– Что ты натворила? – Хорватка подозрительно взглянула на позднюю гостью поверх очков. – Или накрошила мне отравы для тараканов?
– Мисс Вукович! Ну правда! Сколько можно? Я же сто раз извинялась.
– Ладно, – завуч примирительно кивнула и перешла на русский: – Садись.
Мара нерешительно опустилась на стул, оглядывая жилище опекунши, пока та заканчивала с очередной таблицей. Всюду царил армейский порядок: кровать застелена так, как будто ей никогда не пользовались, коврик строго параллельно стене, книги в шкафу расставлены по размеру. И никаких милых украшений вроде цветов в вазе или солнечного натюрморта. Только одна фотография над столом: строгий мужчина в форме.
– Это ваш отец? – спросила Мара.
– Да, – Вукович сосредоточенно щелкала калькулятором.
– Брин говорила, что он – волк… А ваша мама?..
– Это бестактный вопрос, – женщина откинулась на спинку стула. – Меня воспитывал отец.
– Он кажется суровым… – Мара покосилась на его мохнатые черные брови, сдвинутые на переносице.
– Просто привык общаться с подчиненными. Но дисциплина не так уж плоха. В твоем возрасте я этого не понимала, искала развлечений… Но они тянут человека назад, не дают развиваться. Хорошо, что я вовремя взялась за ум, – Вукович выразительно посмотрела на подопечную.
– Наверное, теперь он вами гордится.
– Сомневаюсь. Он планировал сделать из меня агента… И ему это почти удалось. Правда, родись я мужчиной и волком, как он мечтал, вышло бы больше толку. Но я предпочла сферу образования. – Вукович пригубила кофе. – Так что там у тебя? Ты ведь пришла не за историей моей семьи.
Мара рассказала про надпись с Намланом и показала фотографию в телефоне. Но Вукович была непреклонна: до осеннего равноденствия никаких посторонних дел.
– А равноденствие у вас тоже праздник? – В памяти возникли бесконечные ряды раскладушек, и Мара вздрогнула.
– Скорее, наоборот. Мисс Рефюрсдоттир еще не обсуждала с тобой… некоторые моменты взросления?
– Моменты чего? О нет! Только не надо про пчел и цветы! – ужаснулась Мара. – Нам в детском доме объясняли.
– Я не об этом. Не совсем. Организм женщины-перевертыша устроен несколько иначе, чем организм обычной женщины. Ты никогда не задумывалась, почему мы все рождаемся только в дни солнцестояния?
– Специально подгадываете?
– Если бы нам приходилось каждый раз сидеть с календарем, солнцерожденные исчезли бы с лица Земли. Нет. Просто способность к зачатию у перевертышей появляется только дважды в год. На весеннее и осеннее равноденствие начинается новый цикл, когда…
– Все-все. Я поняла. Только дважды в год? – Мара усмехнулась. – Быть перевертышем даже круче, чем я думала.
– Ошибаешься. Ты еще не можешь об этом судить, потому что у перевертышей взросление начинается после первой трансформации. Этой осенью тебе придется поменять свое мнение. Все симптомы у наших женщин проявляются гораздо сильнее. В том числе эмоциональные. По-моему, это дискриминация, – рот Вукович превратился в тонкую ниточку. – Но Ларс обычно дает несколько дополнительных выходных и вместе с мальчиками уезжает на экскурсию в Стокгольм.
– Я готова к дискриминации, если мне за это дадут выходные, – бодро ответила Мара.
Спустя пару месяцев, скрючившись в позе эмбриона на постели и слушая, как в общей комнате орут друг на друга Ида и Шейла, она вспоминала эти слова. Дискриминация… Да на кол стоило посадить этих жалких трусов, которые посмели слинять с острова. Тот же Нанду мог бы ей сейчас принести кружку какао и булочку с корицей… Нет, лучше шоколадку… Или чего-нибудь такого… Солоновато-сладкого, но только чтобы с кислинкой… И попить. Нет, не какао, лучше холодненького… А бывает ананасовый лимонад? Вот его бы неплохо… Да хоть чего-то! Был бы Нанду рядом, она смогла бы определиться, чего ей надо. Наверное. Сначала поколотила бы его, а потом сразу определилась. А вместо этого мальчишки вместе с Эдлундом прохлаждались на экскурсии по Скансену[14] и слали, сволочи, красивые фотографии местных пейзажей. В то время как она и другие девочки должны были страдать ради сохранения популяции солнцерожденных.
И как назло в середине сентября на Линдхольм пришел циклон с дождями и колючим горизонтальным ветром. До столовой приходилось шлепать по лужам, а у Мары не было резиновых сапог и приличной теплой куртки. Сама она про обновки даже не задумывалась, пока не похолодало. Вукович в круговерти будничных дел тоже запамятовала, а там уж наступило проклятое равноденствие, и Густав, который мог бы свозить Мару в магазин, вместе с остальными мужиками застрял в Стокгольме. Вукович, конечно, сняла мерки со своей подопечной и попросила Эдлунда сделать покупки, но в благоприятном исходе дела сомневалась.
Мара непременно ввязалась бы в драку от скуки и неизвестности: уроков не задали, в Интернете так и не нашелся ни один Намлан, похожий на найденный Джо фотоснимок, а Сара Уортингтон поставила кружку молока прямо на планшет Мары, заявив, что не отличила его от подставки.
Ситуацию спасла Вукович: она забрала пульт, из-за которого девчонки скандалили в гостиной, разогнала всех по спальням, а Мару пригласила к себе.
– Я выяснила, кто на фото, – сдержанно сообщила она. – Это Намлан Томбоин. Но мне не удалось с ним связаться. Дело в том, что он не учился в Линдхольме. Видимо, просто приезжал сюда в гости с твоей мамой.
– Но где еще она могла найти перевертыша, если не здесь? – Мара затаила дыхание, боясь спугнуть благожелательный настрой хорватки.
– Не знаю. Эдлунд сказал, что твоя мама изучала фольклор и культуру перевертышей коренных народов России и могла встретить его во время одной из экспедиций. Мисс Кавамура искала письмо твоей матери – тщетно. Зато обнаружила черновики Лены: там как раз есть что-то про бурятов.
– И что вы думаете? – Мара с надеждой посмотрела на свою опекуншу.
– Понятия не имею, что делать, – честно ответила та. – Но у меня есть для тебя еще одна новость. Эта девушка со светлыми волосами – Улла Дальберг из Стокгольма. И вот она как раз училась здесь. Я проверила – они с твоей мамой были одногодками. Возможно, даже подругами. Сейчас Улла работает в Гринпис. Ее мама сказала, что у них какой-то проект «Защитим Арктику»… В общем, в Швецию она вернется только на зимнее солнцестояние. У них будут короткие рождественские каникулы. И я собираюсь с ней встретиться.
– А как же…
– Если у тебя будут нормальные оценки, возьму с собой.
– Правда?! – Мара вскочила и порывисто обняла Вукович.
Та опешила. Потом неловко похлопала девочку по спине и сказала:
– Ладно-ладно, не радуйся раньше времени. Надо подождать, что скажет профессор Эдлунд.
Он вернулся на остров вместе со всей мужской делегацией через несколько дней, когда эмоциональные женские бури стихли. Джо и Нанду выглядели посвежевшими, притащили с собой дурацкие сувениры и кучу местных сладостей: леденцов и лакричных конфет. Профессор все же купил Маре одежду и был весьма доволен своим выбором. А выбрал он ярко-розовую куртку – вырви глаз. Со странными геометрическими вкраплениями. В такой следовало бы кататься на сноуборде, чтобы не затеряться в снегах, когда спасатели на вертолетах будут искать. Вдобавок профессор заботливо подобрал сапоги того же оттенка и фиолетовую толстовку в горох.
– С воротником, как ты носишь, – сообщил он с видом пятилетнего ребенка, который нарисовал мамин портрет на обоях: гордо и совершенно не подозревая, что сотворил.
Мара через силу улыбнулась своему благодетелю, выказала признательность, а потом подождала, когда он зайдет за угол, и стянула обновку, сложив ее изнанкой наружу. И сама себе удивилась: ведь не так давно она и не мечтала о новой фирменной одежде. Досталась без дырок и пятен – и на том спасибо. А теперь вот выпендривается, как какая-нибудь Сара или Рашми.
Нет, она ведь не зазнайка. Просто кругом иностранцы, живет она среди зимних. Докопаются, начнут дразнить… Не оберешься. Раньше хоть серые толстовки были, никто внимания не обращал. А с этой куда?..
Неделю Мара мерзла, но ходила по улице в двух толстовках. Пока, наконец, не рухнула с температурой под сорок. Разумеется, ее тут же определили к мадам Венсан.
– Я нашла в твоем шкафу новую куртку, – сказала Вукович, навестив Мару и трогая прохладной рукой ее влажный лоб.
– Бде очедь дравится, – выдавила та.
– Я так и поняла, – покачала головой хорватка. – Ты поэтому не срезала с нее этикетки?
Мара отвела взгляд.
– Не переживай, я тебя понимаю, – Вукович расправила одеяло. – Профессор Эдлунд не видит разницы между трехлетней девочкой и подростком. Я разберусь.
– Спасибо.
Мара смотрела на эту уставшую женщину в неизменно отглаженной блузке и недоумевала: как можно было подозревать ее в чем-то? Ей бы сейчас лечь, вытянуть ноги, отдохнуть после долгого дня. А она сидит тут с бестолковой девчонкой, сочувственно гладит ее по лбу, не позволяя себе расслабиться и выпустить пар.
– Спасибо, – снова прошептала Мара и отвернулась, не желая казаться нытиком.
Ей стоило бы взять у Джо пару уроков непробиваемости.
А с курткой все решилось просто: ее заметила Брин. И пришла в неистовый восторг. Видимо, будучи от природы бесцветной, она старалась компенсировать это яркой одеждой. Странный сарафан с бантом на спине до сих пор стоял у Мары перед глазами.
Исландка взмолилась, чтобы подруга уступила ей куртку. Предлагала в обмен три доклада или конспекты по астрономии. Тут же позвонила маме, чтобы ей перевели деньги.
Мара не ожидала такого натиска, но для видимости немного поломалась, поднимая цену, и выторговала плюс ко всему еще и презентацию по мифологии. Сделкой были довольны обе. Брин щеголяла по острову как второй маяк, а Нанду показал, как заказывать вещи через Интернет, и Мара сама выбрала себе крутейшую черную кожаную куртку, к которой так и просился новенький блестящий «харлей». Густав забрал ее в Стокгольме через несколько дней, и в домик зимних Мара вернулась, подняв воротник и гордо вздернув подбородок.