ы шеи, угол щита, вмятину от пули на нем, выкрашенные зеленым станины, — сколько мелких деталей увидел Лещенко за секунду, протекшую от его команды до знакомого резкого звука своего выстрела…
Привычно вздрогнул и откатился назад ствол пушки. Снаряд попал в крышку люка. От танка по щиту ударили пули.
Орудие зарядили вновь. Танк проскочил полсотни метров от перекрестка, стреляя на ходу по заводу. Сзади пушки у сарая с особым звуком раскалывания, точно треснуло что-то, разорвался один, за ним другой снаряд. Осколки ударили среди людей расчета. Палеев вздрогнул и вскочил со своего места.
— Куда? — крикнул Снегур. — Дурная голова!
Палеев снова присел к ящику, откуда вынимал и подавал снаряды.
— А ну, пусти, пусти! — бешено крикнул лейтенант. Отстранив рукой Арбаева, он подскочил к панораме и стал наводить… — Веду, веду его! — говорил он вслух. — О-гонь!
Он попал прямо в борт танка. Танк задымился и встал.
Лещенко перевел дух: так и должно быть! Уверенность в точности своих действий у него была такая, что за миг до выстрела он уже знал, куда попадет. Разорвавшийся рядом снаряд обдал его землей, и он пригнулся, едва ли заметив это сам. Себя, своего тела он не чувствовал, оно было где-то не с ним.
И тут же он увидел, как справа по ближней дороге между деревьями с шумом и лязгом гусениц, как кабан, на середину посадки стремглав выскочил тот, другой, танк и, все время стреляя, на большой скорости понесся по полю тоже к заводу.
Пушку мгновенно развернули ему навстречу. Наводя перекрестье тонких черных нитей на цель, Лещенко нащупывал, куда стрелять, но видел лишь лобовую броню. «Надо сюда, под гусеницу. Развернуть его боком! Так, так… Давай, давай ближе…»
Метрах в двухстах от завода, когда лейтенант уже решил стрелять, танк вдруг сполз правой гусеницей в старый окоп и неожиданно повернулся бортом к пушке. Лещенко воспользовался этим, выстрелил.
Танк дал белую вспышку дыма, перешедшего в клубы черного с языками желтого пламени. На лейтенанта нанесло запах пороховой гари и смрад горящей резины. Как вытолкнутые пружиной, два немца выскочили из этого танка и побежали в сторону леса. С конца насыпи Юсупов дал по ним две короткие очереди из пулемета.
— Попал, однако! — крикнул Глазырин.
В горящем ближнем танке стал взрываться боекомплект. Все происходило с такой быстротой и четкостью, как будто Лещенко не сам вызывал эти действия, а смотрел со стороны на кого-то, действующего безупречно правильно. «Все равно они не смогли захватить нас врасплох, не смогли!..» К прицелу снова стал Арбаев. Лещенко вытер ладонью пот, катившийся градом по лицу и груди.
По дороге от Несвижа, только что миновав перекресток, шел на полном ходу еще один танк. Первым выстрелом по нему Арбаев заклинил башню. От второго — танк вспыхнул.
— Так-то лучше, — сказал лейтенант, — молодец Арбаев!
Возбужденный происходящим, в мокрой от пота рубахе, он увидел Атмашкина, с длинной его шеей и голубыми глазами на курносом лице, Снегура, всех остальных. Поймал напряженный взгляд Палеева. Глядя на командира, он сказал виновато:
— Теперь немцу вовсе капут!
— А говорил: «Ну, мы пропали!» — подмигнув, легко усмехнулся Снегур.
— Почему-то боюсь до первого танка. Потом ничего…
— А ты бойся, да бодрись! — посоветовал Снегур.
Лещенко продолжал наблюдать: из появившихся вдали немецких танков два, видимо, поостереглись, вошли в рожь, стреляя, — подкалиберный снаряд с противным визгом дал рикошет, — развернулись и ушли вправо от шоссе. Два других повернули обратно. Первый, подбитый между перекрестком и заводом, горел вспышками, будто кто-то набирая духу, раздувал в нем жаркий, неистовый пламень.
Надо было воспользоваться передышкой: огневую позицию сменили.
Бойцы, кто без пилотки, кто с распахнутым воротом, горячие от напряжения, заговорили, повторяя, как повернулся танк «на миг один», как его подбили, и как Юсупов «не прозевал» бежавших к лесу немцев.
Лейтенант сел на ящик от снарядов, удивляясь, что устал, снял пилотку, зачесал назад светлые густые волосы и снова надел. Возбуждение его улеглось, но что-то волнующее еще дрожало в сердце. Мысли куда-то пропали. Было жарко, лицо его горело. Полдень уже приближался, и по количеству событий трудно было подумать, что прошло не больше часа от первого выстрела немцев по машине Потапова.
— Начало есть, — сказал Снегур, — теперь будем ждать продолжения. А потому — закурим!
Он достал кисет, бумагу, к нему потянулась широкая жилистая рука Глазырина, мальчишеская — Атмашкина, худощавая — Рублева, и все эти руки, сближенные у кисета с махоркой, разные руки разных людей, только что участвовавшие вместе в смертельном поединке с врагом, спокойно, как всегда, взяли бумагу, насыпали табачку, стали сворачивать. Снегур говорил с командиром. В голосах их не было волнения, и только в глазах Снегура мелькали быстрые, живые, совсем бесовские искры.
…Немного времени прошло с тех пор, как Лещенко заменил Потапова. С восемью бойцами расчета и одной пушкой, теперь он должен был отбивать танки противника, нанести им как можно больше потерь, а своих предупредить о танковой засаде у Несвижа.
Пушку снова перекатили на более удобное место к середине насыпи и устанавливали в окопе. Глядя на работающих, лейтенант думал, что и выполнение задачи, и жизнь всех их зависит теперь от него. Нет Задорожного, прекрасный был товарищ… Отличный наводчик! В трудное положение попали они. Из огневого взвода только одна пушка осталась и половина людей. Трое убиты… Тяжела потеря товарищей. Нет, не было ошибки в том, что он отправил раненых с машиной Беляева. Они и предупредят о засаде. И никто из ребят не оплошал… Он смотрел на своих, чувствуя особую связь с ними, какую, может быть, и не сумел бы назвать словами. У него вертелось какое-то одно, им бы можно выразить то, что ему хотелось. Но слово не давалось.
Лещенко поднялся и пошел к своим артиллеристам, устанавливающим пушку у насыпи. Отсюда широко открывалось поле недавнего смертельного поединка.
«Да, да, молодцы, — подумал он, вспоминая недавний бой. — Так мы и будем держаться…»
— Вплотную! — сказал он громко и не заметил, что нужное ему слово нашлось.
Люди в расчете работали дружно и споро, переговаривались, поглядывая на догорающие, почерневшие танки. Снегур говорил как бы всем, но Лещенко понял: для Палеева.
— Бывает, новички пугаются танков. Вполне понятно, я сам пугался. Потом стал думать: а чем он пугает? Мне казалось, танк, когда идет на нас, вроде как издали видит меня всего, отовсюду, и сразу обнаруживает. А ведь это совсем не так. Он-то большой, да гляделка у него маленькая. Он видит узко и мельком, в нем тряско, и все перед ним от тряски смещается. Чтобы в танке хорошо работать, надо большую расторопность и ловкость. Слов нет, есть и у немцев хорошие танкисты, да ведь и у этой пушечки, — он любовно положил руку на казенную часть орудия, — неплохие артиллеристы стоят…
— «Орудие поединка»! — сказал Лещенко. — Так его наш капитан называл.
— Оно и верно! Можем помериться с самым лучшим немецким танкистом, — закончил Снегур. — А тот, что против нас идет, может, еще и не самый лучший.
«Да, тут надежно, — с одобрением взглянув, подумал лейтенант, — он всегда на месте!» — и услышал, как Снегур сказал небольшому, плотно сбитому Арбаеву:
— Ты, Арбаев, ладно подоспел, не стал долго готовиться.
— Готовиться… Сам себе надо готовиться. Твой наводчик ранили, сменяишь наводчик. Командир орудия надо заменять? Заменяишь. Тогда расчет в бою делаится меньше, а сила его больше.
— Ну, сила-то отчего больше? — буркнул Глазырин: не подумавши говорит Арбаев!
— А как же? — Арбаев повернул к нему темно-розовое мальчишеское лицо с тугими щеками. — Патеряишь товарищ, очень плоха, очень тяжело сердцу, сердце кипит… человек делаится быстрый, как огонь.
— Что ж, приходилось тебе так?
Арбаев кивнул головой, и круглое его лицо как бы ушло в тень, посерело.
— Канешно, приходилось. На Курской знаишь как было?
— Знаю, — ответил Глазырин уже другим тоном.
Наблюдатель с насыпи доложил: из Несвижа вышли два бронетранспортера, у траншеи с них соскакивают немецкие солдаты.
— Сейчас полезут к нам! — насмешливо сказал Снегур.
А лейтенант уже командовал:
— По местам! К бою! По бронетранспортеру осколочным… Огонь!
Первый снаряд, перелетев, разорвался у белых домиков Несвижа, второй упал хорошо — у траншеи. Немецкие солдаты, разбегаясь по ржи, стали спускаться в лощину. Было часа три дня. Так начался бой артиллеристов с немецкими автоматчиками.
Кучеров, по приказанию Лещенко, взяв с собой Рублева, Ященко, Глазырина и Атмашкина, прячась за сараями, ползком по одному выдвигались к сожженному танку, чтобы залечь там в кювете и встретить немцев, как полагается. Взяли гранаты. Чтобы отвлечь внимание, из орудия дали по немцам два выстрела.
— Ну, теперь наш расчет — четыре человека, — сказал Снегур Палееву и, увидев вопросительный взгляд его, засмеялся: — Посчитай: ты, да я, да мы с тобой — четверо! Нам так и полагается действовать за четверых.
Палеев тоже рассмеялся. Ох, какой он, Снегур! Говорит тогда: «Я на тебя надеюсь!» Смелый, дерзкий он человек! Палеев хотел бы сказать: «дерзновенный», но не сумел подобрать слово. Да он и не знал такого. Вот Снегур стоит около своей пушки, высокий, плечистый, даже сейчас подтянутый и опрятный, хоть гимнастерка его и темна от пота.
Немцы, наступая перебежками, все приближались к заводу. Кучеров и его автоматчики молчали.
— Может, наши не добрались еще? — озабоченно сказал Палеев.
— Давно уже там! — махнул рукой Снегур. — Немцев ближе подпускают. Ну, а если не добрались, мы за них сыграем! — И Палеев почувствовал, что для этого человека все понятно, все удобно: он не теряется ни в каких случаях. Палеев стал тоже удобно для себя раскладывать снаряды. Снегур смотрел на него с одобрением.
Немцы были теперь в двухстах метрах от Кучерова и немного дальше от затаившегося со своим пулеметом Юсупова. Словно замерла тишина долгого жаркого дня. Лещенко слышал, как пролетела ласточка и, шурша крыльями, порхнула в отверстие гнезда под крышей сарая.