном решения.
Лерена уже было собралась прийти ему на выручку, высказав собственное мнение, когда Майком сглотнул застрявший в горле комок и заговорил:
– Думаю, мы должны согласиться с решением императора, каким бы ужасным… – Малус умолк и облизнул губы. – Вернее сказать, каким вынужденным оно ни было. В то же время мы не должны забывать, что у сына могли иметься весомые причины для того, чтобы преступить закон так, как… м-м-м… это сделал он. Несомненно, юноша шел на смерть, исполненный мужеством, каким славится его семья. – Тут канцлер улыбнулся Лерене. – Точнее, ваша семья, ваше величество.
– Благодарю вас, – довольно холодно сказала императрица, не в силах более выслушивать льстивые слова. Пойманная в западню – с одной стороны канцлер, с другой – Грейтейн, – она ощущала себя оскверненной, словно ее облизал своим вонючим языком какой-то неведомый зверь.
– А что нам хочет сказать Кэшел Грейтейн? Майком растерянно заморгал.
– То есть как это что? Она хочет нам сказать… насколько славен дома Кевлеренов.
– Я имею в виду – какова мораль пьесы? Майком уставился на нее как громом пораженный.
– А-а-а, – протянул он. – А-а-а…
Императрица с неподдельным интересом ждала более внятного продолжения, но оно не последовало.
Лерена вздохнула.
К этому моменту дежурные аплодисменты уже стихли, актеры разошлись по гримерным, а Грейтейн поднялась на сцену, чтобы произнести краткую речь. Насколько помнила императрица, эту самую речь драматург произносила каждый год, разве что иногда переставляла местами абзацы.
И вновь прозвучали дежурные аплодисменты, и опять Лерена прошла из ложи в фойе, где был приготовлен банкетный стол. Здесь ее ждали сотни гостей. Королевские гвардейцы не давали любопытным подойти слишком близко. Впрочем, людей отпугивал и сам вид Кевлеренов в обществе Избранных.
Лерена одарила присутствующих благосклонной улыбкой, помахала рукой и направились в сторону Кэшел Грейтейн, которая поклонилась ей так низко, что едва не задела при этом носом ковер на полу фойе.
– В который раз, Кэшел, ваша пьеса пользуется громадным успехом у зрителей.
– Все дело в теме, – скромно ответила женщина. Выражение ее лица наводило на мысль, что в данный момент она проявляет великодушие.
– Несомненно, – ответила Лерена с едва скрываемым сарказмом, отчего Грейтейн испугалась, не переступила ли она границы дозволенного. – В особенности на меня произвела впечатление третья сцена второго акта.
– Это когда говорится о том, в чьих руках сосредоточена власть? – уточнила Грейтейн.
– Именно, – счел нужным вставить канцлер Майком.
– Тебе нравится весна? – спросила Юнара у своего Избранного.
Нетаргер в легком замешательстве оторвал взгляд от отчета, в котором говорилось о положении дел в поместье.
– Прошу прощения, ваша светлость?..
– Весна. Время года. Весна тебе нравится?
– Пожалуй, да. Я не большой любитель холодов и всегда рад окончанию зимы.
– А как тебе другой аспект весны?
Нетаргер явно растерялся.
– Другой аспект?.. Вы имеете в виду фестиваль?
На его лице проступило слегка озабоченное выражение. Юнара обожала фестивали. Она порхала с одного праздника на другой, словно беззаботная весенняя пташка.
Нетаргер перевел взгляд на отчет. Но вот цифры…
– Нет, не фестиваль, – произнесла Юнара сердитым тоном. – Ты нарочно делаешь вид, будто не понимаешь меня.
Избранный почувствовал, что начинает злиться, но постарался подавить гнев.
Он вздохнул и захлопнул отчет.
– Вы имеете в виду любовь…
– Я всегда имею в виду любовь. Разве я когда-либо говорю о чем-то другом? И вообще о чем еще может говорить Кевлерен?..
Нетаргер знал, что порой Юнара питает страсть к громким словам и пафосным речам. И потому промолчал.
– Да, я имею в виду любовь, которая приходит вместе с весной. Природа всю свою энергию направляет в русло любви.
– Вам нужен кто-то для любовных утех?
– Да.
Нетаргер встал.
– Что ж, я позабочусь об этом.
– Но, что куда более важно, моей сестре такой кто-то нужен еще больше.
Акскевлерен нахмурился.
– Вы хотите сказать, что ей нужен супруг?
Юнара покачала головой.
– Нет, просто любовник. Кто-то, кто согревал бы ей постель. Тот, кого она щедро одаривала бы любовью. Кто мог бы называть ее по имени – просто Лерена, а не ваше величество.
Нетаргер сомневался, что любви Лерены хватило бы хоть на полевую маргаритку. Разумеется, императрица любила Ганиморо и всех своих остальных Акскевлеренов, а в какой-то степени даже своих родственников, но ему ни разу не доводилось видеть в ней ту бездну чувств, какая была присуща его госпоже.
– Вы предлагаете, чтобы я подыскал ей любовника?
– А разве это так трудно?
Неожиданно Нетаргера почувствовал интерес.
– Надо найти того, кто был бы предан вашему дому? Юнара сделала вид, будто задумалась над его вопросом.
Потом она кивнула.
– Думаю, нечто подобное устроить нетрудно. Но только при условии, что необходимый кандидат уже имеется.
– Ваша светлость имеет в виду нового юношу. – Слова Избранного прозвучали как утверждение, а не как вопрос.
И вновь герцогиня ответила ему кивком.
– Если я не ошибаюсь, его зовут Верклофф.
– Мне казалось, вы его уже наметили для себя.
– Возможно, – ответила Юнара с улыбкой. – Но не важно. Кстати, поскольку в Омеральте он недавно, то его почти никто не знает.