– Нихалос –
Онора заперла дверь своей спальни на замок и прислонилась к дверному косяку. Мысли путались. Над дворцом вот уже несколько часов бушевал шторм, который вызвали фейри, возмущенные смертью Халида. Капли дождя и огромные градины били по оконным стеклам с такой силой, словно хотели разбить их вдребезги. Онора надеялась, что все заговорщики будут привлечены к ответственности. Неблагие в бане заслуживали смерти. Они планировали убить принца, а в мире существовал только один фейри, который мог это сделать, – она сама.
Ее гвардейцы потерпели неудачу на церемонии коронации, но наступит следующее зимнее солнцестояние, и до того момента Киран должен оставаться в живых. Оноре он был нужен, потому что в его жилах текла кровь могущественного короля, хотя ничто в поведении принца не указывало на это, и народ сомневался в его предназначении.
Из ночного столика Онора достала хрустальную чашу и кинжал. Это был обычный кинжал с матовым лезвием, едва различимым в темноте. Она поставила чашу на широкий подоконник. Снаружи царил мрак. Было слышно лишь, как барабанит дождь.
Онора поцеловала кинжал и плавно провела лезвием по внутренней поверхности руки. Густая кровь закапала в чашу, оставляя на стекле темно-красные потеки. Этот вечерний ритуал с годами вошел в ее плоть и кровь. Она наблюдала, как сосуд медленно заполнялся… слишком медленно.
Женщина с силой вонзила ногти в рану. Жгучая боль пронзила ее тело. Она вытерпела ее, сжав губы так, чтобы ни один звук не покинул ее уст. Быстрое самовосстановление фейри было в основном благословением, но в такие моменты, как этот, – проклятием. Конечно, она могла бы сделать разрез и магически выкованным кинжалом. Но такой порез оставил бы шрам, а после восхода солнца ничто не должно было указывать на тот ритуал, который Онора совершала уже несколько десятилетий, чтобы показать Цернунносу свое поклонение и попросить его даровать ей сон.
Мой бог, услышь меня в Ином мире,
Взываю к имени твоему, Цернуннос,
И облику твоему рогатому.
Ты – тот, кто ждет нас в конце,
И тот, кто принимает нас к себе, –
пробормотала Онора молитву, которую нельзя было услышать больше ни в одном храме города. Со времен войны с людьми бог смерти оказался под запретом. Многие фейри пали в бою и были лишены жизни. Вина за это была возложена на Цернунноса. Большинство Благих и Неблагих фейри не хотели признавать тот факт, что в беде их оставил не бог смерти, а боги жизни – Юл, Остара, Лита и Мабон.
Их магия оказалась слишком слабой для того, чтобы устоять против темных воинов людей. Но страх смерти заставил фейри отвернуться от своего бога. Они сожгли все записи, в которых упоминался Цернуннос, снесли все статуи бога смерти и разрушили его храмы. Во внутреннем дворе дворца лишь темная базальтовая поверхность напоминала о великолепной молельне, когда-то построенной для Цернунноса. Ее вид каждый раз разжигал в Оноре новую горячую волну гнева. Она ничего не имела против других богов. Юл давал ей магию воды, а Остара – магию земли. Но только Цернуннос дарил ей сны.
Закрывая глаза и засыпая, Онора видела вещи, которые на самом деле были скрыты от нее. Только благодаря ее дару принц Киран благополучно вернулся ко двору Неблагих спустя одиннадцать лет. В одном из своих снов она увидела, как он сидит за столом вместе с королем Андроисом. И это ее сны сорвали столько покушений на молодого наследника престола – вплоть до его коронации, до конвергенции миров.
Но никому не дано было узнать, какие знания позволяют ей дергать за ниточки на заднем плане мироздания, потому что дар сновидения был заветной тайной Оноры. Никто не знал о нем. Даже ее старейший друг король Неван ни о чем не подозревал. Не знал он и про яд, который она неделями по капле подмешивала в его пищу. Онора тосковала по нему несколько дней, но король Неван должен был умереть, чтобы дать Кирану повод открыть ворота в Иной мир.
Между тем в чаше скопилось достаточно крови. Онора раскрыла ладонь и вытащила ногти из израненной плоти. Окровавленными пальцами она вырвала один из своих любимых волос и бросила его в чашу. Жертва.
Мой бог, услышь меня в Ином мире,
Взываю к имени твоему, Цернуннос,
И облику твоему рогатому.
Ты – тот, кто ждет нас в конце,
И тот, кто принимает нас к себе, –
снова взмолилась Онора, расстегивая свое платье, пока не встала перед окном, совершенно обнаженная. Следы старости уже нашли свои отметины на ее теле. Грудь женщины, которая никогда не кормила ребенка, обвисла, а на руках появились темные пятна, похожие на созвездия.
Онора взяла чашу в руки, обмакнула палец в кровь и нарисовала себе на лбу звезду. Благоговейно опустив голову, она поклонилась своему жертвоприношению и снова произнесла молитву. Слова слетали у нее с языка, подобно песне. Долгое время в эти моменты она ощущала присутствие своего бога, но с момента коронации, когда Онора проявила свою неспособность забрать его в свой мир, он держался в стороне от женщины – презирал ее. Но она не сдастся, пока не вернет его благосклонность.
– Прости, – пробормотала она свои извинения богу, который не только дарил ей сны, но и посещал ее в них. В облике человека с двумя рогами, торчащими у него изо лба. – Я потерпела неудачу, и это непростительно. Я уважаю твое молчание, но послушай меня – ничего не потеряно. Грядет следующее зимнее солнцестояние, и на этот раз ты перейдешь мост в наш мир, об этом я позабочусь, даже если мне придется заплатить за это собственной жизнью. Ты – мой бог, и я все сделаю для тебя. Поверь мне.
Онора замолчала, ожидая ответа. Но ничего не произошло. Волоски на ее руках встали дыбом, но это был не божественный знак, а лишь ее страх быть окончательно покинутой Цернунносом. За это женщина не могла винить никого, кроме себя. Она все спланировала. Во время церемонии Киран должен был умереть, но принц выжил.
Онора проглотила разочарование, когда ей пришлось признаться себе, что Цернуннос и в этот день не ответил ей и женщине предстояла еще одна ночь без сновидений. Обессиленная, она, шатаясь, направилась в мраморную ванную рядом со своей спальней и вылила кровь в раковину.
Бездумно она наблюдала, как багровая жидкость оставляет на светлом камне красные полосы. Онора умылась и вычистила раковину, прежде чем забраться в постель. Водяной матрас булькнул под ней, но, несмотря на мягкое покачивание постели, уснуть женщина не могла.
Вдруг она услышала щелчок и скрип, и на полу появилась полоска бледного света. Она забыла запереть дверь? Вслепую Онора нащупала кинжал, лежавший рядом с ней на столе.
В комнату скользнула тень.
– Кто вы? – спросила Онора, перекидывая ноги через край кровати. Несмотря на то что ее чувства, в отличие от человеческих, были обостренными, она не могла распознать злоумышленника.
На нем был плащ – капюшон глубоко натянут на лоб.
Незнакомец не ответил.
– Кто вы? – повторила Онора более настойчиво и поднялась со своего матраса, угрожающе выставив перед собой кинжал. Убийцы, которые хотели лишить жизни Кирана, теперь пришли за ней?
– Вы знаете, кто я.
Онора застыла. Она знала этот голос, но он звучал по-другому. Властно. Горло у нее сжалось, и возбужденное трепетание распространилось в груди. Она знала этот тон. Может ли это быть?..
– Мой… мой господин?
Он ничего не ответил, лишь бесшумно приблизился к ней, словно его ноги парили над землей. Оказавшись вплотную к женщине, он остановился. Его огромная фигура возвышалась над ней, и она ощущала запах Туманного леса, землистого и прохладного. Онора склонила голову, мельком взглянув на его знакомое лицо. Его глаза все еще были голубыми. Его волосы по-прежнему были светлыми.
И все же он был другим. Как такое возможно?
Слезы радости выступили у нее на глазах. Она опустилась перед своим богом на колени. Ее светлые волосы рассыпались, словно озеро, у ног Цернунноса.
– Для меня большая честь видеть вас лицом к лицу.
– Поднимитесь!
Она безвольно подчинилась. Воздух был наполнен мерцанием его мощи. Онора с трудом могла в это поверить – она не подвела.
Он пересек мост между мирами и теперь был здесь, чтобы потребовать то, что принадлежит ему по праву.
– Подайте мне ваш кинжал!
С поклоном Онора вручила ему оружие. Ее руки дрожали от возбуждения. Пальцы женщины коснулись руки посетителя, и она почувствовала его магию, сильнее любого волшебства, которое она знала до этого дня. Искра этой силы пронеслась по телу Оноры и проложила себе путь в ее голове, вонзившись в сознание. Фейри глубоко вдохнула. Запах леса стал сильнее, и вдруг перед ее внутренним взором возникла поляна. Поляна, на которой она играла в детстве.
Это было прекрасное воспоминание. Она слышала щебетание сверчков, кваканье лягушек и жужжание стрекоз, кружащих вокруг пруда, на берегу которого стоял великолепный олень с белой, как снег, шерстью. На самом деле его никогда там не было.
Олень поднял голову, и их взгляды встретились.
Его ярко-голубые глаза обладали магическим притяжением. Онора не могла оторвать свой взгляд. Но тут зверь моргнул, и зрачки его стали черными, как крыло ворона. Тьма распространялась, подобно тому, как яд разливается по телу. Она ползала по его шерсти, пока та не стала похожей на черный мех эльвы. И весь свет превратился во тьму.
Насекомые умолкли.
Пруд окрасился в красный цвет.
Трава под ногами Оноры пожухла.
Стало тихо.
Она ощутила пустоту, которая охватила все ее существо… и вдруг снова оказалась в своей спальне. Боль пульсировала в ее груди.
Холод охватил ее тело. Дрожа, Онора посмотрела вниз.
Из ее груди торчал кинжал.
И кровь растекалась по груди Оноры, как тьма.
Часть III
Несколько дней спустя…
Глава 35 – Ларкин
– Тобрия –
Ларкин предпочитал путешествовать ночью, когда мир спал и можно было спрятаться под покровом теней. Гвардейцы короля все еще шли за ним по пятам, но в темноте избавиться от этих дураков было легче, чем вытряхнуть комок грязи, попавший внутрь его сапога.
Тусклый свет лун давал еще одно преимущество. Он выманивал подозрительных людей из их укрытий. Воры покидали свои логова, подстерегая невинных, мошенники выжидали в тавернах, чтобы обирать пьянчуг. Это значительно облегчало Ларкину его работу. Ему оставалось только одно – ждать.
И ждать.
И ждать.
Иногда он ждал напрасно. Наступало утро, первые лучи солнца касались земли, а он не спасал никому жизни. Никому не возвращал золото. И ни одна женщина с заплаканными глазами не благодарила его. Такие ночи были лучшими.
Они возвращали ему веру в эту страну и ее жителей.
Но сегодня была не такая ночь. Теплая кровь капала с пальцев Ларкина и с лезвия его меча, нависшего над горлом вора, который собирался ограбить торговую повозку.
– Пожалуйста, пощадите меня! – умолял мужчина, скуля, как испуганная собака.
– Я не знаю, заслужил ли ты это, – ответил Ларкин. Он взглянул на сообщника вора, бездыханный труп которого лежал в нескольких шагах от них под деревьями. Сердце его пронзил кинжал Хранителя. Ларкин не хотел его убивать, но у него не оставалось выбора после того, как этот мудак всадил нож ему в плечо. Рана уже закрылась, и только дыры в плаще и рубашке Хранителя еще свидетельствовали о нападении.
– У меня жена и дети, – молил разбойник, скорчившись на мерзлой земле перед Ларкином. Ночь была холодной, а ветер – настолько ледяным, что перед схваткой Ларкин почти не чувствовал своих рук и ног. Однако теперь его щеки пылали, а сердце все еще колотилось от волнения.
– Мммммпф! – хрюкнул торговец, избежавший нападения. Он все еще лежал на земле связанный, с кляпом во рту, рядом с двумя своими лошадьми, перед повозкой с товарами. Беспокойно тряся головами, животные били копытами, словно им не терпелось покинуть лес. Вокруг стояли засохшие деревья с гнилыми ветвями, которые высоко вздымались в темное ночное небо. Вокруг, по подлеску, ползала мелкая живность, а вдалеке завывал одинокий волк.
Ларкин посмотрел на разбойника сверху вниз. Перепачканный грязью и кровью, он дрожал всем телом. На его промежности расплылось влажное пятно.
– Ты был недавно в Рихволле?
Растерянность мелькнула в наполненных страхом глазах вора.
– Нет, мой господин.
– Ты уверен?
– Да, клянусь своей жизнью.
Ларкин еще ближе поднес свой клинок к шее мужчины. Теперь малейшего движения было достаточно, чтобы перерезать бандиту горло.
– Твоя жизнь сейчас немногого стоит.
– Тогда клянусь жизнью моей жены. – По его лицу побежали слезы. – Я никогда не был в Рихволле. Поверьте мне. Пожалуйста, отпустите меня! Обещаю, я больше никогда не нарушу закон. Никогда!
Ларкин посмотрел на парня. Тот выглядел довольно жалко. Обмочившийся, он стоял перед Хранителем на коленях и клялся жизнью жены, чтобы спасти свою собственную. Некоторое время Ларкин смотрел на его жалкие потуги, потом убрал меч и сунул его в ножны на спине.
– Если я узнаю, что ты сделаешь что-то подобное еще раз, я вернусь и убью тебя. Медленно и мучительно, и заставлю твою жену смотреть на это. Понял?
Разбойник кивнул.
– Тогда убирайся! – прошипел Ларкин. Он указал на труп, лежащий в стороне. – И забирай своего друга, пока его вонь не приманила диких зверей.
Не выпуская Ларкина из виду, мужчина выпрямился. Пошатываясь – недавний удар Ларкина по его голени давал о себе знать, – разбойник направился к своему сообщнику. Он снова и снова оглядывался, словно боялся получить удар кинжалом в спину. Неловко взвалив тело своего приятеля на плечи, он рванулся прочь так быстро, как только могла позволить его раненая нога. Хотя, возможно, она была сломана.
Ларкин смотрел разбойнику вслед, пока того не поглотила темнота леса, надеясь, что не ошибся в своем добродушии. Но Хранитель не хотел убивать скулящего безоружного человека, даже если тот и планировал ограбление.
Наконец Ларкин повернулся к торговцу, чьи призывы о помощи привели Хранителя сюда, прежде чем пострадавшему заткнули рот. Стражник опустился перед мужчиной на корточки и вытащил из его рта кляп. Тот облегченно вдохнул.
– Благодарю вас! Я уж думал, что пришел мой последний час.
– Вам повезло, что я оказался рядом, – ответил Ларкин. Он держался в стороне от дороги, чтобы не быть узнанным, потому что по этим тропам бродило необычайно много людей. Они толпами стекались в город Вайдар, который в народе звали просто Двурог. Там находился самый старый храм в стране, в катакомбах которого покоился прах короля Нехтана Третьего.
– Как вас зовут? – спросил Ларкин, вытаскивая кинжал Фрейи, чтобы разрезать путы. В свете факелов, прикрепленных к карете обоза, он заметил красные рубцы на коже мужчины.
Тот потер больные запястья.
– Камерон Ледос.
– А как зовут вас?
– Кайден Фолив, – ответил Ларкин. – Вы ранены?
Камерон покачал головой и поднялся с земли. Он был одет в простую, но опрятную одежду, а волосы у него были того же цвета, что и земля под ногами.
– Нет, но я в ужасе. А что с вами? Эти жулики разошлись не на шутку.
Ларкин фыркнул. Может, эти двое и были серьезными бандитами, но характер их нападения не отражал этого. Наверное, ему даже не стоило доставать свой меч, чтобы прогнать их.
– Не волнуйтесь, со мной все отлично, – заверил он и спрятал кинжал Фрейи под плащ прежде, чем торговец успел заметить королевскую эмблему.
Дрожащими пальцами Камерон погладил по шее одну из своих лошадей. Испуганное животное постепенно успокаивалось, хотя запах крови все еще пропитывал воздух.
– Я хотел бы вознаградить вас.
– В этом нет необходимости.
– Но я хочу. Если бы не ваша помощь, бандиты, наверное, отняли бы у меня все. – Камерон вытащил из-под скамьи своей кареты сумку и вынул из нее горсть монет, которые он приглашающим жестом протянул Ларкину. – Вот, пожалуйста!
– Оставьте свои деньги, а вместо этого возьмите меня с собой, – попросил Ларкин. Мужчина беспрерывно ходил с тех пор, как нашел дневник, и у него уже болели ноги. Тем не менее лошадь он заводить не планировал, потому что ценил маневренность, сопутствующую пешему походу. Хранитель мог без труда спрятаться за деревьями или нырнуть в пруд, когда ему грозила опасность быть обнаруженным. И в городах ему не приходилось беспокоиться о том, что придется оставить свою лошадь, если ему нужно было быстро бежать, как тогда с Фрейей в Лимелле или Сирадрее.
– Куда вы направляетесь? – спросил Камерон.
– В Двурог.
Торговец на мгновение задумался, потом решительно кивнул и сунул монеты обратно в сумку.
– Запрыгивайте! Я рад хоть какой-то компании, особенно такому хорошему бойцу, – сказал он, метнув озабоченный взгляд в ту сторону, где скрылся разбойник.
– Не волнуйтесь. Пока я с вами, вы в безопасности.
Камерон проверил упряжь лошадей, и уже через некоторое время они тронулись в путь под грохот колес. Ларкина бросало взад-вперед в коляске, пока они мчались по каменистой дороге.
– А зачем вам в Двурог? – спросил Камерон, не отрывая взгляда от тропинки, освещенной лишь тусклым светом факелов.
Ларкин вытащил из кармана клочок ткани, чтобы вытереть кровь грабителей со своих пальцев. Она уже свернулась, и Хранителю пришлось энергично тереть кожу, чтобы избавиться от кровавых следов.
– Там живет мой давний друг.
– А-а-а, – знающим тоном протянул Камерон, словно догадывался об этом. – Но вы далековато забрались от дома. Ведь вы из Эвадира. Я слышу.
Ларкин только прогудел что-то невнятное, а потом замолчал, вглядываясь в мрачную чащу леса. Его чувства были все еще обострены борьбой. Вдалеке он услышал шарканье кабана, пытающегося взрыть мерзлую землю, и треск веток. Был то крупный зверь или сбежавший разбойник, медленно продвигающийся вперед, – Ларкин не знал.
– Тогда вам понравится в Двуроге. Зима, конечно, наступила и там, но все равно в Вайдаре будет теплее, чем в ледяном городе. Кроме того, там есть много способов согреться. Храм привлекает в город множество посетителей, а там, где много людей, там много таверн, а где таверны – там и девки.
Камерон расхохотался. Ларкин снова что-то пробормотал. Ему было несколько жаль этого человека с его навязчивыми попытками преодолеть молчание между ними, но о чем они должны были говорить? Вся жизнь Хранителя была тайной, и каждое слово могло выдать его.
Камерон вновь издал смешок.
– Я вижу, вы не особый любитель поболтать. Но вам, северянам, это, верно, часто говорят. А я вот всегда слишком много говорю. Моя сестра утверждает, что мой язык – как мельничное колесо. Пока кровь будет течь по моему телу, он не умолкнет. – Камерон пожал плечами. – Надеюсь, вам это не мешает.
Ларкин покачал головой, потому что, пока Камерон болтал, ему не нужно было ничего говорить. К тому же мужчина привык выказывать сопереживание, еще будучи Хранителем. Потому что после нескольких десятилетий, проведенных на Стене, истории, которые мужчины рассказывали друг другу, повторялись. Тем не менее им позволяли говорить, потому что все они на собственном опыте знали, как важно рассказывать о собственных воспоминаниях. Это был единственный способ не забыть.