Тома заметила множество фотографий в рамках: группы людей в мантиях выпускников. Цветные изображения, черно-белые. И даже коричневатые, датированные пятидесятыми годами девятнадцатого века.
Висели и картины: отдельные портреты, пейзажи Линдхольма, на которых главное здание выглядело совсем иначе, а домики напоминали деревенские лачуги. Только маяк везде оставался одинаковым. Наверное, ему стукнуло по меньшей мере две сотни лет.
Наверх вела широкая лестница из темного дерева и упиралась в огромный флаг со знаком солнца в круге и надписью на латыни: «Sol lucet omnibus».
Скрипнув ступенькой, Тома поднялась на второй этаж: по всему периметру шли балюстрады и двери с табличками. Ханна объясняла, что на втором и третьем этаже проходят занятия, внизу, помимо холла и столовой, располагается главная библиотека, а четвертый этаж целиком отдан профессору Эдлунду. Там и его кабинет, и спальня, и огромная лаборатория, вход в которую разрешен только ему, мисс Вукович и мисс Кавамура. Остальных преподавателей и даже уборщицу миссис Чанг профессор туда не пускал.
Мара подошла к флагу и в задумчивости коснулась полотна.
– Солнце светит всем, – услышала она и обернулась.
Из коридора вышли Джо и Эдлунд.
– Здесь написано на латыни: «Солнце светит всем», – с улыбкой повторил профессор. – Мы с мистером Маквайаном закончили. Пойдем, Мара, я провожу тебя в свой кабинет.
– Тебя подождать? – спросил Джо.
– Я… Я не знаю, – она вопросительно взглянула на Эдлунда.
– У нас будет полноценная тренировка, – ответил тот. – До ужина ты вряд ли освободишься.
– Увидимся в столовой, – кивнул индеец и пошел вниз.
– Вот так да, мисс Корсакофф! – Профессор удивленно поднял брови.
– А что? – удивилась она.
– Кажется, ты покорила нашего невозмутимого Джо. Столько слов за один раз даже я от него не слышал.
Они свернули в коридор и вскоре оказались на узкой лестнице. Тома поднималась следом.
– Профессор… – нерешительно начала она, когда они минули третий этаж.
– Да?
– Пока занятие не началось… Дело в том, что мисс Вукович говорила мне… Что вы знали мою маму.
С его спиной разговаривать было проще: вопросы про маму всегда давались Тамаре нелегко.
– Да, знал.
– Вы поэтому решили взять меня?
– Пожалуй.
– Профессор Эдлунд, прошу вас, расскажите мне о ней. Хоть что-то. Я всегда хотела побольше узнать о ней. У меня была фотография… Раньше. И все. В личном деле есть информация только о ее смерти.
Шагнув на верхнюю ступеньку, Эдлунд обернулся:
– Я обязательно расскажу тебе все, что смогу. И даже поищу фотографии. Но после занятия.
– Хорошо.
Он провел ее в просторный кабинет: книжные полки, массивный стол, высокие окна и удобные диваны. Здесь было светло, в форточку врывался приятный морской ветерок, принося тонкий запах цветущих лип. Хотелось дышать полной грудью, шагнуть из окна и полететь к маяку – туда, где волны разбиваются о каменистый берег.
– Красиво, правда? – довольно спросил профессор. – Это мое любимое место.
– Мне нравится.
– Ну, – он уселся в кресло на колесиках и хлопнул себя по коленям. – Выбирай, где тебе будет удобно.
Она устроилась на краешке дивана.
– Располагайся, можешь скинуть кроссовки, растянуться во весь рост.
– Как у психоаналитика?
– Откуда ты знаешь?
– В кино видела.
– Ну… примерно так. Расслабься.
Тамара послушно легла, но расслабиться рядом с чужим человеком было трудно.
– А если я… – неуверенно проговорила она. – Ну, трансформируюсь… Как же моя одежда? И вдруг мой отец был рыбой? Или… Я не знаю… Слоном?
Ей ведь не придется здесь раздеваться?!
– Сейчас мы не будем перевоплощаться. Просто побеседуем, – успокоил ее Эдлунд. – Я всего лишь хочу определиться с тактикой. Закрой глаза. И рассказывай мне все, что придет в голову.
– Например?
– Попробуй вспомнить что-то хорошее. Что вызывает у тебя улыбку и чувство защищенности.
Это он загнул, конечно. Ее так и подмывало крикнуть: «Профессор, ты вообще бывал в детских домах? В русских детских домах, потому что если у вас такие тюрьмы, то и вместо интернатов наверняка конфетные городки».
Она думала долго. Что принято вспоминать в таких случаях? Дни рождения? Новый год? Походы в кино? Было бы здорово, если бы дни рождения в детском доме могли вызывать улыбку.
Хотя… Да, тот день, когда она нашла ключ от подсобки. Ее собственный уголок.
Она рассказала Эдлунду, как пряталась там, как рисовала, как накопила собственный запас лимонных леденцов. Потом в голову пришел момент, когда Валентина Семеновна разрешила носить шарфик и даже подарила один. Как раз в день рождения. Еще когда достались красивые джинсы из пожертвованных вещей.
Когда Тамара закончила, в кабинете воцарилась тишина. Она открыла глаза: профессор, нахмурившись, смотрел в окно, на щеке у него ходили желваки.
– Вроде все, – тихо подытожила она. – Я говорила что-то не то?
– Прости меня, – ответил он наконец. – Я не знал. Я должен был проверить…
– В каком смысле? – Тома насторожилась.
– Если бы я только вылетел на место сам… – Он вскочил и принялся шагать по комнате, сунув руки в карманы. – Но нет, снова эксперимент… Еще одна жизнь разрушена из-за меня! Инира должна была меня научить…
Он подошел к столу, взял фотографию в рамке и что-то отчаянно пробормотал по-шведски. Тома пока еще полиглотом не стала, но догадалась: это из разряда слов, которые на Линдхольме не произносят.
– О чем вы? – переспросила она.
– Я виноват перед тобой, Тамара, – он выглядел убитым. – Я должен был забрать тебя гораздо раньше.
Она вздохнула. Много кто должен был. Ее мерзавец-отец, родственники… Эдлунд – последний, кого она стала бы винить.
– Может, еще какой-то метод испробуем? – Она попыталась отвлечь профессора. – Попробуйте меня испугать. Я огня боюсь. Правда, несколько дней назад не сработало, но я…
– Боже, тебя и огнем пугали?!
– Уже все нормально. Или вот Джо. Вы же говорили, что у индейцев есть какие-то медитации…
– Не сейчас. Кажется, будет сложнее, чем я думал. Хорошие воспоминания не работают, а испуг… Даже если бы я был настолько бесчеловечным, чтобы прибегнуть к этому методу, не думаю, что смог бы придумать что-то страшнее, чем твое детство. Я должен собраться с мыслями… – Он замер и потер бороду: – А если… Если действовать через тотем? Допустим, ты унаследовала тотем матери. Тогда тебе нужно общение с подобными. Бриндис! Твоя соседка! Завтра мы устроим вам тренировку, ты постараешься… Да-да, может сработать. И вот еще что…
– Да?
Он открыл один из ящиков стола и извлек пузырек с таблетками:
– Возьми это. Выпей одну сейчас, а потом по одной три раза в день.
– Что это? – Она повертела пузырек в руках: никаких надписей и этикеток.
– Одна из последних разработок. Помогает активировать ген перевертыша. Уверен, скоро весь Линдхольм узнает твой тотем.
– А если…
– Никаких «если». Пока можешь идти, но завтра утром я жду тебя на тренировке. Тебя и мисс Рефюрсдоттир.
– Хорошо… – Тома опустила ноги и натянула кроссовки. – Но вы обещали мне рассказать о маме.
– Да… Ты права. Что ж, тогда, думаю, лучше нам переместиться в библиотеку.
– Почему?
– Там архивные фотоальбомы. Если тебе еще нужна ее фотография, то…
– Конечно!
Он улыбнулся и открыл перед ней дверь кабинета. Они проследовали к лестнице.
– Ты еще не встречалась с миссис Крианян? – спросил он по пути.
– Нет.
– О, ты многое потеряла! Татевик Крианян – наша долгожительница. Она – единственная, кто помнит старое здание.
– Но ведь новое построили около восьмидесяти лет назад?
– Да.
– Значит, она здесь родилась?
– Нет, работала в библиотеке. А ее муж был преподавателем мифологии народов мира.
– Он умер?
– Давно уже. Сейчас на четвертом курсе учится ее праправнучка, – профессор лукаво прищурился.
– Но как… Сколько же ей лет? Да нет, не может быть. Вы шутите…
– Попробуй отгадать.
Она толкнула высокие двустворчатые двери и оказалась в царстве длинных стеллажей. Пахло старой бумагой и книжным клеем. Каждый скрип половицы звучал как удар в гонг в этой мертвенной тишине.
Тома ожидала увидеть древнюю старушку, которую держат на работе в знак почета или за прежние заслуги. Или просто потому, что здесь ей привычно.
Однако за высокой деревянной стойкой, изящно оттопырив мизинчик, пила кофе дама, которой на вид ну никак нельзя было дать больше шестидесяти.
Ее черная с проседью коса была уложена бубликом, в ушах покачивались гранатовые серьги, тонкие пальцы унизывали многочисленные кольца. Длинный прямой нос, брови, норовящие сойтись на переносице в одну. Незамутненные возрастом зеленые глаза поднялись на профессора.
– Ларс, мой мальчик, – низким с хрипотцой голосом произнесла она.
Если бы Тома слушала ее вслепую, то непременно представила бы себе эдакую грузную тетушку, которая с юных лет не выпускала изо рта папиросу.
Девочка в недоумении обернулась к Эдлунду, пытаясь понять, в чем шутка. Но тот сохранял серьезность.
– Татевик-джан, – он ласково сжал ее плечо. – Ты сегодня восхитительно выглядишь.
– Ты снова по делу? – Библиотекарша изогнула бровь. – Не стоило и надеяться, что ты пришел просто проведать старушку.
– Как не стыдно! Разве я забывал про тебя?
– Уж не пытаешься ли ты мне солгать, что не найдешь пяти минут выпить кофе? Да что я говорю: моя малышка Седа не заглядывала уже три дня, чего мне ждать от человека, для которого я – никто?
– Татевик-джан, помоги нашей новой ученице. Познакомься, это Тамара Корсакофф.
– Корсакофф?.. Разве не училась у нас девочка с такой фамилией? Лена? Неужели это ее дочь? – Миссис Крианян пристально всматривалась в лицо Томы. – Совсем не похожа. Да нет, не может быть. Разве она не…
– Да, это дочь Лены собственной персоной, – спешно перебил Эдлунд.